Кстати, когда Варвара Петровна вернулась в Россию, первым делом она поехала к свекрови, чтобы утешить ее и немного отвлечь привезенными подарками, а уж потом направилась в Петербург к сыновьям. И на примере этой очередности нельзя не отдать должное ее справедливой рассудительности и такту.


…Впечатление, что Варвара Петровна легко пережила смерть мужа, выглядела «как ни в чем не бывало», совер­шенно опровергается документальным свидетельством — ее ответом сыну Ивану. Только через шесть лет после похорон отца он осмелился задать матери вопрос относительно ис­тории с Шаховской и последующей скорой кончине Сергея Николаевича.

Письмо Варвары Петровны сыну сохранилось, но тому, кто держал его в руках уже после смерти и ее, и Ивана Сергеевича, хотелось, чтобы конец печального супружества Тургеневых — жена уехала за границу, а застарелая болезнь свела мужа в могилу — выглядел в несколько ином свете. Большая часть того, что было написано рукой Варвары Петровны, анонимный читатель счел за лучшее очень тща­тельно зачеркнуть.

Восстановить текст полностью не удалось. Но сумели прочитать, быть может, несколько ключевых строк. Суть их в том, что Варвара Петровна считала, будто ее муж «кончил жизнь насильственной смертью», подразумевая под этим самоубийство.

Понимая, какое впечатление ее утверждение произведет на сына, который, возможно, даже не поверит этой страшной для него новости, Варвара Петровна спешила добавить: «На все, что я говорю или пишу, я имею доказательства письмен­ные… Я прежде не говорила, так прочти теперь».

Причиной рокового решения мужа, по мнению Турге­невой, стало то, что его «замучила совесть… злодейка (так она называла Шаховскую) писала к нему стихами, когда он уехал».

…Безусловно, внезапный отъезд Сергея Николаевича из Москвы, перевод сына в Петербургский университет наводят на мысль, что он решил поставить точку в своем романе с Шаховской. Но бегство, в сущности, ничего не изменило: она писала ему в стихах или прозе — не важно — о своей страстной любви, о невозможности из­бавиться от этого чувства. Сразу вспоминается потрясаю­щая сцена из «Последней любви», когда, желая положить конец их отношениям, Сергей Николаевич поднимает кнут и сын видит, как княжна целует вспухший рубец на своей руке. Даже боль, причиненная им, священна. И выходит, даже то, что она им покинута, ничего не меняет. Любовь жива.

Об этом ее письма в Петербург. И хуже всего то, что Сергей Николаевич мучится такой же любовью. Развеялась как дым его житейская философия: брать от жизни, от жен­щин все и, не оглядываясь, идти дальше. Теперь идти было некуда. «Сын мой, — писал Сергей Николаевич Ивану в предсмертном письме, — бойся женской любви, бойся этого счастья, этой отравы…»

Он не мог не понимать, что девушка им погублена, а их роман, перестав быть тайной, самым пагубным образом скажется на ее жизни. Той злосчастной осенью 1833 года княжне Шаховской впервые предстояло появиться в свете. Ее письма убеждали его, что для нее — без него — все кончено. Она отдала ему все, что имела. Теперь настала его очередь. Он был волен распорядиться только одним — своей жизнью. Вспомним, что под личиной красавца искусителя жил человек храбрости отменной, не понаслышке знавший, что такое офицерская честь…

Разумеется, Варвара Петровна во всем обвиняла Ша­ховскую, своей молодостью, задором соблазнившую ее податливого мужа. «Да не будет никогда произнесено при мне это проклятое имя! — заканчивала мать письмо сыну. — Да будет проклята память о ней!»

…Смерть Сергея Николаевича от княжны ее родственни­ки скрывали сколь можно долго. Узнала она о том случайно, в гостях, на одном любительском спектакле. Писали: «Она захохотала истерически».

При первом же появлении на балу Шаховская была за­мечена. Портрета ее не сохранилось, но Тургенев в «Первой любви» подробно описывает не ее, а скорее ту своеобычную женскую повадку, когда черты лица особого значения не имеют.

Через год после смерти Сергея Николаевича Шаховская вышла замуж за некоего Владимирова.

Что же было с ней дальше? Об этом Тургенев рассказал в «Первой любви». Как-то раз он случайно встретил в Пе­тербурге прежнего знакомого. Разговорились. Тот напомнил ему о днях, когда молодежь Нескучного сада собиралась у прелестной княжны.

Из его слов стало ясно, что она вышла замуж.

«Что за человек ее муж? — спросил я.

— Прекрасный малый, с состоянием. Сослуживец мой московский.

Вы понимаете — после той истории… вам это все долж­но быть хорошо известно… ей нелегко было составить себе партию; были последствия… но с ее умом все возможно. Ступайте к ней: она вам будет очень рада. Она еще похо­рошела».

Через пару недель ему удалось преодолеть волнение и робость. Когда же он вошел в гостиницу «Демут» и спросил госпожу Владимирову, то «узнал, что она четыре дня тому назад умерла почти внезапно от родов».

