София Катенина - Давай познакомимся!

В мягком, приглушенном свете студии Гнатюк чуткой рукой художника стаскивал с Алены предметы гардероба. Великий художник и неплохой менеджер по продажам барахтались вместе на широкой кровати, расположенной на возвышении, среди небрежно наваленных холстов, аккуратно расставленных рамок, резных багетов, диковинных осветительных приборов, штативов, ватманов, ванн с глиной, бесчисленных мольбертов, гипсовых бюстов и статуй. Запахи мела и краски, соединяясь с целым букетом сладковатых, пьянящих ароматов студии, самого художника и безрассудства, окончательно очаровали бедняжку — ночь была еще молода, а прекрасное уже овладело Аленой в полной мере.

— Я устал от белил и румян и от вечной трагической маски, я хочу хоть немножечко ласки, чтоб забыть этот дикий обман, — продолжал настаивать Вертинский, но его уже никто не слушал.

Больше на Алене не было чужой одежды, сыгравшей в этой истории не последнюю роль, — она опять была собой, и она была счастлива. Кто знает, обладало ли платье притягательной силой, а может, всепроникающая энергия профессиональной московской свахи сыграла свою роль, только волшебство не исчезло, оно оставалось здесь, рядом.

Будущее рисовалось Алене в самых ярких красках. Даже утром. Это был решительный экспрессионизм.

— Как зовут тебя, прелестное создание? — Михаил обернул к девушке свой помятый одухотворенный лик.

— Алена, — смущенно улыбнулась она, кутаясь в простыни.

— Моя прекрасная Елена, моя кариатида! — И Гнатюк вновь потянулся к ней. — Моя муза!

В порыве благодарности судьбе муза, нужно отдать ей должное, вернула вещи Марго в целости и сохранности. Она даже успела сдать платье в дорогую экспресс-химчистку. Забирать его мы пришли вместе. Нужно было успеть вернуть все на места, пока Маргарита не хватилась одежды. Тогда-то Алена и рассказала мне романтическую историю своего первого свидания, плавно перешедшего во второе, однако меня больше взволновали другие, второстепенные новости.

— Ты представляешь, ему звонили из журнала Hello, спрашивали, как меня подписать, — хихикала счастливая Алена. — Ну нас, естественно, фотографировали вместе. Он попросил написать «с моей музой».

— Аленка, это любовь... — пролепетала я. Вся история скоропалительной страсти была слишком неожиданной для того, чтобы я могла сформулировать свое к ней отношение. — Стоп-стоп, а когда, ты говоришь, выйдет журнал?

— Через две недели. Я себе куплю несколько штук, маме в Киев отправлю, — щебетала Алена. — А ты чего это, Катюша, побледнела?

Стоит ли говорить, что две недели тянулись невероятно медленно: это был какой-то день рождения наоборот, когда ты ждешь не подарков, а неизбежного и при этом неприятного сюрприза. Ужасный конец казался мне гораздо более притягательным, чем бесконечный ужас... И вот сейчас я встану, пройду лестничный пролет до лифта, где наверняка уже курит Жу-Жу, потом спущусь вниз, перейду дорогу, нырну в арку, дошагаю до «Седьмого континента», протяну руку — и...

— Екатерина, на рабочем месте могла бы хоть не храпеть! — Что-то тяжелое пролетело мимо моего лица и шлепнулось перед носом. — Ты говорила, что Герштейн не пришел на мероприятие, а на самом деле ты его просто проглядела. Мне кажется, что в твоем возрасте нужно быть повнимательней, если ты хочешь сделать в нашем агентстве хоть какую-нибудь карьеру.

Я судорожно вскочила, поправляя одежду. Какой кошмар! Передо мной стояла разъяренная Маргарита. Кажется, я отключилась прямо на клавиатуре.

— У тебя на щеке отпечатались клавиши, — промурлыкала Жу-Жу, проплывая мимо. — А еще ты семь раз отправила сообщение «ЫЫЫЫЫЫЫЫ» по почте. Получили все!

Я машинально пощупала щеку и посмотрела на руку, как будто рисунок клавиш мог перейти на ладонь. Маргарита раздраженно перелистывала страницы верхнего журнала из увесистой пачки, которая только что просвистела мимо меня и плюхнулась на стол. Кстати, покупать и приносить ей свежие журналы — это тоже моя обязанность; интересно, сколько же я спала?

— Ну вот, пожалуйста, он, а я уж думала, не померещилось ли мне. — Марго ткнула пальцем с идеальным французским маникюром в светскую хронику. «Гараж, полный оргазмов» — гласил заголовок, после которого шло несколько цветистых строчек, на все лады восхваляющих искусство Гнатюка.

Я робко наклонилась над журналом. Несколько раз перечитала надпись, на которой остановился палец Маргариты, и густо побагровела.

«Александр Герштейн, „Атлантик-групп“». В углу страницы красовалась фотография... Сомнений быть не могло! Тот же пиджак, та же самоуверенная поза. Наш объект, отвратительный красавчик с коктейлем. Стало быть, я даже разговаривала с ним, но не смогла сообразить попросить визитную карточку. Вот идиотка!

— Тебе хотя бы стыдно, — утвердительно заявила Марго и схватила журнал в руки. — Что это?! — судорожно выдохнула она, схватившись за то место, где у более чувствительных людей предположительно располагается сердце. — В парижском Hermes меня уверяли, что такие сумки делают на заказ и в Москве она только у меня! — Казалось, Марго была расстроена, как маленький ребенок, у которого отняли игрушку. — А здесь какая-то идиотка, на голове копна сена, боже.... Деревня нацепила платье от Марджелы задом наперед!

