Вечер за вечером, неделю за неделей я слушала эти лекции, пока мужчины из публики пристально разглядывали похотливыми глазами каждый дюйм моего тела, а дамы тихонько вздыхали, глядя на мужские достоинства огромных негров, которые поигрывали мускулами, стоя за моей спиной. И все же это был не самый трудный способ зарабатывать тридцать фунтов в неделю. Тратить же заработанное у меня не было ни особенной необходимости, ни возможности, потому что мне разрешалось покидать Хэбберн-хаус только дважды в неделю по утрам. Доктор всячески старался не допустить, чтобы я общалась с кем-нибудь из его клиентов.

Вокруг того, кто я такая и откуда взялась, ходило много разговоров, и доктор Кирсли, зная о том, что все таинственное — особенно привлекательно, старательно охранял тайну Позолоченной Девы, распуская слухи, что я — незаконная дочь одного европейского наследного принца. Многие в это поверили, а в то, что я девственница, верили практически все. Многие из наиболее состоятельных лордов предлагали доктору весьма значительные суммы за право быть моим первым мужчиной. Ему приходилось отвергать все эти просьбы под тем предлогом, что он обещал моим родителям сохранить мою девственность. Ведь если бы только стало известно, что я уже не девственна, я потеряла бы большую долю своей загадочности и привлекательности.

Жизнь, которую я вела, была легкой, беззаботной и опьяняющей, мне и в голову не приходило, что оплата моего труда не соответствует его ценности и популярности, которую благодаря мне снискал Хэбберн-хаус. Так продолжалось до середины июня, когда я узнала от Бетти, что доктор получает от каждого, кто приходит на его лекции, по две гинеи за час. Мне не составило труда подсчитать, что за то, что я показываю публике свое обнаженное тело, покрытое краской, он собирает с жаждущих посмотреть на Позолоченную Деву по четыреста фунтов в неделю.

В тот же вечер, за пять минут до своего выхода на сцену, я потребовала от доктора Кирсли повысить оплату моих услуг с тридцати до ста фунтов в неделю. Я была готова к тому, что натолкнусь на жесткую отповедь со стороны доктора, но грязная ругань, которой начала меня поливать его экономка и управляющая миссис Мердок, оказалась для меня неприятным сюрпризом.

Когда эта женщина находилась в обществе аристократов, она перенимала их манеры и была сама грация и обходительность, но стоило кому-нибудь из прислуги или персонала вызвать ее недовольство, как она обрушивалась на голову несчастного или несчастной с самыми отвратительными и непристойными ругательствами. За этой сладкой улыбкой и светским обхождением скрывалась самая настоящая злобная карга.

— Лучше заткни свою дерьмовую пасть, ты, грязная сука, вонючая подстилка, а не то я тебя вышвырну обратно в ту помойку, где тебе и место! — злобно выкрикивала она.

Я поняла, что она уже давно вынашивала в себе ревнивую ненависть ко мне и ей нужен был только повод, чтобы наброситься на меня. Доведя себя до исступления, она влепила мне такую пощечину, что я пошатнулась и с трудом устояла на ногах. Довольная эффектом, она завизжала еще громче:

— У тебя губа не дура, шалава подзаборная! А жопа у тебя не слипнется? Еще чего захотела — сто фунтов за то, что ты будешь выставлять свои паршивые сиськи да свою тощую задницу! Да за кого ты себя, черт подери, принимаешь? Может, ты и сама поверила, что ты — принцесса?

Я вся ощетинилась и, презрительно поджав губы, посмотрела на нее:

— Вы двуличная лицемерка и ханжа. Грубая, отвратительная баба и уж точно никакая не леди. Мне очень хотелось бы, чтобы эти люди, которые сейчас ждут моего появления в зале, услышали, как вы разговариваете. У вас изо рта так воняет гнилью, что меня наизнанку выворачивает, — брезгливо выдавила я.

Она оскалила зубы и, выставив вперед ногти, бросилась на меня, готовая разорвать меня на куски. Но прежде, чем мы успели сцепиться, между нами встал доктор. Удерживая нас на расстоянии вытянутой руки, он приказал Бетти отвести миссис Мердок в ее комнату.

Когда Бетти выволакивала ее из комнаты, по щекам миссис Мэрдок, размывая белила, текли слезы досады и она продолжала визгливо выкрикивать в мой адрес грязные ругательства.

Не обращая внимания на удаляющиеся крики, доктор пронзительно смотрел мне в глаза.

— Немедленно отправляйтесь в лекционный зал, — выдохнул он, сдерживая злость.

Я не сдвинулась с места и спокойно ответила:

— Не раньше, чем вы торжественно пообещаете мне, что с этого дня вы будете платить мне сто фунтов в неделю.

Он огляделся вокруг, словно пытаясь найти поддержку, достал из кармана часы, бросил на них тревожный взгляд, потом снова посмотрел на меня и, увидев мои упрямо сжатые губы, обреченно вздохнул:

— Ну хорошо, неблагодарная девчонка. Даю тебе слово чести, что отныне ты будешь стоить сто фунтов в неделю.

