Марина перевела дыхание и взглядом спросила мужа, всё ли она рассказала так, как он хотел. Лев незаметно кивнул, как бы благодаря жену за помощь. Близнецы сидели потерянные и обескураженные, слишком многое свалилось на них в этот день. Наверное, Лев был прав, желая оттянуть эту беседу, потому что нервное напряжение в кухне стало таким ощутимым, словно электрические разряды можно было увидеть невооружённым глазом.

— Выходит дело, это из-за нас умерла Аня, — потрясённо проговорил Андрей и опустил голову.

Лев прикрыл глаза и страдальчески сомкнул брови, вот этого он и боялся. Не страшно было бы, если ребята что-то не поняли или даже не приняли, самое страшное заключалось в том, чтобы на всю оставшуюся жизнь над ними не повисло чувство вины за смерть матери. С этим редко справляются даже взрослые люди, не то что малыши. Лев открыл глаза и, посмотрев на ребят, решительно произнёс:

— В этом ты не прав.

— Но ведь если бы не было нас, она была бы жива до сих пор, — упрямо гнул свою линию Андрей.

Гришка растерянно хлопал глазёнками, не зная, на чьей стороне он.

— Хорошо, тогда я расскажу то, чего касаться мне не хотелось бы совсем, — решился Вороновский.

— Лев, подумай, что ты делаешь, — испуганно проговорила Маришка, — они же пока только дети!

— Ты видишь другой выход? — жёстко спросил он.

— Но им с этим жить, — не сдавалась она, — понимаешь, нельзя переносить вражду через поколения.

— Я всё понимаю, но им действительно с этим жить, поэтому они должны знать всё. Мариш, — ласково произнёс он, — я и сам не в восторге от всего этого грязного белья, мне самому противно во всём этом копаться, но ты же видишь, что без этого нам не обойтись.

Он посмотрел на ребят и уверенно произнёс:

— Могу я рассчитывать на то, что вы выслушаете всё спокойно, ни разу не перебив меня?

— Конечно, — ответил за двоих Андрей.

— Могу я потом попросить от вас ответной услуги, для меня это очень важно, мальчики.

— Пап, не сомневайся, мы всегда тебе поможем, ты же не заставишь нас сделать что-то плохое, верно? — вступил в разговор Гришка.

— Верно, — кивнул Лев.

— Тогда сначала твоя очередь.

— Хорошо, пусть моя, — согласился Вороновский. — Вы нисколько не виноваты в том, что произошло. Анна должна была остаться жить, случай был даже не так чтобы сложный. Если бы я тогда не улетел в Ленинград, всё было бы иначе, поверьте мне.

— Но почему же тогда так произошло? — поднял глаза на отца Андрей. — Если всё было под контролем, почему так?

— У нас в отделении работала врач, фамилия её была Беркутова. Получилось так, что она просто не смогла со всем этим справиться, а помочь в тот день ей было некому, — осторожно, стараясь не коснуться больной темы, проговорил Лев.

— С чем она не смогла справиться, если ты говоришь, что и справляться-то было особенно не нужно? — не понял Андрей.

— Она была не очень хорошим врачом и… — он на мгновение замялся, — наверное, не очень хорошим человеком. Так что от вас здесь ничего не зависело, ровным счётом ничего, и винить себя вам не в чем.

— Пап! А почему ты сказал, что она была? Она что, уже умерла, потому что старая? — решил прояснить всё до конца Гришка.

— Нет, сынок, старой она не была, но я очень надеюсь, что наши дороги больше никогда не пересекутся.

— Она была твоим врагом? — интуитивно произнёс Андрей.

— Наверное, так, малыш, — согласно кивнул Лев.

— А где она сейчас?

— Я не могу тебе сказать, потому что не знаю. Точно знаю, что несколько лет назад она пропала, и с тех пор её никто не видел. Ладно, я рассказал вам всё, как было. Обещание есть обещание, я своё выполнил, теперь ваша очередь. Рассказывайте начистоту обо всём, что произошло сегодня днём в школе.


Когда ребята ушли к себе в комнату, Вороновский залез в отделение бара, обычно закрытое на ключ, и достал оттуда початую бутылку коньяка.

— Мариш, давай посидим на кухне, день выдался сложным, — предложил Лев.

— Давай, — согласилась она. — Ещё неизвестно, что они там решат, — она кивнула в сторону детской, — для них это, наверное, почти как конец света.

— Всё будет в порядке, я это знаю, ведь они не только наши сыновья, они, кроме всего прочего, ещё и Вороновские.

— Скромный ты мой! — засмеялась Маришка, — не забудь разобраться с этой мудрой особой в школе.

— Вот тут ты можешь быть уверена, скоро у Евдокимовой будут огромные неприятности, я об этом позабочусь.


А за стеной, в полной темноте, натянув одеяла до самых подбородков, близнецы шёпотом держали совет.

— Гринь, а Гринь, ты не спишь? — тихонечко прошептал Андрейка.

— Нет, а ты? — так же тихо ответил Гришка.

— И я нет. Что ты про всё это думаешь?

— Про что? Про то, что папа с мамой рассказали?

— Ну да, а то про что же?

— Я думаю про то, что здорово было бы увидеть нашу маму, хотя бы на фотографии. Интересно, какая она была? Я думаю, что очень молодая и красивая, — задумчиво проговорил братишка. — Да и на этого Стаса мне тоже хотелось бы посмотреть. Знаешь, мне почему-то кажется, что не мог он быть таким уж плохим, иначе как бы его полюбила мама?

