Можно было понять и Варвару Петровну. Она терза­лась, думая о жалкой судьбе старшего сына, и находила некоторое успокоение в надеждах на Ивана.

* * *

С возвращением сына из Германии и сдачей в Мос­кве экзаменов на звание магистра философии Варвара Петровна впервые за долгое время воспрянула духом. Маленькая, с костылем в руках, сильно постаревшая от тяжести недавних испытаний, она лучилась счастьем, глядя на сына, заступавшего на службу в Министерство внутренних дел. Иван разительно изменился внешне. От прежней тучности и неловкости не осталось и следа. Теперь это был высокий, широкоплечий красавец с густой шевелюрой темных, как у Варвары Петровны, в крупную волну волос.

То и дело Иван ловил на себе страдальчески-страстный взгляд матери. Он не мог себе представить, до какой степени в нем, двадцатитрехлетнем, проявилась отцовская стать, тот тургеневский авантаж, перед которым невозможно было устоять. Варвара Петровна смотрела, и сердце ее начинало бешено колотиться. «Погубитель. Весь в отца».

Мужественная, благородная внешность Тургенева сейчас же обращала на себя внимание. Это началось, словно по тайному умыслу судьбы, именно с той поры, когда он был в возрасте своего молодого отца, ненароком заглянувшего в Спасское, — и не кончалось уже никогда. В него влюблялись женщины разных возрастов, сословий, национальностей. Многим, без всякой вины с его стороны, он осложнил судьбу: кто-то спасался от страсти к нему в случайном браке, кто-то даже оставлял мирскую жизнь и уходил в монастырь.

Но в отличие от отца, считавшего женщину одним из дивных удовольствий на земле, Тургенев видел в ней жертву непреодолимых обстоятельств и мужского эгоизма.

Его героини-умницы хороши собой, с душой нежной и богатой, всегда лучше того мира, в котором живут, и этот мир мстит им за их нравственное превосходство. Они всегда несчастны, и самое ужасное то, что источником этого стано­вится человек, которого они искренне и преданно любят.

…Героиню первого произведения Тургенева, появившего­ся в печати, звали Параша. Она и дала имя тонкой изящной книжице, увидевшей свет весной 1843 года. Автору шел двадцать пятый год.

Это была история в стихах о молоденькой женщине, чем-то напоминавшей пушкинскую Татьяну. О том, что замужество, вместо того чтобы дать ей расцвести, убивает в ней нравственные и физические силы. Чувства тускнеют, словно покрываются пылью.

Молодой Тургенев полон сострадания к своей героине:


Мне жаль ее… быть может, если б рок

Ее повел другой — другой дорогой…

Многое изменится. На смену стихам придет проза: поя­вятся повести, пьесы, романы. Однако внимание к женской душе останется на всю жизнь. И никому более не удастся так высоко оценить силу женских чувств, нерассуждающую самоотверженность, неспособность к предательству.

…Можно представить, какой радостью для Варвары Петровны стал выход в свет «Параши». Это событие оправдывало материнские надежды и убежденность в том, что ее Ванечку ждет особая судьба.

Читатели приняли литературный дебют Тургенева тепло. Критика тоже. Даже строгий В.Г.Белинский не пожалел для «Параши» прочувствованной строки. Он назвал первый опыт никому не известного автора «одним из прекрасных снов на минуту проснувшейся русской поэзии». Красиво сказано!

Свою поэму Иван Сергеевич подписал инициалами «Т.Л.» — Тургенев-Лутовинов. Варвару Петровну это тронуло до глубины души.

«Я прошу тебя, — отозвалась она из Спасского, — быть в твоем сочинении Лутовиновым». Ей понравилась «Параша». Тургенева не сомневалась, что вместе с первой книжкой к сыну явится известность. Талант — в нем есть что-то волшебное. Он всегда отделяет своего обладателя от толпы. «Я тщеславна, — признавалась Варвара Петровна и заклинала: — Нет, не переставай писать!»

Легко сказать: «Не переставай!» Но когда? После заседания в министерстве? С другой стороны, Варваре Петровне только в страшном сне могло присниться, что для сына литераторство сделается не дополнением к чиновничьей карьере, а делом жизни.


…Наступило 1 ноября 1843 года. Этот день Тургенев назвал для себя «священным».

В Петербурге, в одном из домов на Невском, он позна­комился со знаменитой европейской певицей, прибывшей на гастроли в Россию. Ее звали Полина Виардо.

Впервые увидев мадам Виардо в «Севильском цирюль­нике», Тургенев вышел из театра потрясенный. Восхити­тельные бархатные ноты, каких, казалось, никто никогда не слыхивал, продолжали звучать в его душе.

Певица красотой не отличалась: была небольшого рос­та, с крупными чертами лица, да к тому же имела супруга, неотступной тенью следовавшего за ней. Однако ничто не могло охладить вспыхнувшего в Тургеневе чувства к «безоб­разной красавице». Он шел к ней, как на зов Сирены, хотя в душе, наверное, понимал бесперспективность, а может, и погибельность своей страсти.


Узнав, кого выбрал сын в «дамы сердца», Варвара Петровна пришла в смятение. Она сразу же почувствовала опасность со стороны певуньи-испанки.

