…Всякий раз Варвара Петровна рожала тяжело. Потом она подолгу лежала в постели, тихая, с темными кругами вокруг глаз, но довольная собою.

Несомненно, ей казалось, что дети укрепляют их брак, а Сергей Николаевич должен испытывать благодарность к ней и за появление на свет наследников, и за то, что она, и только она, держит в руках огромное хозяйство, ничем не обременяя мужа.

Через пять лет после свадьбы Сергей Николаевич в чине полковника вышел в отставку по состоянию здоровья. К этому времени жизнь в Спасском совершенно преобрази­лась. Усадьба уже ничем не напоминала мрачное обиталище скряги-дядюшки.

Желая жить не в пример прошлому весело, да и показать красавцу мужу, сколь много он выиграл, связав с нею судьбу, хозяйка ни перед какими тратами не стояла.

Все комнаты старого лутовиновского дома приобрели иной вид. Хозяйка сама занималась переустройством и проявила немало вкуса в отделке помещений. Из-за границы выписали новомодные обои, перебрали паркет, уложив его наилучшим образом, — ведь хозяйка собиралась устраивать танцевальные вечера, но особенно богато и вместе с тем эле­гантно был устроен кабинет Сергея Николаевича: не один десяток альбомов с образцами перебрала его супруга, чтобы для занавесей выбрать штоф мягких неброских тонов, пол был затянут ковром, а мебель Варвара Петровна заказала, прочитав описание покоев одного из принцев крови фран­цузской короны.

Не узнать было и ее самое. Воздавая себе за прошлую скудность, она сделалась первейшей щеголихой во всей окру­ге. Наряды по присланным меркам шились не где-нибудь, а в Париже и Лондоне, да по самым новейшим «модным картин­кам». На огромную сумму были приобретены и бриллианты, которым могла бы позавидовать любая придворная дама.

Память о былом нищенстве будет до конца дней понуж­дать Варвару Петровну тратить большие деньги на разные чепчики, ночные сорочки, ридикюли, шелковые чулки и прочие изящные вещицы. За грубоватой внешностью скры­валась натура очень женственная, которую шелест дорогой материи и запах хороших духов приводили в восторг, а гру­бый башмак заставлял страдать, как от саднящей раны.

Варвара Петровна, безусловно, принадлежала к тем одаренным натурам, которые, не имея за плечами никакой выучки, ни одного достойного подражания примера, умеют даже при пустячных средствах привлечь к себе внимание. А уж хозяйка Спасского, обретя два роскошных дара — волю и богатство, — могла показать, на что она способна.

Как вспоминала хорошо знавшая ее особа, «вышедши замуж, Варвара Петровна зажила той широкою, барскою жизнью, какой живали наши дворяне в былые времена. Богатство, красота ее мужа, ее собственный ум и умение жить привлекали в их дом все, что было только знатного и богатого в Орловской губернии… Свой оркестр, свои певчие, свой театр с крепостными актерами — все было в вековом Спасском для того, чтобы каждый добивался чести быть там гостем».

Не желая чувствовать ни в чем стеснения и дабы нужный человек всегда был под рукой, на некотором расстоянии от дома Варвара Петровна заселила специальные помещения умельцами, набранными по ее деревням.

Многочисленная дворня составляла две-три сотни че­ловек: «каретники, ткачи, столяры, портные и, наконец, музыканты, а потом пялечницы, кружевницы, коверщицы и прочие…»

Казалось, хозяйка совершенно вошла в роль владетель­ной принцессы некоего государства и играла ее с азартом и удовольствием. Годами придавленная инициатива проявля­лась порой таким образом, что в округе только и толковали о причудах Варвары Петровны. Каждый день над главным усадебным домом взвивался флаг с гербом Лутовиновых и Тургеневых. Если полотнище было приспущено, то всяк знал, что хозяйка не в духе и сегодня не принимает.

Дворецкий, которого звали не как-нибудь, а Бенкендор­фом, был назначен «министром двора». Он стоял на вершине иерархической лестницы крепостной дворни и был самым доверенным лицом своей госпожи.

Роль «министра почт» отводилась четырнадцатилетнему мальчику Николашке, который имел несколько помощников. На них возлагалась задача исправно отправлять почтовую корреспонденцию и доставлять барыне газеты и письма.

Варвара Петровна уделяла большое внимание связям с внешним миром, и получение известий всякого рода об­ставлялось истинно «китайскими церемониями». Звуком специального колокола, бухавшего со столба, врытого неподалеку от господского дома, барыня уведомлялась о прибытии почты. Тотчас по коридорам и переходам здания бежали мальчики-почтальоны, звеня в маленькие колокольчики. Следом «министр почт» входил в апар­таменты госпожи с серебряным подносом в руках, где лежала полученная корреспонденция. Его мерный шаг сопровождала игра крепостного флейтиста: если, упаси Бог, на каком-либо конверте обнаруживалась траурная кайма или черная печать, звучала, загодя предупреждая Варвару Петровну, печальная музыка. Если от подоб­ных известий Бог миловал, флейтист наигрывал веселую мелодию.

