— Останусь, — ответила я. — Обещаю тебе, что бы ни произошло, я останусь с тобой до самого конца. И давай больше не будем говорить об этом. Слишком грустная тема.

— Прости меня, Дара, но нам еще придется об этом поговорить. Нужно принять несколько важных решений. Я хочу, чтобы после моей смерти тело было захоронено в Нью-Порте, рядом с могилой моего друга юности, который был женат на моей кузине. Если ты сможешь доставить меня до Нью-Йорка, там можно будет погрузить меня… на пароход прямо до Нью-Порта. Ты сделаешь это для меня, Дара?

— Конечно, — ответила я, — если ты так хочешь, я проделаю с тобой весь путь.

Он облегченно вздохнул, откинулся на подушку и устало прикрыл глаза. Убедившись, что он крепко спит, я тихонько вышла из его спальни и отправилась к себе в комнату.

На следующее утро он вызвал меня и Боба Дерри к себе и без лишней суеты начал приготовления к своему переезду в Нью-Порт. Обращаясь к нам обоим, он сказал:

— Я уезжаю из Чикаго и отправляюсь в Нью-Порт. Здание клиники нужно продать и, поскольку сам я сейчас не в силах заняться этим делом, я хочу, чтобы ты, Боб, осуществил для меня эту сделку. Вот здесь лежит бумага, которая удостоверяет, что ты имеешь право вести от моего имени переговоры по продаже моей недвижимости. Постарайся выручить за здание хорошие деньги, но, главное, продай его побыстрее, потому что я хочу уехать как можно раньше.

Такой поворот событий застал Боба врасплох, и он застыл перед доктором, в недоумении раскрыв рот.

— Давай, давай, за дело, Боб, — несколько раздраженно сказал Лайонел. — У нас мало времени.

Когда за Бобом закрылась дверь, голова на подушке повернулась ко мне.

— Обойди всех врачей и аптекарей в этом городе, сообщи им, что я продаю свою клинику и хочу распродать все лекарства и оборудование, включая электропатическую машину. Поручаю это дело тебе. Постарайся не продешевить.

Всю следующую неделю клинику посещали «потенциальные покупатели», которые в сопровождении Боба Дерри расхаживали повсюду и осматривали собственность доктора Шеппарда. Я же принимала врачей и аптекарей и торговалась с ними, стараясь выручить побольше денег за лекарства. К выходным здание стало похоже на вычищенную яичную скорлупу — из него вынесли все, кроме кровати Лайонела. На этой-то кровати я и сидела рядом с ним, обсуждая детали нашего путешествия в Нью-Йорк, когда какой-то толстый мужчина средних лет вошел к нам в комнату и сердито спросил:

— А вы что тут делаете? Это моя собственность.

Я очень обрадовалась, что здание наконец продано, и спросила у этого человека, почему он пришел без Боба Дерри.

— Мистер Дерри, — воскликнул он, — продал мне это здание два дня назад! Причем мне пришлось расплатиться наличными. Он сказал, что его устраивает только такой способ оплаты. Он также говорил, что на следующий день уезжает в Цинциннати, чтобы там встретиться с вами, доктор Шеппард, и передать вам деньги.

— Но доктор Шеппард вовсе не в Цинциннати, — возразила я. — Он здесь, в Чикаго, как видите.

— О чем вы там договаривались с этим Дерри, мне глубоко наплевать, — прорычал он. — Теперь это здание принадлежит мне, и я могу это доказать любому. Вот купчая.

Я взяла бумагу, которую он мне протянул, и передала ее Лайонелу. Внимательно прочитав документ, он поднялся и с безнадежным разочарованием в голосе сказал:

— Этот подонок Дерри сбежал с деньгами. Тут уж ничего не поделаешь. Что касается здания клиники, то оно, безусловно, является собственностью этого джентльмена.

Когда я в полной мере смогла осознать то, что произошло, я ударила кулаком по колену и начала метаться по комнате.

— Я с самого начала говорила, что этот ублюдок мать родную продаст ни за грош, а ты, Лайонел, доверился ему, как последний глупец! Господи, что же нам теперь делать?

Я посмотрела на нового владельца здания. Он смущенно кашлянул.

— Я вам, ребята, очень сочувствую, но скоро вам отсюда придется выметаться, А когда я говорю «скоро», я имею в виду — сегодня.

Я взяла Лайонела за руку и вывела его на улицу. Потом вернулась, чтобы забрать его кровать. Вытащив кровать на улицу, я остановила какого-то человека, проходившего мимо клиники, и предложила ему два доллара за то, чтобы он доставил ее ко мне — в комнату, которую я снимала возле «Собачьей головы». Немного поторговавшись, мы сошлись на трех долларах, и он взвалил кровать на плечи.

Добравшись до места и обустроившись в моей комнате, мы пересчитали оставшиеся деньги. Оказалось, что у него их как раз хватит, чтобы добраться до Нью-Порта. Я была примерно в таком же положении, но у меня еще оставались кое-какие драгоценности, которые в случае необходимости можно было продать. Почти все деньги, которые я привезла с собой в Америку, ушли на плату за комнату и еду для нас с Элмером. Но после того как мы с Элмером расстались, я зарабатывала в «Институте здоровья» достаточно, чтобы содержать себя, не залезая в долги и не тратя скромные остатки своих сбережений.

