При виде ее, снующей по дому с вечными четками в руках, Патрик чувствовал, что у него начинается мигрень. Были случаи, когда он срывал со стен эти распятия и картинки, ломал и рвал их, срывал с ее рук четки и топтал их ногами. Он был полон решимости заставить Маргарет забыть о своей новой религии и занять свое место в обществе для них обоих.

Их дочь родилась в 1902 году и получила имя Маргарет Эббот Коннор. Она была похожа на мать — некрасивая, бледненькая и даже в младенчестве имела длинноватый протестантский нос. Хотя Патрику это не нравилось, его жена продолжала называть малышку Мэгги, именем, которое Патрик не выносил совершенно. «Мэгги» звали его рыжеволосую сестру, которая была типичной «ирландской собачонкой», как презрительно называли ирландцев чопорные бостонцы. Так что он сам называл девочку полным именем Маргарет. Что касается жены, то он ее вообще никак не называл.

Она не только раздражала Патрика, но и озадачивала его. Она делала все то, что он запрещал ей делать — даже навещала его семью, включая сестер, хотя он в очень резких выражениях запретил ей это. Она покорно улыбалась, виновато опускала голову, бормотала какие-то оправдания и извинения, а затем все опять повторялось. И все это невзирая на все более часто повторяющиеся приступы ярости мужа. Патрику и в голову не приходило, что упрямство его жены — это просто решимость недавно обращенной католички спасти его бессмертную душу, вернуть его к своим корням и своей религии.

Даже на следующий год, лежа на больничной койке, после того как она родила очаровательного сына, она бросила ему вызов. Патрик хотел назвать сына Джеймсом. (Он даже обдумывал возможность официально сменить свое имя на Эббот, такие вещи встречались среди ирландских иммигрантов, которые хотели получить настоящие высокородные английские фамилии.) Однако Маргарет, заполняя бланк для свидетельства о рождении во время отсутствия Патрика, нахально назвала сына ирландским именем Пэдрейк в честь мужа, а не своего отца. И у нее еще хватило наглости утверждать, что она это сделала, чтобы доставить ему удовольствие.

Пэдрейк Эббот Коннор был крещен в соборе в присутствии старших Эбботов. К великому изумлению Патрика, Элис Эббот увлеклась красотой полуязыческих католических обрядов, хотя и не созрела до того, чтобы принять эту веру.

В конце концов Патрик махнул рукой на Маргарет, позволив ей делать все так, как полагалось по ее новой вере. Он завел любовницу, чувственную красавицу португалку, которую поселил в снятой для нее квартире на Блэк-Бей, восстановил свои связи с брокерской фирмой в Нью-Йорке, расширил деятельность своего банка и с помощью тестя, оказываемой, впрочем, без особого энтузиазма, продолжал свои попытки подняться выше в этом мире, который должен по праву принадлежать миллионеру, зятю Эбботов, жителю самого фешенебельного района Бостона.

Джеймс Эббот выдвинул его в члены клуба «Сомерсет», однако Патрику было отказано в членстве. Даже попытка Джеймса привести зятя в «Гарвард Порселлиан клаб» в качестве гостя была встречена более чем холодно. У «Бруклин кантри клаба» также нашлись свои причины, чтобы отказать ему, а «Сити клаб корпорейшн» объяснил, что даже не все сыновья первых семей Бостона могут стать его членами. В «Юнион клабе» Джеймсу сказали, что лет через десять — пятнадцать, возможно, появится вакансия, и тогда они рассмотрят возможность принятия в свои члены его зятя. И хотя Элис и Джеймс патронировали ассамблеи, на которых впервые выходили в свет дебютантки, имена Маргарет и Патрика ни разу не были включены в списки приглашенных.


Затем неожиданно во время утренней прогулки упал и не встал Джеймс Эббот. Семья очень гордилась тем, что на похоронах присутствует столько самых известных людей города. Черт бы побрал эти роскошные похороны, думал Патрик, умер единственный человек, поддерживавший его.

На Элис Эббот сильно подействовала безвременная кончина мужа, у нее появились некоторые странности. Найдя свою религию чересчур сухой, она нашла утешение в религии своей дочери и также приняла католичество. После этого она стала огромное внимание уделять своим туалетам, следя за последней парижской модой и надевая на приемы настоящие фамильные драгоценности.

Затем она купила пару королевских догов и, надев на них ошейники, украшенные изумрудами, прогуливалась с ними по Тремонт-стрит. Она привела в состояние шока весь Бостон, воздвигнув роскошный дворец в стиле венецианских палаццо на небольшом клочке земли, которым она владела на Блэк-Бей. Она закрыла свой дом на площади Луисбург — она назвала свое действие «Декларацией Независимости от Кирпича». Ей надоели вечные склоки из-за того, кому и как мостить площадь, и то, что жители этого квартала гордились тем, что могли выложить кирпичом тротуары возле своих домов. Чтобы показать, что для нее кирпич ничего не значит, Элис построила свой дворец вокруг небольшого квадратного дворика, мощенного мраморными плитами. Около дворца были итальянские сады, пруды с лилиями, фонтаны, а внутри она разместила бесценную коллекцию произведений искусства, которые закупала на оптовых распродажах наряду с мебелью, коврами, гобеленами, ранее принадлежавшими английским лордам, русским князьям и французским королевам.

