— Ну, ну, что ты, детка… вот выпей это — тебе сразу станет легче.

Слезы сами собой текли из моих глаз; мне ужасно захотелось открыть ей сердце и рассказать обо всем, что со мной произошло за последние дни: о том, как надругался надо мной карлик, и о том, как я оставила его изуродованный труп гнить в запертой хижине, нависающей над водами Темзы. Однако я вовремя прикусила язык. Эту тайну я не смела поведать никому — даже самому близкому другу.

На все репетиции перед субботней премьерой у нас оставалось только три дня. Собственно говоря, делать мне ничего было не нужно — я, как и говорил мистер Гайатт, должна была просто стоять на сцене и не шевелиться, что, впрочем, оказалось не так уж легко исполнить. Все же большую часть работы приходилось выполнять до выхода на сцену. Мы покрывали все тело — от бедер и до корней волос — двумя сортами притираний. Мне приходилось приходить раньше всех, чтобы нанести белила на кровоподтеки, которые оставил на моей груди карлик. Поверх белил тонким слоем наносилась специальная краска коричневатого цвета, придававшая телу оттенок старого мрамора. Когда подсыхала и она, все покрывалось слоем глицерина, который делал цвет «мраморной» кожи ровным и блестящим.

Нужно сказать, что, после того как мы наклеивали на веки кусочки белой ткани и надевали на головы «мраморные» шлемы из папье-маше, нас действительно можно было спутать с античными скульптурами. Под конец наносился последний штрих — мы оборачивались в белые полотнища, ниспадавшие от бедер до пола.

В вечер премьеры театр был переполнен до отказа. Когда отыграла музыка и занавес поднялся, публика замолкла и затаила дыхание — такими реалистичными оказались наши живые скульптуры. Наконец зал очнулся и выразил свое восхищение бурной овацией. Сквозь крошечное отверстие, оставленное в ткани, закрывавшей мои глаза, я почти не видела зрителей, но гром аплодисментов ободрил меня, и я с большим интересом стала следить за тем, как развивается действие пьесы, прислушиваясь к разговорам и монологам, которые произносили артисты.

В тот же вечер, болтая в гримерной с другими девушками, я удивилась, как мог цензор ее величества лорд Чемберлен разрешить к постановке эту пьесу. Ведь, насколько я знала, до этого ни в одном английском театре еще не появлялись на сцене обнаженные женщины. Одна из девушек постарше хихикнула:

— Долго это не продлится. Месяц-другой от силы, пока все это не запретят. Смотритель театров не прикрыл эту пьесу сразу же только потому, что ему никто и не думал представлять ее на одобрение. Вот и вся хитрость.

— Но, если это так, — воскликнула я в тревоге, вспомнив о деньгах, которые я одолжила у Флорри, — то театр могут закрыть в любую минуту, и нам ничего не заплатят!

— Успокойся, — ответила девушка, — второсортные театры на задворках Лондона, вроде нашего, не особенно на виду у смотрителя театров. Успеет пройти не одна неделя, прежде чем до него дойдет слух о нашем спектакле и он удосужится заглянуть в такое подозрительное место, как Тоттенхем-стрит.

Ежевечернее зрелище обнаженных до бедер молодых и красивых актрис произвело настоящую сенсацию, и в театр устремились толпы народу. На спектаклях стали появляться и некоторые представители знати, которых, как обычно, притягивало все необычное и исключительное. Как следствие, старая «Пыльная дыра» стала не такой уж пыльной и переживала период настоящего процветания. Я была уверена, что эти благодатные времена не протянутся дольше нескольких недель, но пока что каждый вечер перед театром выстраивались ряды шикарных карет с гербами на резных дверцах и других дорогих экипажей. Больше двух недель в Квинсе продолжался полный аншлаг. Я понимала, что теперь уж точно весть о нашей скандальной постановке должна неминуемо дойти до слуха смотрителя театров ее величества.

Но жизнь рассудила так, что беспокоилась я напрасно. Мне была уготована другая участь. Однажды вечером, когда я уже собиралась пойти в гримерную готовиться к очередному спектаклю, ко мне подошел швейцар, который обычно встречал публику у входа в театр. Он вежливо спросил меня, не могу ли я уделить ему несколько минут, добавив, что у него ко мне важное поручение. Его таинственный тон заинтриговал меня, и я отправилась следом за ним в одно кафе на Гудзон-стрит, где он познакомил меня с неким джентльменом, который представился как доктор Джон Кирсли.

Пожав мне руку, тот протянул швейцару полную горсть соверенов. Служитель стал бурно его благодарить, но он только спокойно махнул ему рукой, внимательно глядя на меня. Приказав согнувшемуся в подобострастном поклоне официанту принести кофе и пирожные, доктор Кирсли вновь обратил все внимание на меня. Гнусавым, надменным голосом он выговорил:

— Я посетил театр Квинс по рекомендации одного своего приятеля, с единственной целью — удостовериться, что вы в самом деле та женщина, которую я ищу. Мне нужна живая приманка, своего рода аттракцион для моего Дворца здоровья и красоты в Пэлл Мэлле.

