— О да! — ответила я. — Недели три назад, не больше, Полли мне как раз говорила, что ей в тот день исполнилось одиннадцать лет. А, впрочем, не все ли это равно, одиннадцать ей лет или двенадцать. Какая разница?

Инспектор поднялся с места.

— Разница огромная, дорогуша. По английским законам, мужчина не имеет права вступать в половую связь с девушкой, не достигшей двенадцати лет.

— Вы хотите сказать, что если какой-нибудь кобель переспит с двенадцатилетней, то все в порядке? И закон на его стороне?

— Мне странно, что вы так удивляетесь, леди. В вашем выговоре слышится американский акцент. Если я не ошибаюсь, вам довелось какое-то время пожить в этой стране?

— Да, — ответила я. — Но при чем здесь это?

— Понимаете… в некоторых американских штатах мужчина — по обоюдному согласию — имеет право вступать в половые отношения с девочкой после достижения ею семилетнего возраста.

— Семилетнего! — воскликнула я. — Не могу поверить в такой ужас. Но скажите, мы можем чем-нибудь помочь Полли?

— Хм… Если ей в самом деле еще нет двенадцати, то Нед Доукинс будет сегодня ночевать в тюрьме, уж можете мне поверить. Он мне давно уже как кость в горле. Три раза я приходил к нему с проверкой, но все без толку. Он всех своих девочек заставляет говорить, что им уже исполнилось двенадцать. Вот и получается, что законов он не нарушает и мне до него никак не добраться.

— А кто такой этот Нед Доукинс? — спросила я.

— Нед — хозяин крупного борделя на Уиндмилл-стрит, того самого, который вы искали. Его шестерки бегают по всему Лондону — суют джентльменам свои мерзкие карточки: «Все девочки не старше пятнадцати! Чистые, свежие и здоровые!» Этот грязный подонок только посмеивается у меня за спиной, когда я опрашиваю бедных девчонок. Мне бы очень хотелось засадить его за решетку и, надеюсь, что сегодня вечером я это сделаю… если только ваша Полли признается, что ей еще нет двенадцати. Вам придется пойти со мной, чтобы показать, которая там будет Полли.

Он повернулся к сержанту.

— Мне понадобится ваша помощь. Вы тоже пойдете со мной и присмотрите за Недом, пока я буду осматривать комнаты.

Двери борделя были не заперты, так что инспектор просто распахнул их ударом ноги и, едва войдя внутрь, наткнулся на Неда Доукинса. Он, не поворачивая головы и не останавливаясь, отрывисто приказал сержанту: «Взять его». Не дожидаясь, пока его команда будет исполнена, инспектор взял меня за руку и, взбежав по лестнице, ворвался в первую же дверь, выходившую на лестничную клетку.

Какой-то пожилой джентльмен, пыхтя и булькая, как выкипающий чайник, «беседовал» на постели с одной из девочек. Бедняжка была так мала, что ее даже не было видно — она была целиком накрыта тучным, дряблым телом голого старика. Инспектор быстро подошел к постели и резким движением перекатил мужчину на спину. Испуганная, застигнутая врасплох белокурая девчушка растерянно смотрела на него снизу вверх своими невинными синими глазищами. На ее свежей детской коже не было заметно никаких следов пробудившейся женственности.

— Скажи, пожалуйста, как тебя зовут? — мягко спросил инспектор.

— Энн Мэнди, — тихо ответила она.

— Сколько тебе лет?

— Двенадцать, сэр.

— На вид тебе никак не больше десяти. Ты говоришь правду?

— Да, сэр.

Во все время этого разговора толстый старик, которого сняли с девчушки, просто лежал на кровати, крепко зажмурив глаза. Инспектор не стал терять времени на разговоры и отправился в следующую комнату.

На спинке стула висела аккуратно сложенная форма армейского офицера, а в постели лежал мускулистый мужчина лет тридцати с красивым, стройным телом. Перед ним на коленях стояли две голенькие девочки, которые, склонившись над ним, держали в руках его толстый, напряженный член. Только когда они повернулись в нашу сторону, я поняла, что одна из девочек — Полли. Ее еще неразвитые девичьи грудки — каждая не больше грецкого ореха — жалко торчали поверх обтянутых кожей, выпирающих от недоедания ребер.

— Полли! — крикнула я. — Сейчас же одевайся! Ты немедленно отправишься на Экзетер-стрит. Тут не место для маленькой девочки. Я просто не понимаю, что на тебя нашло.

— Так, значит, это и есть Полли! — торжествующе воскликнул инспектор. — Похоже, мы на верном пути. Сколько тебе лет, Полли?

— Двенадцать, — ответила она с хитрым выражением на лице.

— Но, Полли, — горячо воспротивилась я, — ведь три недели назад тебе исполнилось одиннадцать! Ты же сама мне сказала.

— He-а. Тебе, может, чего послышалось, так надо уши чистить получше. Я, кажется, ясно сказала — двенадцать.

— Двенадцать или одиннадцать — один черт! Немедленно одевайся и пойдем домой.

— Я не ела уже три дня. А этот джентльмен дал мне шесть шиллингов. А у тебя есть деньги? Есть у тебя шесть шиллингов?

