— Да, он довольно полный.

— Если толст, так это не он.

— Кто же этот «он»?

— Тот, о котором я думал; но мы посмотрим, я уж доберусь до правды. Спите спокойно, эччеленца; Тарталья не спит за вас.

Он вышел, взял ключ с собой, а я снова заснул.

В пять часов, по обыкновению, я проснулся. Возле меня никого не было; я был один; при этой мысли я невольно вздохнул.

Одевшись, я вышел на террасу и взглянул на окрестность. На целом видимом мной пространстве не было ни души. Издали только слышалось движение людей, отправлявшихся на полевые работы. В шесть часов Тарталья принес мне котлеты и свежие яйца. Я испугался, заметив какое-то беспокойство в выражении его лица.

— Даниелле хуже? — вскричал я.

— Нет, напротив, ей легче. Вот письмо от нее.

Я вырвал у него письмо. «Надейся и будь терпелив, — писала она мне. — Я скоро с тобой увижусь, несмотря на препятствия. Не выходи из Мондрагоне и не показывайся. Надейся и жди любящую тебя».

— Она пишет мне, чтобы я не показывался, — сказал я Тарталье, — а ты уверял, что пребывание мое здесь известно.

— Э, мосью, — отвечал он с нетерпением, — ничего я не знаю. Не показывайтесь, это не помешает. Но здесь такие дела делаются, что я и понять не умею… Я недаром думал, на кой черт им этот бедный художник; не может быть, чтобы они считали его опасным. Он, верно, только предлог, а речь не о нем. И точно, тут есть другое дело, или они только воображают себе это.

— Объяснись, я не понимаю.

— Нет, вы не имеете ко мне доверия.

— Напротив, сегодня я уже вполне доверяю тебе; я. целую ночь был в твоих руках и спал спокойно. Я уверен, что ты не желаешь, чтобы меня задержали ни здесь, ни за стенами замка. Говори!

— Ну, так слушайте. Что, вы один здесь?

— Что, один ли я в Мондрагоне? Ты еще сомневаешься в этом?

— Да, я сомневаюсь, мосью…

— Знаешь ли, — отвечал я ему, пораженный той же самой мыслью, — если бы ты спросил меня о том в первый день моего переселения сюда, я был бы такого же мнения. В этот день и в наступившую ночь я сам думал, что нас двое, или даже несколько человек укрывается еще в этих развалинах. Но я живу здесь уже целую неделю и уверен, что живу один-одинехонек.

— Э, вот уже кое-что и знаем! Кто-нибудь поважнее и поопаснее вас был здесь. Это знают и полагают, что он еще здесь, и если за вами присматривают, так это так, в придачу, или потому, что вас сочитают связанным с этой особой или с этими особами… Ведь вы говорите, что, быть может, здесь было несколько человек?

— Это я говорю наудачу; но я могу рассказать тебе, что со мной случилось. Мне показалось, что я слышал шаги в pianto.

— Что такое pianto, мосью?

— Маленький монастырь.

— Знаю, знаю. Так вы слышали?..

— Может быть, мне и послышались шаги человека.

— Одного?

— Одного.

— Что же еще?

— А еще — что я ночью слышал и слышал очень хорошо, как играли на фортепиано.

— На фортепиано? В этих развалинах? Не приснилось ли вам это, мосью?

— Я не спал и был на ногах.

— А Даниелла тоже слышала?

— Точно так, как и я. Она полагает, что это был орган монастыря Камальдулов и что звуки его изменялись отдалением.

— Это верно так и было. А больше вы ничего не знаете?

— Ничего. А ты?

— Я-то уж узнаю. Скажите мне еще, мосью, вы везде побывали в этих развалинах?

— Везде, где только можно пройти.

— И в подвалах под terrazzone?

— В той части этих подвалов, которая не заделана.

— Говорят, что туда опасно ходить.

— Да, без свечи и без предосторожностей.

— Но свеча и предосторожности не помешают обрушиться этой громадной террасе, которая, Бог знает, на чем держится.

— Кто сказал тебе это?

— Фермер Фелипоне.

— Это правда, что жена его не пускает играть на terrazzone, но это опасение, кажется мне, не основательно. Такая громада, опирающаяся на такую скалу, не боится времени.

— Но боится землетрясений, а они здесь не редки. Говорят, что многие огромные своды уже обрушились и что когда-нибудь terrazzone осядет, если не совсем развалится. На этой террасе есть места, где стоит вода, растет камыш и где нога проваливается, как в болото. Вот почему заделали вход в cucinone (большая кухня); колонны с флюгерами были трубами этой кухни, которая до сих пор славится в околотке. Когда я держал наемных ослов во Фраскати, я раза два пытался пробраться туда. Хорошо, если бы можно отыскать удобный вход! Тогда я выхлопотал бы себе у управляющего княгини исключительное право водить туда путешественников и зашиб бы копейку. Но это дело невозможное, мосью, стоит толкнуть заступом в эти старые стены, внутри зашумит, загремит, посыплется, так что волос дыбом станет. Здешние жители думают, что это бесовщина проказит, а дети уверяют, что там живет befana.