Для сообщений всякого рода по округе, даже если это составляло верст шестьдесят — восемьдесят, хозяйка Спас­ского использовала назначенного ею «собственного господ­ского скорохода». Эту должность исполнял отысканный ею в одном из имений немой великан, крестьянин Андрей, тот самый, который станет прототипом Герасима в рассказе ее сына «Муму». В любую погоду, под дождем, ветром или в стужу, шел посланец, неся хозяйкино приглашение в гости или просто несколько любезных строк, написанных само­властной рукой.

«До сих пор живо представляется мне, как по дороге, ведущей к нашему дому, шагает гигант с сумкой на шее, с такою же длинной палкой, как он сам, в одной руке, а в другой — с запиской от Варвары Петровны», — вспоми­нала одна из воспитанниц хозяйки Спасского, выданная ею замуж в соседнее имение.

То и дело «собственный господский скороход» отправ­лялся за много верст по приказу своей госпожи к некой даме, крепостные которой умели особым образом готовить гречневую кашу, очень полюбившуюся Варваре Петровне, и возвращался с вожделенным горшочком в руках.

Эти курьезы из повседневности богатого имения сосед­ствовали с куда более печальными фактами. У строгой владычицы сотен крепостных Спасского имелась своя «полиция». Сюда набирали отставных солдат, прошедших жестокую «фрунтовую» школу, они умели пороть и знали все тонкости этого страшного дела. Именно они приводили в исполнение наказания, назначенные барыней, которая сама, впрочем, в отношении слуг никогда не прибегала к самолич­ной расправе, а делала исключение лишь для сыновей.

Вспоминая себя еще совсем мальчишкой, любимец Варвары Петровны с горечью говорил о наказаниях, кото­рые привели его к мысли даже бежать из дома. Случайно остановленный учителем-немцем, он рассказал ему о своих горестях. «Тут добрый старик обласкал меня, обнял и дал мне слово, что больше меня наказывать не будут, — писал Тургенев. — На другой день, утром, он постучался в ком­нату моей матери и о чем-то долго с ней беседовал. Меня оставили в покое».

…Как говорят мемуары, «проживая круглый год без­выездно в деревне, Тургеневы славились в окрестности, в среде мелкопоместных помещиков, своим гостеприимством и радушием. Летом, в воскресные и праздничные дни, около ограды церкви села Спасского еще с раннего утра стояли коляски, линейки и тележки, в которых прихожане Спас­ского приезжали к обедне, по окончании которой все они, если была хорошая погода, направлялись пешком к дому Тургеневых, чтобы поздравить их с праздником и позавт­ракать». Другие приезжали к обеду. А потом все ужинали и развлекались.

Любивший столичные увеселения и, пожалуй, тоско­вавший по ним в орловском захолустье, супруг Варвары Петровны распорядился соорудить в саду театральную сцену. Ее сколотили прямо под развесистыми яблонями. На ветвях развесили разноцветные фонарики, а дощатый помост обставили плошками, которые вечерами таинственно мерцали, подсвечивая то, что происходило на сцене.

Играли, разумеется, на французском языке. Сергей Николаевич сам выбирал пьесы, назначал знакомых дам и барышень на роли героинь, репетировал, оговаривал с ними, кому в каком костюме следует быть. Тот же, кто имел недурной голос, получал возможность исполнить и сольную партию под аккомпанемент крепостных музыкантов.

Иной раз получалось, как в настоящем театре. Публика от души аплодировала, актрисы-помещицы в качестве гоно­рара получали роскошные букеты из спасских оранжерей.

Что и говорить, Сергей Николаевич сделался личностью весьма популярной. Женский щебет вокруг него не умолкал. Он всегда умел вести себя: был любезен, но с некоторой прохладцей, одаривал, никогда не повторяясь, комплимен­тами, однако же на самом деле никто не мог сказать, на ком из орловских прелестниц он дольше всего задерживает свой русалочий взгляд.

О, этот русалочий взгляд! Как знала его силу Варвара Петровна, силу неотвратимую — ту, что для нее приговор, казнь, конец жизни. Потому что она сама не знала, что сде­лает, если уличит его в измене, страшилась о том и думать.

Эта внутренняя жизнь Варвары Петровны была крайне беспокойна и тягостна. Бывало, среди ночи она просыпа­лась, словно от удара, приподнималась, боясь взглянуть на левую сторону, где обычно спал муж, но все же заставляла себя осторожно провести рукой по одеялу и, почувствовав тепло его тела, снова падала на подушки, обливаясь хо­лодным потом.

Через некоторое время Сергей Николаевич под каким-то предлогом устроился спать у себя в кабинете. Возражать она не смела, но как теперь уследить за ним? И она придумала! Обе створки дверей внизу сцепляла ниткой, закрепив концы с обеих сторон воском. То же делала и с окном, выходившим в сад. Поднималась она всегда раньше мужа и первым делом отправлялась проверить, не отлучался ли он куда.

Даже если все было в порядке, веселости Варваре Петровне это не прибавляло. Она понимала, что муж ей не принадлежит и принадлежать никогда не будет. Сергей Николаевич был вежлив и ровен с ней, никогда не пускался в нежности и не вел разговоров ни о чем, что касалось бы хозяйства, разного рода счетов и расчетов, соседей и той жизни, которая текла в округе. Он даже не встревал, когда она за какую-нибудь провинность наказывала сыновей.