— Гринь, выбрось ты это всё из головы, я тебя про другое спросить хотел, — жарко зашептал Андрейка.

— А про что?

— Как ты считаешь, можем ли мы по-прежнему считать себя родными сыновьями или уже нет? — послышался дрожащий шёпот из темноты.

— Андро, что ты такое говоришь? Я даже и думать об этом не стану. Ты же слышал, как нас этот бросил, даже не поинтересовавшись, что с нами станется, а ведь он нам по крови первый родственник. Разве он родной?

— Нет, Гринь, не родной он нам никакой, а так, не пойми что, а не отец. Наш папа никогда бы с нами так не поступил, хотя по родству, выходит, он от нас дальше стоит.

— Да что это за такое, родство какое-то? Вот я понимаю, когда друг за друга всё можно отдать, тогда родство. Выходит, что отец или мать — это не тот, кто родил, а тот, кто вырастил и не дал пропасть. Знаешь, Андро, я вот о чём подумал. А что было бы, если бы наши родители не взяли нас с тобой из больницы?

— Что и со всеми прочими. Определили бы нас с тобой в детский дом, да и дело с концом. А там, говорят, плохо. Только знаешь, нам всё равно было бы легче, чем другим, нас ведь двое, значит, никто из нас никогда, до самой смерти, одним не будет. А мама с папой для нас всё. Они нас от беды уберегли, не дали пропасть, я за них знаешь что? — землю переверну, лишь бы они живы были.

— Я тоже, — торжественно прошептал Гришка, — землю с тобой крутить пойду, потому как они нам родная кровь, и мы для них тоже родные навсегда, на всю жизнь.

— Да, Гриш, а мы с тобой сегодня мокрые ботинки в дом притащили, только маму расстроили.

— Так мы же их помыли. А потом знаешь, Андро, не в ботинках счастье, хотя и в них тоже. Мне даже показалось, что мама не очень-то и расстроилась. Давай постараемся, чтобы она больше не нервничала?

— Давай и папу тоже постараемся не расстраивать. Давай им на Новый год подарок сделаем?

— Давай, а какой, ты уже придумал? — возбуждённо зашептал Гришка.

— А чего здесь раздумывать-то? Они за испорченную обувь переживали, вот и давай новую выправим.

— А как?

— Очень даже просто. Если старые ботинки покрасить новой краской, то они станут словно только что из магазина.

— Здорово ты придумал. Только наша акварель и гуашь долго не продержатся, до первой лужи только.

— Ты, Гринь, не переживай сильно, мы же можем у папы из гаража для хорошего дела потихонечку немного масляной краски отлить. Я думаю, для такого случая он не против будет поделиться.

— Я тоже так думаю. А если краски хватит, мы и им сапожки обновим, вот все будут рады!

— Точно. Только надо не опоздать с подарком, а то скоро Новый год, а у нас ещё только одни планы, а дела никакого.

— Давай уж и тапочки заодно все обновим, помогать так помогать, — расщедрился Гришка.

— Нет, Гринь, это мы до следующего раза прибережём, чтобы родители слишком сильно не обрадовались.

Решив, таким образом, все текущие вопросы, близнецы закрыли глаза и сладко засопели.

* * *

Когда Лев говорил мальчикам, что их родной отец, Станислав Анатольевич Неверов, исчез из их жизни навсегда, он не кривил душой, желая оградить ребят от ненужных переживаний, он на самом деле считал, что всё обстоит именно так, а не иначе, но он ошибался.

В этом году Стасу исполнилось двадцать семь. Говорят, что когда мужчина приближается к тридцати, наступает его расцвет, но никакой прелести в этом возрасте Стас, сколько ни старался, разглядеть не мог. По его мнению, судьба отнеслась к нему жестоко. Скоро тридцать, а потом, словно снежным комом, замелькает сорок, пятьдесят, шестьдесят… А что он видел? Что в его жизни было такого, что бы можно было вспомнить, чем гордиться?

Мать, будто квочка, не отставала от него ни на секунду, превращая его детство в сущий ад; иногда ему даже казалось, что она, словно блоху под микроскопом, видит его насквозь, до самых костей, выворачивая не только карманы, но и душу. Играя роль благовоспитанного паиньки, он улыбался ей, выжимая слёзы умиления милыми нужными подарками, выдающимися ему словно в награду самим Господом Богом, а не родной матерью, а в глубине душе он ненавидел её. Господи, как он ненавидел её! Его возмущало в ней всё: её слова, покровительственные жесты и бессмысленное сюсюканье, педагогические замашки и взрывы пламенного негодования, если происходило что-то не так, как было запланировано.

На фоне железной матери отец выглядел жалким размазнёй, подкаблучником, не заслуживающим звания мужчины. Мягкий, нежный, любящий свою жену Леночку до обожания, беспокоящийся о её здоровье, Анатолий казался Стасу пародией на отца и мужа. Стас, стесняясь его, доходил до абсурда, желал, чтобы он исчез из его жизни: ушёл, подал на развод, умер, наконец! Да что угодно, он готов был жить в подворотне, на помойке, только не дома, где тяжёлый кованый каблук материнского сапога вытирался о тряпку отцовской слабости.