Тургенев писал: «Меня как будто что-то в сердце толк­нуло. Мысль, что я мог ее увидеть и не увидел и не увижу ее никогда — эта горькая мысль впилась в меня со всею силою неотразимого упрека. „Умерла!“ — повторил я, тупо глядя на швейцара, тихо выбрался на улицу и пошел, не зная сам куда. Все прошедшее разом всплыло и встало передо мною. И вот чем разрешилась, вот к чему, спеша и волнуясь, стре­милась эта молодая, горячая, блистательная жизнь! Я это думал, я воображал себе эти дорогие черты, эти глаза, эти кудри — в тесном ящике, в сырой подземной тьме…»

Княжну Шаховскую, которой не исполнилось и двад­цати, похоронили на Волковом кладбище. На утраченном ныне надгробии значилось, что в замужестве она была «9 месяцев и 11 дней».

Имелась здесь и эпитафия:

Мой друг, как ужасно, как сладко любить!

Весь мир так прекрасен, как лик совершенства.

Неизвестно, принадлежали эти стихи княжне или кому другому.

По какому-то неисповедимому велению судьбы геро­иня «Первой любви» покоится рядом с могилой человека, спасшего от забвения ее странный, зыбкий образ, — Ивана Сергеевича Тургенева.

* * *

В дневниках Варвары Петровны есть записи, куда более важные для понимания ее внутреннего мира. Они свидетель­ствуют о том, каким огромным моральным грузом стало для нее рождение незаконного ребенка.

Вера в нерасторжимость брачных уз все еще владела ею. Под грузом раздражения и обид на мужа продолжала жить любовь к нему, мертвому. За долгие годы супружества она не растратила и малой толики этого чувства. Теперь, задним числом, она оправдывала его злосчастную связь с Шаховской: эти «пиетки», как она презрительно называла поэтесс, и других уморят, и сами умрут.

И чем больше убеждала она себя в этом, тем сильнее пригибало ее к земле сознание собственной вины — рож­дение внебрачного ребенка. В глазах Варвары Петровны ее «прелюбодейство» вырастало в грех незамолимый — ни перед Богом, ни перед мужем. Его неверности касались его самого. У нее же имелся собственный счет к себе. Умея жестко судить других, она и к себе была безжалостна. Ее терзала мысль, что не только она, но и Варя, «дитя греха», будет наказана.

И, презирая людской суд, она обращалась к Той, в ми­лость которой единственно верила:

«Пресвятая Дева! К Тебе, к Тебе одной осмеливаюсь вознести свои молитвы. Тебе известно несчастье ее рож­дения, о Мария, но Твое святое участие не станет от этого менее нежным и воспрощающим, вина матери не будет вме­нена ребенку, и в Твоей неистощимой кротости Ты решишь, что угрызения совести виновной женщины, могут заслужить ее прощение.

До того как Ты была призвана в небесную обитель, Ты жила на земле, Ты знаешь нашу жизнь, наши горести, Твое сердце истерзано кровавыми ранами, Ты одна перестрадала муки, уго­тованные для всех женщин на земле. Услышь меня, Мария!»

* * *

Всем терзаниям рано или поздно приходит конец. Смерть мужа, прежние обиды, все тяжелое, что было связано с супружеством, отходило в прошлое, вытеснялось новыми, куда более приятными впечатлениями.

Переехав в Петербург, где учились сыновья, Варвара Петровна с удовольствием окунулась в столичную жизнь, старательно налаживая связи с прежними знакомыми Сер­гея Николаевича. Среди гостей Варвары Петровны был, например, человек, очень уважаемый в самых высоких сферах, — командир Кавалергардского полка, член Госу­дарственного совета, генерал Р.Е.Гринвальд.

Тургенева, не вхожая в дома аристократии, где некогда с удовольствием принимали ее красавца мужа, все же ста­ралась свести знакомства с людьми интересными и автори­тетными в хорошем обществе.

Ей, например, пришло в голову вышить подушечку для Василия Андреевича Жуковского, чтобы иметь повод видеть его в своем доме. Передать подарок было поручено Ивану. Как тот ни отнекивался, объясняя, что стесняется идти к всероссийской знаменитости, прославленному поэ­ту с эдаким рукоделием, мать стояла на своем. Пришлось подчиниться. Добрейшая душа, Жуковский понял робость юного студента, и подарок был с признательностью принят. А вскоре Василий Андреевич приехал лично поблагодарить Варвару Петровну.

Видимо, она сумела заинтересовать его, расположить к себе, потому что Жуковский стал у нее постоянным гостем. Больше всего это печалило маленькую Варю: мать застав­ляла ее со своего голоса учить стихи Василия Андреевича, которые следовало продекламировать во время очередного его визита. Дело у Вари продвигалось худо, и только мысль, что гость всякий раз приносил ей дорогие конфеты, прими­ряла ее с этим скучным занятием.

Ничего не скажешь, Варвара Петровна была большая мастерица жить с комфортом и респектабельно. И дело тут не в деньгах. Обладая несомненным художественным вкусом, Тургенева не только должным образом обустроила свою огромную квартиру. Внешность Варвары Петровны тоже претерпела изменения к лучшему. Годы были ей на руку. Недаром кто-то сказал: «Если женщина некрасива в двадцать лет, это ее беда, если в сорок — ее вина».