Кирк Дуглас - Дар

– Вы хотите сказать, что ответственность лежит и на мне, не так ли?

– Нет, дядя Хорейс. – Патриция чувствовала, как почва ускользает у нее из-под ног. Она намеревалась обвинить его в грязных делах, которые компания творит в Ногалесе, а вместо этого оказалась вынуждена обороняться сама. – Я хочу сказать, что… что…

С великим трудом Коулмен поднялся из своего крупногабаритного с необычайно толстой обивкой кресла; подушки, казалось, издали при этом вздох облегчения. Нависнув над Патрицией, он заговорил, и в голосе его послышались гнев и обида.

– Я помог вашему деду создать эту компанию и уже на протяжении трех лет руковожу ею исключительно в ваших интересах. И вот вы совершаете мимолетную поездку по Мексике – и на основании увиденного обвиняете меня в том, будто я что-то делаю не так, как надо?

– Нет-нет… – Патриция плотно сжала губы, набираясь решимости довести задуманное до конца. – Но я считаю, что компания, изнуряющая людей, отравляющая воду, которую они пьют, заставляющая их жить в картонных коробках, недостойна уважения…

Она сама удивилась тому, с какой непримиримостью произнесла все это.

Подбородки Коулмена затряслись – верный признак, что он раздражен, – и он вновь опустился в кресло. Но вот на губах у него опять заиграла улыбка.

– Мне следовало бы быть умнее. Вы такая чувствительная, такая впечатлительная девушка, и так мало времени провели в реальном мире… – Он сделал паузу. – То, что вы увидели, называется условиями жизни в слаборазвитой стране, пытающейся провести промышленную революцию. Перенаселение, столь отвратительное на взгляд того, кто привык к роскоши, является на деле одной из примет промышленного роста – одной из черт прогресса. Через пару лет все это исчезнет, а на месте лачуг появятся небоскребы, уверяю вас.

– Но и сейчас нельзя допускать, чтобы люди жили в таких условиях, – это бесчеловечно.

– Патриция! Финансово-промышленная группа Стоунхэм следует букве мексиканского закона, и мы гордимся тем, что инвестировали миллионы в экономику этой страны. В этом нет ничего бесчеловечного. Если бы нас – и, должен признать, других американских промышленных гигантов – там не было, эти люди жили бы еще хуже, чем сейчас, можете мне поверить.

– Но вы всегда уверяли меня в том, что компания стоит много миллиардов долларов, – неужели мы не можем потратить часть этих денег на то, чтобы улучшить условия жизни в Ногалесе?

Сейчас Хорейсу уже не удавалось скрыть возмущение и досаду.

– Ликвидировать высокодоходные капиталовложения, чтобы поставить в Мексике цивилизованные уборные?

– Я не знаю, что конкретно нужно ликвидировать… Я просто… – Она смешалась. – Но если это моя компания, то я должна сделать хоть что-нибудь.

– Моя дорогая, мне понятно, что вы хотите осчастливить все человечество, и это воистину благородная цель. Но если вам и впрямь хочется кому-то помочь, то не сочтите за труд пройти курс политэкономии, научитесь немного разбираться в том, как именно осуществляются транснациональные капиталовложения, – а уж потом вернемся к этому разговору.

Патриция закусила губу. Она очень сожалела о том, что в разговоре не участвует миссис Спербер, – та наверняка подсказала бы ей нужные слова. И все же решилась предпринять последнюю попытку.

– Дядя Хорейс, мне вовсе не нужно изучать политэкономию для того, чтобы видеть и понимать, что люди страдают.

Коулмен вздохнул. Он закрыл лицо руками, чтобы Патриция не заметила его истинной реакции на свои слова.

– Патриция, я делал все, что в моих силах, для того, чтобы выполнить свой долг перед компанией, и для того, чтобы не заслужить ваших упреков.

– Мне это известно… и я благодарна вам.

Он ничего не ответил, и какое-то время они провели в молчании. Внезапно она ощутила, какой холод стоит в кабинете у Коулмена. Патриция следила за тем, как трепещет ленточка на кондиционере, как с шипением вырывается оттуда воздух, и ей казалось, что это шипит притаившаяся змея.

Наконец Коулмен поднял голову и посмотрел на нее. И она изумилась, заметив, что в глазах у него застыли слезы.

– Патриция, я помню вас еще младенцем. И знали бы вы, как часто рассказывал мне о вас ваш дед! О том, какая вы хорошенькая, какая умная, о лошадках, которых он вам дарил, о драгоценностях… – Он провел рукой по глазам и пристально посмотрел на нее. – Я был вместе с ним на борту самолета, когда он летал к вам в Швейцарию. – Коулмен глядел на нее, не мигая. – И он был очень взволнован тем, что вы сказали ему.

Патриция задрожала. Выходит, ему было известно, что она пожелала деду смерти.

– Мы пролетали над Атлантическим океаном. – Коулмен посмотрел куда-то вдаль, словно воскрешая перед мысленным взором давнишнюю сцену. – Дж. Л. позвал меня. Я прошел в его спальный салон. – Коулмен сглотнул слюну. – Я держал его за руку. Его последние слова были: «Приглядывай за этой больной девочкой так, словно она доводится тебе родной внучкой».

Коулмен медленно покачал головой.