Девочка постарше, которая стояла на коленях по другую сторону от лежащего мужчины и продолжала держаться за его член, взглянула на меня с презрительной ухмылкой.

— Да, ради Бога, дай ты Полли шесть шиллингов. Она их вернет джентльмену — и забирай ее на все четыре стороны.

Я задохнулась от растерянности и осталась стоять, глядя на девочек, которые, не обращая внимания на мое присутствие, вернулись к оставленному на время члену своего клиента.

Я развернулась и быстро пошла вниз по лестнице, задыхаясь от злости и собственного бессилия. Я клялась себе, что никогда больше не допущу того, чтобы оказаться без гроша. Ведь эти жалкие шесть шиллингов могли удержать Полли и она осталась бы нормальным ребенком и не стала бы проституткой! В мире нет справедливости, думала я, особенно для тех, кто беден и голоден.


Твердо решив найти себе заработок, на следующее утро я вышла на улицу и направилась по направлению к театру Квинс. Пока я шла по грязным, замызганным улочкам этого бедного района, я размышляла о том, что сценический опыт, который я приобрела в Америке, возможно, сослужит мне службу и здесь, в Лондоне, и я смогу найти работу. Когда я подошла к театру и увидела афиши, вывешенные на его фасаде, мои надежды на удачный исход этой затеи еще больше укрепились. На афишах большими, броскими буквами объявлялось, что театр готовится к постановке мелодрамы мистера Чарльза Сэлсби «Мраморное сердце», в которой живые девушки будут изображать греческие статуи. Новый владелец театра — компания «Венера Продакшн» — извещали почтенную публику, что в следующую субботу премьерой этого спектакля открывается новый сезон.

Я поднялась по лестнице и уже хотела постучаться в одну из огромных дверей театрального фасада, когда ко мне подошел высокий человек в униформе и осторожно тронул меня за плечо.

— Чем могу быть полезен, леди? — вежливо спросил он.

Я коротко объяснила, что я актриса и ищу работу в театре.

— Ну, если дело в этом, то вам нужно повидаться с мистером Джорджем Гайаттом — новым владельцем театра и продюсером этой постановки.

Он махнул рукой в сторону афиш.

— Он, должно быть, еще в постели. Спит в какой-нибудь гримерной…

Мне пришлось прождать добрых полчаса, прежде чем я смогла увидеть мистера Гайатта, который был занят тем, что поджаривал себе на завтрак лосося. Это был огромный, тучный человек с густыми бровями, похожими на тараканьи усы, и абсолютно лысой головой. Медленно пережевывая большой кусок лососины, он внимательно разглядывал меня с головы до ног. Наконец он проглотил рыбу, вытер рот рукавом и, поджав губы, заговорил со мной глубоким, густым басом:

— Если ты скромница, недотрога или ханжа, лучше признайся сразу.

Я немного подумала, потом спокойно улыбнулась.

— Нет, вовсе нет.

— Тогда у меня найдется для тебя работенка. Плачу я хорошо. Восемь фунтов в неделю, а все, что тебе нужно будет делать, — это стоять, не шевелясь, на сцене во время первого и третьего актов.

Восемь фунтов! Много больше, чем я рассчитывала получить. Я решила, что мне наконец-то улыбается удача — ведь самому умелому ремесленнику нередко приходится работать по десять-двенадцать часов в сутки за два фунта в неделю, а то и меньше.

Тем временем мистер Гайатт проглотил еще один кусок лосося и принялся пересказывать содержание пьесы.

— Это мелодрама о молодом скульпторе по имени Рафаэль Дюшале, полюбившем недостойную женщину и бросившем свою мать и нежную возлюбленную. Большая часть действия происходит в его студии в Афинах. В студии стоят несколько античных статуй, изображающих обнаженных по пояс прекрасных гречанок. Как ты отнесешься к тому, что твои сиськи загримируют в белый цвет и сделают их похожими на мрамор? В этом состоит весь эффект — мы хотим добиться того, чтобы живые женщины выглядели как античные скульптуры.

Прежде чем дать ответ, я снова задумалась. К мысли о том, что я должна буду выставлять напоказ свои груди, нужно было еще привыкнуть… С другой стороны, я была отчаянно голодна и, безусловно, нуждалась в заработке, ведь за душой у меня не оставалось ни пенни. Как говорится в пословице: «Нищие не выбирают», — и я дала свое согласие на эту работу.


Однако до того времени, когда я получу деньги за первую неделю, нужно было еще дожить и не умереть с голоду. Мне нужна была помощь друга, который мог бы одолжить мне немного денег, чтобы я могла дотянуть до конца следующей недели. Единственный человек, на чью поддержку я могла надеяться, была Флорри — барменша из «Щербатой луны».

Когда я пришла в таверну, чтобы попросить у нее взаймы, Флорри, добрая и милая, как обычно, ни о чем не спрашивая и ни минуты не раздумывая, положила на стойку пять соверенов и спросила, хватит ли мне этих денег. Ее благородная щедрость поразила меня до глубины души. Только сейчас я почувствовала, как устала за все эти дни. Я бессильно опустилась на стул и разрыдалась слезами благодарности. Незаметно в моей руке оказался стакан бренди — обычное лекарство Флорри в таких случаях. Она погладила меня по голове.