Застегивая брюки, Джон Брюс бормотал низким, хрипловатым голосом:

— Прости меня Господь… и тебя тоже… за грех, который мы совершили.

Я не понимала, в чем он раскаивается, и с чувством возразила:

— Мы не совершали никакого греха. Я люблю тебя всем сердцем. — Он стоял молча, со склоненной головой и поникшими плечами. — Прошу тебя! Пожалуйста, не отворачивайся от меня! — крикнула я дрожавшим от страсти голосом. — Я живу только ради тебя, и мне плевать на все остальное!

Не говоря ни слова, он перебрался через ограду и зашагал обратно к школе. Озадаченная и сбитая с толку такой пугающей переменой в его настроении, я лежала на траве и колотила по земле стиснутым кулаком. Еще не раз после этого случая мне приходилось оставаться взбешенной неожиданным поведением мужчин после того, как женщина доставила им удовольствие.


В течение следующих недель я немилосердно преследовала Джона Брюса и, сгорая от страстного желания вновь почувствовать его поцелуи и испытать ласкающее прикосновение его сильных ладоней, старалась извлечь все возможное из тех редких мгновений, когда мы оставались наедине. Он никак не одобрял моего отношения к нему и смотрел на меня как на досадную неприятность.


Однажды, когда он наблюдал в коровнике за дойкой, я подбежала к нему и бросилась ему на шею. Его терпение лопнуло, он раздраженно оттолкнул меня.

— Отстань от меня, мерзкая дочь Сатаны! Думай лучше о своей работе! — выпалил он и, схватив меня за руку, подтащил к корове, которую я доила.

Все это так его разозлило, что он в тот же день выгнал меня с фермы, но, должно быть, совесть не давала ему покоя, потому что на другой день он, использовав свои знакомства, подыскал для меня место горничной в одном из лучших отелей Дугласа.

Отвергнутая и презираемая человеком, которого я любила больше всех на свете, я решила отыграться на других мужчинах и подчинить как можно больше из их числа своим женским чарам. Такое извращенное воздействие оказывает на молодую девчонку презрение возлюбленного. Не прошло и нескольких дней, как я успела совратить хозяина гостиницы и управляющего из банка, который каждый день обедал в отеле.

Каждый раз, когда я ложилась с кем-нибудь из них в постель, я настаивала на том, что я буду сидеть на нем верхом, как наездница. Мне хотелось быть выше всех мужчин, и я решила не распластываться под ними, а оседлывать их, — как коней. Мне доставляло огромное удовольствие делать их покорными рабами моих чар и видеть, как они умоляют меня о благосклонности, а когда я отказываю им в ней — хнычут и дуются. Иногда они напоминали мне щенят, которые выпрашивают у меня кусочек какого-то лакомства, которым я из милости могу их угостить. Я наслаждалась, видя, как их лица искажает агония страсти, в то время как сама я испытывала к ним лишь равнодушное презрение.

Очень скоро до жены владельца отеля дошли слухи о «шашнях» между мной и ее мужем; сделав мне короткое внушение, она приказала убираться из ее дома. Я не стала вступать с ней в препирательства и, не теряя ни минуты, отправилась в банк, где, обратившись к какому-то курносому клерку, спросила, могу ли я увидеться с мистером Скоттом, управляющим.

— Только если у вас назначена встреча, — сказал он, — в чем я сильно сомневаюсь. — И он опустил глаза в свой гроссбух, больше не обращая на меня внимания.

— Вы, — сказала я надменно и ткнула в него пальцем, — немедленно отправитесь к мистеру Скотту и скажете ему, что мисс Тулли желает с ним поговорить, а не то я сама пройду к нему в кабинет и скажу ему это. И пошевеливайтесь, я не намерена терять целый день на разговоры со всякой мелкой сошкой.

Он разинул рот и уставился на меня, ошеломленный тем, что я осмелилась говорить с ним таким тоном.

— Ну, — требовательно спросила я, — вы собираетесь наконец оторвать зад от табуретки и доложить ему или мне это сделать самой?

В каком-то оцепенении он встал и поплелся в кабинет управляющего. Вернулся и, выказывая мне всяческое почтение, сказал, что мистер Скотт примет меня без промедления.

Пока я рассказывала о том, что произошло в отеле, Скотти, как я часто называла его, когда прыгала, сидя на нем верхом, нежно поглаживал меня по руке.

— Дорогая, предоставь это мне, — сказал он. — Когда они открывали гостиницу, им пришлось сделать большой заем в нашем банке. И я в любой момент могу потребовать возвращения этих денег. — Он поднялся с кресла и уже надевал пальто. — Я сейчас схожу к твоим хозяевам и спокойно с ними поговорю. Устраивайся в моем кресле и подожди меня здесь. А я пока велю клерку принести тебе чаю и пирожных.

Мое сердце прямо таяло, когда я смотрела, как клерк, сгибаясь и кланяясь, ставил на столик пирожные и чай.

— Надеюсь, чай придется вам по вкусу. Если захотите еще, просто нажмите кнопку звонка на столе, — говорил он, пятясь к двери и оставляя меня наедине с тревожными размышлениями о том, каковы будут последствия моих сегодняшних действий.