Кажется, я уже знала, о ком идет речь. Ну конечно, вот она, восходящая звезда артистических тусовок и по совместительству моя подруга Алена с той самой «сумкой богатой телки». Теперь на нее любуется сама богатая телка, которая вот-вот забодает парижский Hermes. Я самый нелепый человек во вселенной, и все мои хорошие начинания заканчиваются международным скандалом.

«Михаил Гнатюк со своей новой музой». Ага, а еще со старой сумкой моей, видимо, бывшей начальницы.

— Маргарита... — Я решила прыгнуть в пасть ко льву самостоятельно. Дожидаться, когда он меня медленно прожует, было выше моих сил. — Видите ли, дело в том, что...

— Запомни, девочка моя... — На меня строго смотрели два аккуратно подведенных глаза моей начальницы. — Никогда не оправдывайся!

Марго покровительственно похлопала меня по плечу, развернулась и уверенной походкой светской львицы прошла в свой кабинет. И хотя она даже не представляла, что именно я собиралась ей сказать, совет был хорош. Да, Марго заслуживает всех своих сумок, шуб и драгоценностей. Она настоящая женщина, в ней есть класс.

А не совсем настоящая женщина (то есть ее трусливое, очень заспанное и мятое подобие) жадно приникла к журналу Hello. Никогда еще светская хроника не будила во мне таких противоречивых эмоций. Ну конечно, судя по всему, мою физиономию рядом с Герштейном благополучно обрезали. Остался лишь кусочек ноги в черной туфельке!

Нога была хороша.

Ничего такая нога.

Эта нога была кого надо нога.

И мне сразу стало легче.

«В твоем возрасте надо не мечтать, а действовать! — любит приговаривать моя мама. — В роддоме тебе напишут в карточке „старородящая“. Пожалей мать, дай хоть один разик на первое сентября к внукам успеть!»

Добрую половину моей одинокой жизни мама мысленно нянчит воображаемых внуков. «Старородящая» — это ее любимое слово. Всякий раз, когда я слышу его, несколько моих яйцеклеток умирает просто от ужаса. Неудивительно, что значительную часть времени я провожу в неотступной борьбе за право быть собой, то есть подаю плохой пример, не думаю головой, нарушаю мировую гармонию и наступаю на старые грабли. Я не сильно удивлюсь, если у мамы гденибудь припрятан секретный календарь, на котором она отмечает фломастером каждый день моей бессмысленно прожитой жизни. Когда же мне исполнилось тридцать, однообразные мамины мечты начали проникать и в святая святых — мою собственную квартиру, за которую я ежемесячно выплачиваю грабительский ипотечный кредит.

— Вот в этот уголок хорошо бы кроватка встала, — умиляется мама, стоя у «места силы» — необитаемого угла моей спальни, в котором свалены диски с сезонами «Отчаянных домохозяек» и «Доктора Хауса», а также мои любимые книги, журналы и старые конспекты. Маме кажется, что там беспорядок, я же абсолютно уверена — у этого хаоса есть четкая система. К примеру, я могу найти любой диск менее чем за сорок секунд. А раз я так хорошо ориентируюсь в представленном ассортименте, стало быть, он технически перестает считаться беспорядком.

— А вот эти провода на полу надо будет убрать, когда здесь будут топать маленькие ножки. Кстати, я слышала, что все эти твои приборы ужасно действуют на здоровье! Они излучают отрицательную энергию. Я тут тебе принесла кактус. Он тебя спасет...

— Если выживет. Уж больно много тут отрицательной энергии накопилось. Смотри, чтобы кактус от нее не детонировал и не взорвал здесь все! — привычно бурчу я, хватая сумку и собираясь сбежать. Куда угодно, хотя бы в магазин за новыми джинсами.

— Если тебе будут звонить, я дам твой сотовый, — угрожает мама. Конечно же это значит «если тебе будут звонить мужчины». В страстном желании снова выдать меня замуж мама часто заходит за грань здравого смысла и начинает кокетничать с собеседниками... вместо меня. Видимо, она уверена, что у ее великовозрастной дочурки какие-то страшные коммуникационные проблемы. Ну, к примеру, я попросту боюсь сделать первый шаг. И она шагает вместо меня, да что там шагает — прыгает в пропасть очертя голову. На прошлой неделе, после того как она в очередной раз заходила проверить, не сгорела ли я заживо, поджаривая сырники, мне звонил совершенно очарованный работник нашей жилищно-коммунальной службы.

— Алло, — мурлыкнул он мне в трубку. — Это здесь живет одинокая красавица Катюша? Я к тебе подрулю после смены, детка.

Иногда мне кажется, что маман была бы абсолютно не против, если бы я сначала превратила свою спальню в тотемную детскую несуществующего младенца, а потом изнасиловала бы какого-нибудь смирного мужичка прямо на троллейбусной остановке. Любовь, честь, гражданская совесть, Уголовный кодекс, в конце концов, — какая, в сущности, чушь по сравнению со страстным желанием моей маман снова посещать утренники в детском саду! С тех пор, как я выросла, она пропустила несколько поколений клоунов в цирке на Цветном бульваре, а там наверняка раз двадцать сменилась программа. Если я наконец сойду с ума и забеременею, думаю, мама вырвет у меня из рук младенца прямо в родильном зале. Но конечно, по мнению моей дорогой родительницы, шансы на продолжение рода у такой помешанной на работе, неудачливой в любви особы стремительно стремятся к нулю. Я уже древняя старушенция! Мне целых тридцать с половиной.