— Что такое befana?

— Это то, чего все боятся, а никто не видел, Это дух-зверь, который делает и добро и зло.

— Это название мне нравится; назовем befana место, о котором ты говоришь.

— Если вам это угодно, мосью; но ведь я не верю этим сказкам.

— И не веришь, чтобы кто-нибудь мог скрываться в квартире этой бефаны?

— Не верю, мосью, но в подвале, что под маленьким монастырем, который вы называете pianto…

— Я и там производил поиски, потому что мне хотелось открыть подземный ход, на случай занятия замка, Но кажется, что и там все ходы завалены, а у окон претолстые решетки.

— Знаю! Я когда-то хотел перепилить одну из этих решеток, в надежде отыскать вход в кухни. Но я побоялся, потому что полоса, которую я пилил, поддерживала часть стены, которая уже растрескалась, и трещина видимо увеличивалась по мере моей работы. Если б вы посмотрели повнимательнее, вы увидели бы, что одна из полос решетки порядком подпилена. Вот с этим инструментом, — продолжал он, показывая английскую тонкую пилу, — с этим инструментом, который должен иметься у всякого благоразумного человека, можно бы продолжать, если бы знать, что галерея монастыря на тебя не рухнет.

— Но к чему же это? Разве ты надеешься найти выход?

— Chi lo sa?

— Но ведь меня не могут задержать здесь; ведь я обещал Даниелле не выходить.

— Вы совершенно правы, мосью, говоря только о себе; но что касается меня, если б я знал тайны этого замка, я заработал бы деньги при случае. Когда у меня будет время… и отвага, я еще раз попытаюсь!

Я кончил свой завтрак и предоставил Тарталье позавтракать в свою очередь, а сам пошел в свою рабочую комнату, написал вам это послание и попробую поработать, чтобы разогнать тоску.


5 часов. — Я опять сажусь писать, чтобы рассказать вам, что случилось. Я работал над моей картиной, как вдруг раздались тяжелые удары в ворота большого двора. Тарталья прибежал ко мне в тревоге.

— Спрячьтесь куда-нибудь, — говорил он, — ломают ворота!

— Нет, — отвечал я, — это Оливия, вынужденная ввести сюда какого-нибудь путешественника, чтобы отказом не возбудить подозрения; она предупреждает меня об этом условным знаком.

Я не ошибся. Только что я убрался в казино, как увидел в щель двери моей террасы; что Оливия проходила под портиком и тревожно смотрела в мою сторону. Когда она уверилась, что мое святилище как следует заперто, она пошла назад к своим посетителям, которых умела держать от меня поодаль. Это были марсельские обыватели, которые во всеуслышание толковали, что эти развалины ужасны и отвратительны, и, испугавшись бегавших около них маленьких змей, о которых я говорил вам, казалось, не имели большого желания осматривать внутренность замка. Но с ними был высокий, худощавый мужчина, одетый в черный засаленный фрак; он возбудил внимание Тартальи.

— Видите вот этого молодца? — сказал он мне на ухо. — Он не принадлежит к обществу этих путешественников. Теперь он исполняет при них должность чичероне, но это не его ремесло; он обманывает Оливию, которая его не знает. Я знаю этого дружка; поглядите на него хорошенько, видали вы его когда-нибудь?

— Да, я видал его, но где? Никак не могу вспомнить.

— Не он ли дал вам амулет?

— Быть может. Он одного роста с монахом, которого я тогда встретил; но тогда было темно.

— Не похож ли он на монаха, что вы видели в Тускулуме?

— Нет, это не он, я совершенно уверен. Тот был полным и красивым собой, а этот худощав и безобразен.

— А монах, что расхаживал по террасе флюгеров?

— То был тот же, что в Тускулуме, а не этот.

— Но где же вы видели этого, что теперь у вас перед глазами? Припомните хорошенько.

— Постой, точно так; это точно он.

Я действительно узнал его, Это был бандит, которого я уложил на Via Aurelia.

— Погляди, — сказал я Тарталье, — нет ли у него на лбу шрама?

— И еще какой! — отвечал мой догадливый товарищ, поняв меня без дальнейших объяснений. — Это точно должен быть он! Дело не ладно, мосью! Это vendetta, а римская вендетта еще хуже корсиканской.

Глава XXVI

Мондрагоне…


Я все еще в Мондрагоне! Но я не ставлю числа на этом письме, не зная, одну ли строчку или целый том напишу я вам, Я продолжаю мой рассказ с того места, на котором его оставил.

Бандит несколько раз попытался покинуть общество, которое он сопровождал, и ускользнуть во внутренность замка; но Оливия, с которой был ее старший сын и которая, вероятно, начала подозревать этого господина, не спускала с него глаз и вынудила его через несколько времени выйти вместе с путешественниками, с которыми он пришел в виде провожатого. Она со стуком затворила и заперла ворота, чтобы дать мне знать, что опасность миновала. Тарталья подал мне обед, как будто у нас ничего не случилось.