– Полагаю, что я подвел его – и подвел вас. Патриция Медленно поднялась с места. Как в тумане, она подошла к окну.

– Мне никогда не были нужны его деньги. Она произнесла это чуть ли не шепотом.

– Моя дорогая! – Коулмен подошел к ней и обнял ее за плечи. – На вас оказалась возложена величайшая ответственность.

– Мне никогда не хотелось иметь ничего общего с этой компанией… а после того, что я увидела в Ногалесе…

– Патриция, прошу вас. Вы сейчас просто растеряны. Мы не делаем ничего дурного. Мы даем мощный импульс промышленному развитию отсталой страны, а наши акционеры более чем удовлетворены семидесятипроцентным ростом дивидендов. А вы хотя бы туманно догадываетесь, какую сумму это означает для вас лично?

– Меня не интересуют деньги. – Она высвободилась из его объятий. – Просто не хочу, чтобы на моей совести оставался Ногалес.

– Но Ногалес – неотъемлемая часть имущества корпорации.

– Значит, я не хочу входить в эту корпорацию!

В ее голосе слышалось отчаяние, она была на грани нервного срыва.

Он смерил ее долгим взглядом, словно пытаясь переварить то, что она сказала.

Тогда у нас остается только один выход. – Внезапно он перешел на предельно деловой тон. – Сядьте, Патриция, и внимательно меня выслушайте.

Сжавшись в комок на заднем сиденье автомобиля, Патриция обхватила колени руками и высоко подобрала ноги. Ей было наплевать на то, что чудовищная грязь Ногалеса, оставшаяся на подошвах, пачкает ей брюки. Почти всю дорогу до фермы она проплакала. Водитель несколько раз встревоженно смотрел на нее в зеркало заднего обзора, а однажды даже спросил. «Не могу ли я вам чем-нибудь помочь, мисс Деннисон?» Но она только покачала головой, смаргивая слезы. Миссис Спербер уверяла ее в том, что она сильный человек, но сама Патриция понимала, насколько ошибочно такое мнение-то, что она только что сделала, свидетельствовало о ее слабости, о ее чудовищной слабости, и она ненавидела эту слабость, ненавидела самое себя.

Но вот опухшими от слез глазами она увидела вдали очертания фермы. Почки на деревьях были готовы вот-вот распуститься. Первая нежная травка покрывала луга, превращая их в изумрудного цвета ковры Патриция видела, как дряхлые лошади жадно лакомятся молодой травой. И у нее вырвался вздох облегчения. Она вернулась домой.

Таксомотор принялся носиться бешеными кругами, высоко подпрыгивая и приземляясь на все четыре лапы, пока машина тормозила на дворе. Как только Патриция вышла наружу, пес бросился к ней, сшиб наземь и принялся лизать ей лицо. Смеясь, она поднялась на ноги и велела ему отправляться в дом. Водитель в это время выгружал багаж.

Она открыла дверь в кухню, крикнула: «Лаура!» – и, пораженная, застыла на месте. Грязная посуда горами вздымалась в раковине, пустые бутылки из-под спиртного и переполненные окурками пепельницы были буквально повсюду – на полках и на столах. На обеденном столе валялся недоеденный сэндвич, над ним роились мухи. «О Господи, – подумала она, – значит, Лаура опять взялась за свое».

Патриции не терпелось обойти всю ферму. Она бросилась наверх переодеться, по дороге схватила с ручки кресла спящую Фебу и осыпала ее мордочку поцелуями. На площадке она остановилась перед «Звездолазом» – теперь ей было известно, что картину написала возлюбленная отца. Она испытала легкий укол ревности – а впрочем, с какой стати? Каждому хочется, чтобы его любили. А тебе, папочка, наверняка пришлось нелегко: мамочка умерла, я осталась всецело во власти Дж. Л. Как жаль, что нам не удалось сойтись поближе! Она грустно улыбнулась, не отрывая взгляда от картины. Но зато здесь ты останешься навсегда, взбираясь вверх и глядя только вперед, никогда не оглядываясь. Ты хочешь повесить эту звезду ради меня.

Она услышала какой-то шум в студии. Дверь распахнулась, и перед ней предстала Лаура – в ночной рубашке и вообще в весьма расхристанном виде.

– Лаура! – Патриция обняла подругу. – Как я рада увидеться с тобой!

– Я по тебе, детка, тоже скучала. От Лауры разило алкоголем.

Патриция слегка отстранилась и укоризненно посмотрела на нее.

– Ты ведь обещала бросить пить!

– Но без тебя мне стало так одиноко! – Лаура тяжело потрясла головой. – О Господи, просто раскалывается. Надо сварить кофе.

Оперевшись о руку Патриции, она стала спускаться по лестнице.

– А что ты здесь, собственно, делаешь? Я думала, ты поедешь в Нью-Йорк.

– Я там и была. Говорила с Хорейсом Коулменом. Это просто чудовищно!

– А что случилось?

– О Господи! – голос Патриции задрожал, когда она вновь подумала о происшедшем. – Я приехала поговорить с ним о судьбе несчастных в Ногалесе – но просто сломалась в ходе беседы.

– Детка, как это на тебя похоже! Всегда стараешься всем помочь. А я-то надеялась, что эта история с доктором научит тебя кое в чем разбираться.