Но оказалось, что волновалась я совершенно напрасно — не прошло и получаса, как Скотти вернулся и сказал, что работа в отеле остается за мной до тех пор, пока я в ней нуждаюсь, и что никаких разговоров об увольнении больше не будет. Я от всего сердца обняла и поцеловала милого старика и вернулась в гостиницу, где меня ждал вежливый, хотя и холодный прием хозяйки. Она сказала, что мне не придется больше жить в комнате прислуги и что для меня оставлена гостевая комната.

Пытаясь оценить преимущества своего нового положения, я стала позволять себе разные вольности: работала, только когда была в настроении, а если чувствовала себя слишком утомленной после бурной ночи с каким-нибудь джентльменом-постояльцем, то оставалась в постели до полудня.

Эти джентльмены представляли собой довольно пеструю смесь всех возрастов и размеров: высокие и низенькие, жирные и худощавые, отставные офицеры, военные и штатские, деловые люди и бездельники. Лишь одно было в них одинаково — интерес к хорошеньким девушкам, которые готовы были лечь с ними в постель.

Впрочем, со мной все было иначе: это не они заманивали меня к себе в кровать, а я их туда укладывала. Я сама оценивала их и выбирала по своему желанию, и, когда они были в моей постели, я оказывалась сверху. Они или покорялись этому, или оставались ни с чем.

Я не гналась за деньгами или подарками, и все же многие из них временами оставляли под моей подушкой один-два золотых соверена или в тот же день возвращались с подарками или драгоценностями. Не меньше было и таких, которые брали то, что я им отдавала, и уходили, даже не сказав «спасибо», а через пару дней снова приходили ко мне, умоляя о повторении. Моя деятельность пошла на пользу процветанию гостиницы, так как многие постояльцы — и холостяки и семейные, — познакомившись со мной, изменяли свои планы и вместо нескольких дней оставались в гостинице на несколько недель. В конце концов, сами хозяева стали смотреть на меня как на ценное имущество, потеря которого принесла бы им ощутимый урон.

Конечно, при такой жизни я неминуемо забеременела бы, если бы не доброта и участие нашей кухарки, которая вскоре после моего появления в отеле, прослышав о моих отношениях с хозяином, позвала меня к себе, чтобы поболтать по душам. Как добрая христианка, она сначала попыталась убедить меня оставить распутную жизнь и стать примерной девушкой. Потерпев неудачу, она стала пугать меня ужасными последствиями, которые неминуемо повлечет за собой рождение внебрачного ребенка, а его, конечно, не избежать, если я буду продолжать спать со многими мужчинами.

Увидев, что и это на меня не действует, она развела руками.

— Бедное дитя! Что ж, если мне тебя не убедить, тогда отправляйся на Форт-стрит, отыщи там повивальную бабку по имени мамаша Бастин, и, ради Бога, выслушай ее внимательно и исполняй все, что она посоветует. Она может научить тебя, как не забеременеть.

Я поразмыслила над ее словами и прислушалась к голосу здравого смысла. Придя на Форт-стрит, я спросила, где живет мамаша Бастин. Меня направили в подвальную комнату одной из тех лачуг, из которых в то время состояла эта улица. По шатким деревянным ступеням я спустилась к двери и несколько раз постучалась, но изнутри никто не отвечал. Разозлившись, что приходится даром терять время, я пнула дверь ногой, и она, к моему удивлению, распахнулась. Я опасливо шагнула внутрь. Когда глаза привыкли к темноте, я разглядела сморщенную старуху, которая валялась на каком-то подобии кровати, прижав к груди ополовиненную бутылку джина. Предположив, что это и есть мамаша Бастин, я тихонько кашлянула, но это не произвело никакого эффекта. Тогда я приподняла пустую сковородку и с громким звоном бросила ее на деревянный стол. Это мгновенно привело старуху в чувство. Она издала такой жуткий вопль, что удивительно, как соседи не примчались ее спасать.

Увидев, что незваный гость — всего лишь юная девушка, она несколько успокоилась. Отхлебывая из бутылки джин, кашляя и хрипя после каждого глотка, она поднялась с постели.

Мамаша Бастин подошла ко мне поближе и, пытаясь разглядеть меня в полутьме, прошамкала:

— Я не знаю тебя. Кто тебя прислал? — Не давая мне времени, чтобы ответить, она задала следующий вопрос: — Сколько месяцев ты уже носишь младенца? Это тебе недешево обойдется, сама понимаешь.

Прежде чем она успела продолжить, я прервала ее:

— Я не собираюсь избавляться от ребенка. Меня прислала кухарка из гостиницы «Полумесяц». Она сказала, что вы можете научить меня, как спать с мужчинами и не беременеть.

— А, так вот в чем все дело… Что ж, присаживайся на кровать. — Она придвинула деревянный табурет и уселась лицом ко мне. — Ты мне спинку почешешь, ну а я — тебе. — Я вздрогнула. — Понимаешь меня? — с сомнением спросила она.

Нет, я ее не понимала. И у меня не было никакого желания чесать ее мерзкую спину и тем более позволить ей лапать своими грязными руками мою.