В тот вечер я не слышала ни слова из его лекции. Моя голова была занята подсчетами того, сколько я уже скопила денег и сколько еще смогу скопить. Семь недель по тридцать фунтов и два месяца при новой системе оплаты… Это уже получается больше тысячи фунтов, а это значит, что еще совсем немного, и после полной нищеты, в которой я пребывала со дня ареста Адама, я стану вполне обеспеченной женщиной. Я просто раздувалась от гордости при мысли, что у меня будет достаточно денег, чтобы прожить на них больше трех лет. Когда человек впадает в нищету, у него один выбор: или рыть себе подходящую могилу, или снова попытаться встать на ноги и добиться того, чтобы никогда больше не остаться без гроша в кармане. Можно не зависеть от окружающих людей, но не зависеть от денег, вернее, от их отсутствия, невозможно.

Что касается миссис Мердок, она не разговаривала со мной с того самого дня, но я знала, что втайне она строит планы того, как бы от меня избавиться. Не прошло и трех недель, как она привела в Хэбберн-хаус похожую на меня девушку, которая, как объяснила она доктору, могла бы подменить меня в роли Позолоченной Девы, в случае если я заболею или еще по какой-то причине не смогу занять свое место на подиуме во время лекции. Все ее хитрости были шиты белыми нитками. Она была уверена, что если я буду знать, что мне есть замена, я уже не смогу снова настаивать на повышении платы за свои услуги.

Протеже миссис Мердок, Вирджиния Норман, имела весьма подходящее имя для той роли, которую ей предстояло исполнять[1], но в остальном была к ней совершенно не готова. Она была неопытной, застенчивой, и помимо всего ей было шестнадцать лет и она в самом деле была девственницей. Я догадывалась, что она, конечно, не смогла бы стоять во время лекций так, как это делала я, — совершенно обнаженной под жадными взглядами десятков мужских глаз — и при этом сохранять непринужденную, горделивую осанку нетронутой девственницы, холодной, спокойной и уверенной в своем превосходстве.


Я очень привязалась к этой девочке. Да и трудно было удержаться и не полюбить Вирджинию — она была очень естественной и искренней, так горячо бралась помогать Бетти, когда та накладывала на мое тело золотую краску.

После того как я возвращалась из лекционного зала, они вдвоем снимали с моей кожи большую часть позолоты при помощи специального растворителя, изготовленного доктором Кирсли. Затем я ложилась в теплую ванну, и они мягкими морскими губками нежно оттирали последние остатки краски.

Вирджиния была примерно моего роста, и волосы у нее были такого же цвета, как у меня, но тело ее еще не развилось, и миссис Мердок вряд ли удалось бы одурачить посетителей лекций доктора, делая вид что перед ними та же женщина, которую они видели с самого начала. Поэтому Вирджинии было приказано пополнеть. Бедную девочку целыми днями пичкали самой жирной пищей, подкладывали ей за обедом самые большие куски, чтобы она, как говорила миссис Мердок, «нарастила мяса». Такая «диета» потихоньку начала приносить свои плоды, и я поняла, что мои дни в роли Позолоченной Девы сочтены. Но, по моим подсчетам, у меня в запасе еще оставалось не меньше месяца, прежде чем Вирджиния успеет набрать нужную форму.

Однажды вечером, примерно в конце июля, я как раз вышла из ванны и собиралась одеваться, когда в комнату широкими, нервными шагами вошел доктор. Он отослал Бетти и Вирджинию вниз, а сам сел в кресло и с досадливым выражением на лице стал ждать, пока я закончу одеваться.

Через некоторое время он прервал напряженное молчание:

— Дара, ты помнишь, я тебе рассказывал об одном джентльмене, который увидел тебя в театре Квинс и рекомендовал мне использовать твою красоту в трюке с позолотой? Его зовут сэр Чарльз Чейни.

— Да, помню, — ответила я, не понимая, к чему он клонит.

— У него какая-то навязчивая идея — он сгорает от желания увидеть тебя по-настоящему обнаженной, без всей этой краски на теле. Он уже несколько недель подряд изводит меня этой просьбой. Мне очень трудно ему отказывать, потому что ведь в конце концов он тебя нашел и все это придумал… Кроме того, он мой старый друг.

— Что ж, если это все, чего он хочет, — сказала я, — и если вы желаете сделать ему это одолжение, я вовсе не возражаю.

— Поверь мне, Дара, я сделал все, что мог, чтобы отговорить его, но он, словно одержимый… Вот теперь он пригрозил мне, что пойдет и расскажет всем, кто ты и где мы тебя нашли.

— И где же он сейчас? — с улыбкой спросила я. — Здесь?

— Да, он внизу — ожидает твоего ответа, — сказал доктор.

— В таком случае проследите, пожалуйста, чтобы Бетти и Вирджиния были чем-нибудь заняты, — попросила я, — и приведите его сюда. И чем скорее мы покончим с этим делом, тем лучше.

Доктор поблагодарил меня и вышел. Я попыталась немного прибраться в своей комнате, но почти ничего не успела сделать, потому что он почти сразу вернулся и представил мне сэра Чарльза Чейни. Тот низко поклонился и, деликатно взяв мои пальцы в свою твердую, теплую ладонь, поднес их к своим губам.