Мэдлин Бейкер - Дар любви

Кровь громом стучала в ушах, а боль в боку по-прежнему была острее ножа, когда ноги ее подкосились, и Джесси рухнула лицом в пыль.

Она поднялась на колени и, плача, вытерла кулаками слезы, размазывая грязь по лицу.

В этот момент она и увидела в нескольких метрах позади себя индейца на лошади. Его лицо не выражало ничего, оставалось пустым, как небо.

— Нет, — Джесси яростно затрясла головой.

Она встала, когда индеец спрыгнул и пошел к ней. Все оказалось напрасным.

Левая. Правая. Левая. С упрямой настойчивостью Крид переставлял ноги.

Каждый шаг причинял ему острую боль, мгновенно отдававшуюся во всем теле. Но каждый шаг приближал его к Джесси.

Крид искоса, не поворачивая головы, глянул на солнце. Он шел около двух часов, хотя ему казалось, что он идет уже два дня. Болел каждый дюйм тела. Горло давно пересохло и стало таким же сухим и горячим, как пыль под ногами. Ощущение голода чередовалось с тошнотой, но он упрямо двигался вперед.

Речушка вначале показалась ему миражом, иллюзией, вызванной в его воображении страшной жаждой.

— Нет, это обман, — шепотом произнес Крид пересохшими губами. Но все равно упал на живот и погрузил голову в воду.

Вода была настоящей. Холодной и освежающей…

И она казалась слаще всего, что ему когда-нибудь Приходилось пробовать. Он пил медленно, маленькими глотками, зная, что его может вырвать, если он станет пить быстро и помногу. Но, Боже, как хотелось пить, как соблазнительна была вода.

Когда прошло первое острое ощущение жажды, он сбросил грязную и рваную одежду и целиком погрузился в воду, чтобы смыть грязь и кровь, которыми был покрыт с головы до ног.

Выбравшись из реки, Крид почувствовал себя гораздо лучше и, прополоскав рубашку и штаны, разложил их сушиться на камнях.

Он растянулся нагишом на пожухлой траве и прикрыл глаза, наслаждаясь солнечным теплом.

Проснулся он незадолго перед заходом солнца. Одежда пересохла и стала жесткой. Крид слегка застонал, натягивая задубелые штаны и рубашку.

Проклятие! Проведя рукой по лицу, он почувствовал, что выглядит, как черт. Левый глаз, все еще заплывший, почти не видел, порез на щеке подергивал тупой болью, а все тело болело так, будто его растоптал взбесившийся мустанг.

Но он был жив.

Жив и голоден.

А в реке плескалась рыба.

Растянувшись на животе у берега, он опустил руки в воду и ждал.

Через двадцать минут в реке стало на одну форель меньше.

Индейцы забрали у него табак, но не нашли спички. Он быстро развел небольшой костер и поджарил рыбу на деревянной палочке.

Невольная улыбка растянула его лицо. Теперь все, что ему было нужно, это — лошадь, револьвер и немного удачи.

— Не сдавайся, Джесси, — прошептал он тихонько. — Я уже иду.

Джесси устала и проголодалась, а еще была испугана до полусмерти. С каждой минутой она удалялась от цивилизации и углублялась в индейские земли.

Она остро ощущала присутствие ехавшего позади нее воина, чья мощная мускулистая рука обхватывала ее за талию. Они ехали непрерывно, часами, останавливаясь лишь для того, чтобы напоить лошадей. Джесси давно хотелось бы справить нужду, но индеец не предлагал ей этого, и у нее было ощущение, что еще немного — и она опозорится, если сейчас же не сделает свои дела.

Только перед самыми сумерками индейцы остановились на ночлег. Ее ягодицы онемели от непрерывной многочасовой тряски верхом, спина и плечи болели.

Ноги стали ватными и подламывались, когда похититель снял ее с лошади. Отчаянно нуждаясь в облегчении, она побрела в ближайшие кусты.

Присев на корточки на пожелтевшей лужайке, Джесси закрыла глаза, подавляя в себе желание плакать. Какой теперь смысл в слезах? Услышать ее было некому, по крайней мере тому, кому она дорога.

Полностью опустошенная, она тупо глядела в надвигающуюся ночную темноту, размышляя о том, стоит ли еще раз пытаться убежать. Но куда она пойдет? Она не имела ни малейшего представления о том, где они находятся. И все же ей казалось, что несравнимо лучше погибнуть в густом лесу, чем быть изнасилованной дикарями.

Джесси уже подумывала, в какую сторону бежать, когда вдруг появился ее похититель и с понимающим выражением глубоко сидящих черных глаз показал ей жестом, что пора вернуться к лагерю.

Она повиновалась, с трудом волоча ноги. Подойдя к остальным, похититель сначала толкнул ее в спину, а потом связал руки. Она ощутила благодарность к нему за то, что он не связал ей руки за спиной, но отогнала эту мысль. Она никогда не почувствует к этому человеку ничего, кроме ненависти. Она бросила на индейца свирепый взгляд, когда он сунул ей кусок вяленого мяса.

Мясо выглядело сухим, старым и безвкусным, но Джесси была слишком голодна, чтобы проявлять излишнюю разборчивость. Хмуро глядя на своего похитителя, она протянула руки за куском, желая одного— удержаться от того, чтобы не швырнуть его индейцу в лицо. Взяла пузырь с водой, вся трясясь от отвращения: ей приходилось прикладываться губами туда, где только что был его рот. Но сильная жажда возобладала над брезгливостью, и она сделала большой глоток тепловатой воды, слегка утолившей жажду.