В этот момент к столику подошел официант. Доктор Кирсли замолчал, ожидая, пока тот поставит перед нами кофейник и блюдо с пирожными. Судя по высокомерному выражению его худощавого лица, изяществу движений и элегантной, дорогой одежде, он принадлежал к высшему обществу; должна признаться, пронзительный взгляд его черных глаз, укрытых под просторным лбом, сразу внушил мне уважение и некоторый страх.

Как только официант закончил свое дело и удалился, доктор недовольно осмотрел пирожные.

— Здесь маленький выбор, — брезгливо сказал он. — Возможно, вы предпочли бы что-то еще?

На блюде лежала так называемая «смесь»: тоненькие, хрустящие вафли «Ковентри» с начинкой из патоки и джема и треугольные слоеные пирожки, наполненные разнообразной сладкой начинкой.

— Мне это нравится, — весело сказала я, откусывая хрустящие, тающие во рту пластинки, оставлявшие на языке чудесный вкус джема. — «Ковентри» — мои любимые пирожные.

Пододвинув мне дымящуюся чашку ароматного кофе, он перешел к делу:

— Так вот, о главном. Я буду платить вам тридцать фунтов в неделю за ту работу, которую вы сейчас выполняете за восемь.

Его слова так поразили меня, что я даже забыла проглотить пирожное и уставилась на него с полным ртом джема, который только что выдавила губами из пышного слоеного теста. Я не могла поверить, что кто-то готов платить тридцать фунтов в неделю только за то, что я буду показывать свои груди. Я решила, что где-то здесь обязательно должен скрываться подвох.

— И я должна буду только обнажать грудь? — спросила я.

— Ну, не вполне. Я хочу сказать, что ваша работа будет похожа на ту, что вы выполняете сейчас. Вы будете появляться перед моими пациентами совершенно обнаженной, если не считать небольшого кусочка шелка, который прикроет вашу вагину. При этом ваша кожа будет полностью покрыта золотой краской. Неокрашенным останется только небольшой участок на спине, прикрытый роскошным коротким плащом из алого бархата, окаймленного белым горностаем.

Я не спеша потягивала кофе, пытаясь выиграть время и собраться с мыслями. Сама по себе мысль появиться на публике безо всякой одежды меня не слишком смущала. Кроме того, я ведь не буду совершенно голой — промежность будет прикрыта кусочком шелка…

— А как отнесется лорд Чемберлен к тому, что перед публикой будет выступать женщина безо всякой одежды? — с сомнением спросила я.

— Ни он, ни его лакей — смотритель театров — не имеют никакой власти над медицинскими учреждениями. С этой стороны нам ничего не может угрожать. Дворец красоты и здоровья не идет ни в какое сравнение с каким-нибудь театриком, — с негодованием фыркнул он. — Мою клинику посещают только сливки общества.

По его раздраженному тону я заключила, что сделала ложный шаг и что в будущем мне нужно будет быть внимательнее.

— Судя по названию, Дворец красоты и здоровья, должно быть, чудесное место, — почтительно сказала я. — А когда я смогу на него посмотреть?

Несколько смягченный переменой моего тона, он быстро ответил:

— Никогда не нужно откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Я немедленно вас туда отвезу и вы все увидите сами.

— О, не сейчас, я должна готовиться к вечернему спектаклю в театре!

— Девушка, не говорите чепухи. У них больше нет на вас никаких прав. С этой минуты вы работаете только на меня. Что касается денег, то я их вам компенсирую. Пойдемте же, у нас не так много времени.

Пока мы ехали в великолепном наемном экипаже, запряженном парой гнедых красавцев-коней, доктор рассказал мне, что нововведение мистера Гайатта, использовавшего в постановке обнаженные живые статуи, привлекло огромный интерес публики, и это плохо отразилось на посещаемости его традиционных лекций о красоте и здоровье. Многие клиенты сочли то, что предлагал им театр Квинс, более привлекательным. Один из его близких друзей, сэр Чарльз Чейни, видел меня на сцене и, вернувшись в Хэббен-хаус, с воодушевлением поведал доктору о моем телесном совершенстве. Они засиделись за беседой до первых лучей солнца и в конце концов у них созрела идея Позолоченной Девы. В тот же день они обсудили все детали того, как представить публике из высшего общества свой сюрприз.

Когда ливрейный кучер направил свой экипаж в арку с колоннадой, которая служила входом в парк Хэбберн-хауса, я смогла сквозь свежую листву старых деревьев и густых кустарников разглядеть великолепный фасад изящного особняка, в котором располагался Дворец красоты и здоровья. По обе стороны проезда, ведущего из переднего сада к зеленым лужайкам перед домом, стояли роскошные экипажи гостей. На крыльце дежурили два высоких, мускулистых швейцара, одетых в пестрые ливреи с золотыми галунами и расшитые шляпы.

В приемной сидели и стояли несколько леди и джентльменов; наряженные по самой последней моде, они вели светскую беседу в ожидании доктора. Внутреннее убранство дворца поражало роскошью — комнаты обставлены с обдуманной расточительностью, мебель — великолепна. На драпированных бархатом стенах повсюду висели огромные венецианские зеркала в богато изукрашенных рамах и полотна старых мастеров с изображениями обнаженных фигур людей и богов, томно и словно бы устало демонстрирующих обнаженные тела, сплетенные в самых соблазнительных позах.