Спустя два дня мы отправились в Нью-Йорк. Путешествие очень утомляло и изматывало Лайонела. Ему на глазах становилось все хуже, и, когда мы прибыли в Олбани, нам пришлось на неделю задержаться там, чтобы немного передохнуть. Всю эту неделю Лайонел практически не вставал с постели.

Он ужасно ослаб и стал таким худым, что под обвисшей кожей отчетливо виднелись очертания скелета. Его изможденное тело то и дело сотрясал могильный кашель, и после таких припадков он оставался совершенно разбитым, а вместо обычного дыхания из его груди вырывался какой-то тонкий свист. К тому времени, как мы сошли с парохода, доставившего нас по реке Гудзон в Нью-Йорк, от Лайонела уже оставались кожа да кости.

Выйдя на берег, мы поймали кэб и поехали прямо на Бродвей, где я сняла для нас две комнаты — заснуть в одном номере с кашлявшим Лайонелом я все равно не смогла бы.

Уложив его в постель, я прошлась по близлежащим магазинам и закупила еды и питья на несколько дней вперед. Вернувшись с покупками, я подошла к его постели. Он лежал на подушке, как мертвый: глаза ввалились, рот был полуоткрыт. Но грудь его еще вздымалась и из легких вырывался слабый свист. Поглядывая на него, я стала готовить еду. Я устала с дороги и сильно проголодалась, так что моя порция была проглочена в мгновение ока. Потом я положила на тарелку жареного цыпленка и поставила ее рядом с Лайонелом, чтобы, когда проснется, он мог сразу подкрепиться.

Закончив все приготовления, я отправилась к себе в комнату и прилегла на кровать немного отдохнуть, но, видимо, сон незаметно одолел меня, потому что, когда я снова открыла глаза, в комнате было уже совершенно темно. Я поспешила в комнату Лайонела и увидела, что он сидит в постели и с кем-то разговаривает, хотя в комнате, кроме него, никого не было.

Он кивал головой, поворачивался то туда, то сюда, приветливо улыбался, жестикулировал, словно обсуждая что-то с несколькими невидимыми собеседниками, окружившими его ложе. Я поставила стул возле его кровати, взяла его за руку, села рядом с ним и попыталась как-то привлечь к себе его внимание.

— Лайонел, — крикнула я, нервно оглянувшись, потому что он вдруг обратился к кому-то, кто незримо для меня стоял за моей спиной. Я дернула его за руку, надеясь, что он на меня хотя бы посмотрит.

Вдруг он воскликнул:

— Мама! Как я рад, что снова тебя вижу!

Его голос дрожал от радостного возбуждения. За окном все больше темнело, в комнате становилось холодно… и страшно. Я в ужасе отдернула от него руку и отбежала к двери, а за моей спиной все слышался приветливый голос Лайонела, узнававшего все новых и новых родственников, которые приходили к нему из далекого прошлого.

Я прислонилась к двери и почувствовала, как по голове у меня поползли противные мурашки — словно сотни маленьких пауков быстро пробираются между корней волос. Казалось, вся комната наполнена призраками мертвецов, которые приветствовали Лайонела и звали его за собой, в свою загробную жизнь. Хотя комната уже полностью погрузилась в ночную мглу, мне казалось, что я отчетливо ощущаю присутствие духов, которые толпились у его кровати и, переходя с места на место, вели с ним оживленную беседу.

Бессильно опустившись на пол, я свернулась в клубок, обхватив руками голову. Вдруг мне вспомнилось, как в детстве, когда осенний ветер обрушивал в камин кирпич от печной трубы, моя мать бормотала слова старой молитвы на оберег от злого духа. Дрожа от страха, я принялась теми же словами молить Бога о защите.

— От нетопырей и оборотней, от болотных тварей, что ухают в лесу, от лешего-детокрада — от всякой нежити охрани и обереги нас, Господи, — горячо и истово шептала я.

Не успели последние слова молитвы слететь с моих губ, как что-то словно прошмыгнуло мимо меня, задев мою юбку и прикоснувшись к волосам. Меня охватил отчаянный ужас, я вскочила на ноги и стала дергать на себя дверную ручку. Когда она наконец подалась, я пулей выскочила в коридор, бегом спустилась по лестнице и, только выбежав на освещенную фонарями, оживленную улицу, остановилась, чтобы отдышаться.

В каком-то оцепенении я, не разбирая дороги, бродила по городу, пошатываясь от пережитого потрясения и усталости. Должно быть, я производила такое впечатление, будто изрядно перебрала в одном из бесчисленных бродвейских баров. Понимая это какой-то частью сознания, я старалась держаться хорошо освещенных и оживленных улиц, где мне не грозила опасность.

Так я бродила, ничего не замечая вокруг, чувствуя на себе «вечности всевидящее око». Я казалась себе ужасно одинокой и никому не нужной. Я не видела для себя никакого будущего в Америке. Впрочем, в Англии я его тоже не видела.

В таком тоскливом состоянии духа я подошла к какой-то пивной, из раскрытых дверей которой доносились аппетитный запах горячей пищи и оживленный шум голосов. Я посмотрела на аккуратную вывеску, на которой было написано «Пивное заведение Пфаффа», и мне вдруг ужасно захотелось войти в этот уютный бар, чтобы отогреться и прийти в чувство.