Глядя в огонь, Джесси жевала вяленое мясо. Крид умер. Она не могла думать ни о чем другом. Ей больше никогда не суждено его увидеть, услышать его смех или почувствовать его руку, такую нежную, — касающуюся ее волос. Она подняла руки к шее и потрогала бисерный чокер. Это было всё, что от него осталось, помимо ее воспоминаний.

Ей вспомнилось, как Крид пришел ей на помощь в грязном переулке, в ушах стоял звук его голоса— глубокий и мягкий, когда он спросил, как ее зовут. Потом ей вспомнилось выражение его лица, когда она на следующее утро пришла к нему в гости поблагодарить за помощь, странное выражение лица, когда она передала ему в руки тарелку с печеньем. Она хорошо запомнила и свое любопытство и смущение, с которым она разглядывала его обнаженную грудь, движения его рук, когда он сунул револьвер за пояс. Он купил ей платье, первое новое платье за много лет. Он так нежно успокаивал ее в день похорон матери. И ведь кроме него больше никто не сказал ей простых слов утешения: ни священник, который мог, по крайней мере, соврать, но все-таки сказать, что соболезнует, ни даже Роза. Только Крид. Он держал ее в объятиях, пока она плакала, и нежно гладил по голове. Это он поддерживал ее, когда Роза с Рэем Коултером сбежали в Денвер. Как ангел-хранитель он всегда оказывался рядом с нею, когда бывал ей нужен больше всего. А теперь вот его не стало.

Погруженная в печаль и отчаяние, она свернулась калачиком на земле, подложив связанные руки под щеку. Крид умер, и ей стало совсем одиноко. Она пыталась плакать, она хотела плакать, но слезы не шли. Сухими глазами Джесси смотрела в темноту ночного неба. Крид умер, и все остальное не имело значения.

Крид вглядывался вдаль, недоумевая, почему до сих пор не лег и не умер. Уже два дня как он брел, проклиная себя за то, что оставался в Гаррисоне, когда следовало поехать в Блэк Хоук. Он клял индейцев, жару и жгущий ноги песок. Он проклинал Джесси за то, что она была так молода и неотразима, а себя за то, что у него не хватило здравого смысла понять вовремя, что его победили.

Он устал и проголодался, избит и к тому же чертовски помешан на любви. А еще озабочен судьбой Джесси больше, чем хотел бы признать это.

Два дня. Да за это время с нею всякое могло случиться. Ее могли изнасиловать, а то и убить. Он тряхнул головой, пытаясь отделаться от таки мыслей, отказываясь даже предполагать что-либо подобное. Все внимание он сосредоточил на уходивших на север следах, оставленных индейскими лошадями. Кроме отпечатков копыт, индейцы не оставляли никаких других знаков своего пребывания.

Слабая полоска зелени указывала на присутствие воды, и Крид ускорил шаг, все еще держась одной рукой за саднящий бок. Добравшись до ручья, он упал на колени, ругая себя за неловкость: толчок болезненно отдался в ребрах.

Какое-то время он сидел, отдыхая и ожидая, пока утихнет боль. А потом одним долгим глотком прильнул к живительной влаге и, утолив жажду, плеснул несколько пригоршней воды в лицо и на грудь.

Из глубины памяти начали всплывать почти забытые слова благодарности из языка племени лакота.

«Пиламайя, Ате: благодарю Тебя, Отец-Создатель. За высокие травы. За чистую воду. За теплое солнце. За бизонов».

Еще ребенком он научился по-особому ценить огромное множество вещей. Что же случилось с той способностью быть благодарным, с тем чувством изумления, наполнявшим его разум и сердце, пока он был молодым?

«Благодарю Тебя, Отец. За жизнь. За мудрость. За силу воина и мужество. За Джесси».

Джесси. Она восстановила в нем веру в людей, дала новое ощущение чуда познания… Она единственная пекла ему печенье! Воспоминание об этом заставило его улыбнуться. Какая другая женщина принесла бы печенье наемному убийце? Увозя ее из Гаррисона в долину за городом, он всякий раз видел это место совершенным, когда глядел на него глазами Джесси. Сколько же времени ему понадобилось, чтобы снова научиться видеть и ценить красоту полевых цветов, игру солнечных зайчиков на воде маленького пруда, величественную грацию деревьев, на своих ветвях приютивших птиц и дававших тень во время летнего зноя? Джесси. Несмотря на печальные обстоятельства, в которых ее воспитывали, вопреки тому, что ее мать и сестра были проститутками, она выросла и осталась незатронутой уродством и горечью своего существования, хотя у нее были все основания озлобиться на людей. Каким-то чудом ей удалось сохранить свежесть и открытость молодости, чистоту и веру в то, что жизнь станет лучше. Он вспомнил, что она сама надела и постоянно носит бисерный чокер, который давным-давно подарила ему любимая бабушка.

Его бабушка, да будет благословенна память о ней! Помимо Джесси, Окока была единственной женщиной, любившей его бескорыстно и всем сердцем. Джесси с ее волосами, подобными темному костру, обладала духом воина племени лакота. Теперь он не может бросить ее одну на произвол судьбы.