Затем Элис совершенно неожиданно подарила этот дворец городу, чтобы он использовался в качестве музея, посвященного ее мужу Джеймсу. Она продолжала там жить на третьем этаже, по дворец теперь назывался «музей Джеймса Эббота», в котором на почетном месте висел портрет самой Элис Эббот, выполненный Джоном Сарджентом.

В общей сложности Элис потратила на все это около двенадцати миллионов долларов. Подобная расточительность была совершенно в новинку в Бостоне, где всегда основной добродетелью считалась строгая экономия. Сыновья Элис — Джеймс и Пол, так же как и Патрик, были в ужасе, что деньги, на которые они рассчитывали в качестве наследства, растрачены. Маргарет же считала это решение матери правильным и очень любила водить Мэгги и Пэдрейка в музей Эббота, даже когда они были слишком малы для того, чтобы оценить его великолепие.

Патрик начал задаваться вопросом о своей жизни. Да, он проживал в самом фешенебельном квартале Бостона, ну и что из этого? Его партнер Том Мэлли и другие друзья, проживающие в Нью-Йорке, жили в прекрасных особняках, окруженные предметами роскоши, не менее ценными, чем те, что находились в музее Эббота. Они наслаждались жизнью, в то время как его жизнь была верхом сдержанности и экономии. Он женился на женщине скучной, как церковная мышь, которая даже и не делала попыток улучшить ни свою внешность, ни их положение в обществе. С другой стороны, Том Мэлли женился на женщине, которую любил, красавице Бриджит, и она, хотя и происходила из скромной ирландской семьи, с радостью приняла то великолепие, к которому обязывало ее положение.

Даже его дети были для него чужими. Его дочь Мэгги, такая же некрасивая и тихая, как мать, уже в пятилетнем возрасте стала очень набожной. Его сын Пэдрейк, необыкновенно красивый мальчик, очень отличался от других детей. Он, как и его отец, был подвержен приступам бешенства, он также выказывал блестящие способности — в четыре года он уже прекрасно читал, и читал много. По совершенно непонятным причинам он чувствовал какую-то враждебность к отцу, и Патрик злился и недоумевал, отчего это, и не мог найти ответа. Мальчик не отходил от матери, а если той не было, то от сестры Мэгги.

В дальнейшем Патрик еще больше отошел от семьи О'Конноров и расстался с любовницей, считая, что игра не стоит свеч. Секс был не самым важным в его жизни. У него участились мигрени, вызванные, очевидно, его неудачен в общественном росте. Когда он начал подводить итоги своей жизни, то понял, что в результате имеет сплошной проигрыш и разочарование. В последней попытке как-то вырваться из этой полосы и чего-то добиться он решил завести еще одного ребенка. Может быть, хоть на этот раз это будет действительно его ребенок. С этой целью он возобновил свои отношения с Маргарет, которая лишь удивилась такому повороту событий, уже примирившись с мыслью, что муж, которого она так обожала, совершенно ее не любит.

Третьего ребенка Патрика и Маргарет назвали Джеймс Эббот Коннор, он был голубоглаз и светловолос, и наконец Патрик имел наследника, которого хотел и мог любить. Малыш был настолько славным, что его обожали буквально все, даже прислуга, и особенно сестра новорожденного Мэгги. Только не Пэдрейк. Он страшно ревновал, видя, как мама нянчится с ребенком. По мере того как Маргарет тратила все больше и больше времени на новорожденного, Пэдрейк искал утешения у сестры. И Мэгги, жалея братика, позволяла ему сосать свой плоский сосок, как сосал Джеймс грудь своей мамы.


С самого первого года своей семейной жизни Конноры проводили лето в доме Эбботов в Нэханте, весьма скромном курортном местечке неподалеку от Бостона. Когда Элис надоел чопорный и скучный Нэхант, она отдала этот небольшой, довольно простой дом своей дочери, а сама купила знаменитый «Золотой дом» в самом фешенебельном районе Ньюпорта у моря, принадлежавший Вандербильту, который находил Ньюпорт провинциальным по сравнению с европейскими курортными местечками. Дом этот получил свое название от огромного зала, используемого для проведения балов, украшенного с таким богатством, что это казалось почти неприлично. Стены его были покрыты позолотой, и там висели три огромные люстры, с хрустальными подвесками величиной с детский кулак, так что в доме держали специального лакея, в чьи обязанности входило ежедневно чистить эти люстры. В стены были вделаны огромные венецианские зеркала, а пол был выложен старинным мрамором и частично закрыт персидскими коврами, которые сворачивались, когда в зале проводились балы.

Сразу же Элис Эббот начала давать приемы, бросая вызов своим соседям: Патрисии Марлоу, живущей с одной стороны, и Каролине Шермерон Астор, признанной королеве высшего света, — с другой. Элис Эббот решила, что она даст бой этой надменной Астор, да и манерной Марлоу тоже.