Как только объявили о гастролях Виардо в Москве, Варвара Петровна поспешила в театр. Едва поднялся за­навес и певица появилась на сцене, Тургенева впилась в нее глазами. Она тут же разглядела все недостатки внешности Полины, несмотря на искусный грим, красивую прическу и великолепно сидевший костюм. Дивные большие, темные испанские очи — они не могли искупить тяжелую «лоша­диную челюсть», огромный, как кто-то выразился, «рыбий рот». Но минутное торжество Варвары Петровны исчезло без следа, стоило ей услышать голос певицы. Это было колдовство, наваждение. Звуки необыкновенной красоты настолько пленяли слушателей, что никто не обращал вни­мания на то, какова певица собой, что в ее облике хорошо, а что никуда не годится. Ее пение производило незабываемое впечатление.

Варвара Петровна вернулась домой совершенно по­трясенная, сказав домочадцам одну лишь фразу голосом усталым и обреченным:

— А надо признаться, хорошо поет проклятая цы­ганка!

Эту ночь она провела без сна. Ее чутье и знание души сына говорили, что следует готовиться к большой беде.

Так и случилось. Месяцем позже из Петербурга приехал Иван, сдержанный, спокойный, уже все решивший.

Он сказал матери, что решил оставить службу в Ми­нистерстве внутренних дел. Это не его, решительно не его. Никакой карьеры он делать не будет. Выждав минуту и отойдя к окну, чтобы не видеть материнского лица, ровным голосом произнес, что решил вместе с семейством Виардо отправиться во Францию.

Потом были уговоры, требования, угрозы. Прощание матери с Иваном Сергеевичем вышло ужасным. Прислуга слышала вопли, что-то тяжело падало на пол. Все попря­тались.

Варвара Петровна дала сыну денег только на дорогу до Парижа.

…Никогда Варвара Петровна не чувствовала такого опустошения и безысходности. Даже когда муж просил от­пустить его к непутевой девке Шаховской, даже когда пламя пожирало ее Спасское, она спасалась мыслью: у нее есть то, над чем никакие измены и пожары не властны. Ее сыновья. Теперь их не было с нею. Она перетерпела бы все, если б знала, что их сердечный выбор обещает им в будущем хоро­шие семьи и твердое положение в обществе. Для этого она хлопотала всю жизнь, не жалела денег, нанимала учителей, посылала за границу, сводила знакомства, писала письма, копила добро, чтобы они и ее внуки ни в чем не нуждались, чтобы род Тургеневых благополучно продолжался… Кому же в руки попали ее красавцы? И что осталось у нее?

* * *

Варенька Богданович… Мы еще почти ничего не расска­зали о ней, появившейся на свет при столь драматических обстоятельствах. Она и сама о них мало что знала: Варвара Петровна не любила вдаваться в подробности своей жизни. Если ее сердце и приоткрывалось, то только Ивану Сер­геевичу.

Дочь за все время не слышала от нее ни одной жалобы: ни на неудавшуюся семейную жизнь, ни на сокрушительные материальные потери, ни на сыновей, живших по-своему, ни на печальную юность.

Лишь случай позволил Варе понять, что в глубине души матери таится прежняя боль. Однажды Варвара Петровна затеяла поездку в Сомово, в прежний дом отчима: нередко бывает, что людей влечет туда, где в прошлом они испытали потрясения — не важно, радостные или горестные.

Когда Варя, бродившая с матерью по пустому дому, направилась к очередной двери, намереваясь ее открыть, то услышала за спиной материнский вопль: «Не тронь! Не тронь! Это проклятые комнаты».

И Варя поняла: что-то жуткое связано у матери с тем, что ей пришлось пережить за этими дверьми.

Лишь в одном письме, посланном пятнадцатилетней дочери, Варвара Петровна призналась: «Сироты не бывают долго детьми… Я была одна в мире».

…В шестнадцать лет Варя Богданович не могла не задумываться, при каких обстоятельствах появилась в тур­геневском доме.

Разумеется, ее положение воспитанницы Варвары Пет­ровны — так в доме было объявлено — заставляло девушку быть сдержанной, осмотрительной и не задавать лишних вопросов. Тургенева, правда, не раз давала Варе понять, что она ее родная дочь.

Воспоминания о детстве у Богданович окрашены в светлые тона:

«Любила меня Варвара Петровна, говорят, даже больше, чем сыновей своих в детстве. Наряжала меня роскошно, все было из магазина Salomon (хозяина дорогого и модного петербургского магазина. — Л.Т.) — знаменитости тогда. Куклы и игрушки мои возбуждали зависть моих маленьких гостей. Самые лучшие детские книги высылались мне Ни­колаем Сергеевичем из Петербурга. Мучением же назвать нельзя заслуженные и незаслуженные иногда выговоры и наказания за детские проступки. Самым жестоким наказанием была ссылка в угол, где мне ставили стул, на котором я должна была, по мере вины, просидеть 2 или 3 часа, а иногда и более…»

Чтобы дочери было не скучно, Тургенева взяла на вос­питание крепостную девочку Мавру, одних лет с Варей.