Домашний доктор никак не ожидал столь быстрого и печального развития событий. Позже в газетах появилось сообщение, что Павел Павлович скончался «от нарыва в печени».

В Пратолино возле больного не было ни единой родной души. Понимая, что умирает, Демидов попросил привезти из Швейцарии старшего сына, которому шел семнадцатый год. Элим приехал за несколько часов до кончины отца.

Наверное, желание умирающего было продиктовано здравой мыслью: Элим быстрее остальных родственников мог добраться до Пратолино. Хотя не исключено, что у Павла Павловича имелись и другие причины видеть именно старшего сына. Это предположение подтверждают строки, оставленные подругой Марии Демидовой: «Я никогда не могла смотреть на Элима без волнения, так как я находила в нем прекрасные черты и взгляд его покойной матери».

И не эти ли черты, не этот ли взгляд — самое дорогое и незабываемое — хотел увидеть Павел Павлович перед тем, как уйти в вечность?

…Аврора Карловна отправилась из Финляндии в Италию, чтобы привезти прах сына и похоронить его в семейной усыпальнице «на заводах». Так было заведено: рожденные за границей и подолгу жившие там, на вечный покой Демидовы возвращались даже не в Петербург, а «к себе» — на Урал.

Можно ли описать состояние несчастной матери, когда ее экипаж приближался к Пратолино, где во временной могиле был похоронен ее сын? Вдвоем с Элимом они про­вели еще несколько часов у гроба, приготовленного к дол­гой дороге в Россию. Ехать предстояло через всю Европу. Впереди были Петербург, Москва с ее огромным стечением народа, пришедшего на панихиду.

Елена Петровна с детьми встретила прах мужа в Киеве. Далее водным путем гроб повезли через Пермь до послед­него пункта следования — Нижнего Тагила.

Очевидцам запомнилась главная улица, усыпанная лапником, по которой погребальная процессия двигалась к фамильному склепу, сооруженному еще тульским кузнецом Никитой Демидовым, основателем династии.

В большом барском доме с колоннами, увитыми гирлян­дами из еловых веток, состоялись поминки, на которые были приглашены местное общество, руководство демидовских контор, инженеры-заводчане. Поминальные столы накрыли и для простого люда…

Разумеется, разговоров после траурных мероприятий было много и самого разного, как вспоминали, толка — «о похоронах Демидова, о княгине, о попе, которого она привезла и с которым будто бы жила, о сопровождавших ее прихлебателях…»

Весь этот хаос из обрывков всякого рода слухов, в частности, дал ход утверждению, что отношения Елены Петровны с ее киевским духовником зашли слишком далеко, и что будто бы после смерти мужа она даже родила дочь, которая считалась в семье воспитанницей.

Сведения эти достоверного источника не имеют, прове­рить их едва ли когда представится возможным, но всякое упоминание о несложившейся жизни Павла и Елены Де­мидовых без них не обходится.

Однако даже если вспомнить пословицу, что «дыма без огня не бывает», то все же следует принять во внимание обык­новение простого народа сочинять басни про своих господ, которые обывателями разносятся по всему белому свету.

Одно известно о Елене Петровне совершенно точно: в тридцать один год эта красавица со сказочным капиталом осталась вдовою.

Трудно предположить, что не было охотников завоевать сердце вдовы-миллионерши. Но ни в Киеве, ни в Петер­бурге, ни в Париже, где, кажется, самое место лечиться от одиночества, ей не встретился человек, ради которого она решилась бы покончить со своим вдовством. Брак с Деми­довым так и остался единственным в ее жизни.

* * *

Авроре Карловне судьба посылала все новые и новые испытания, словно ожидая момента, когда она возропщет, ослабеет духом.

Однажды ночью Аврора Карловна неожиданно просну­лась. В комнате стоял резкий запах гари. Набросив на плечи теплую шаль, она отворила дверь и увидела, что часть дома охвачена пламенем. Аврора Карловна ужаснулась: на втором этаже жила знакомая, приглашенная ею в Трескенде.

Ни секунды не размышляй, она бросилась наверх по лест­нице, словно крыльями отбиваясь развевающейся шалью от языков пламени. Сизый дым, плотный и вязкий, валил клубами. Дышать становилось все труднее, и в какой-то мо­мент сознание помутилось настолько, что Аврора Карловна уже не понимала, куда и зачем она бежит. Удушливая волна, рванувшись сверху, сбросила ее со ступенек. Вслед, словно догоняя Аврору Карловну, летели горящие клочки шали.

Пожар, вспыхнувший со стороны парка, не сразу был замечен обитателями поместья и жившими неподалеку крестьянами. Лишь когда огонь переметнулся на парадную часть здания, они поспешили на помощь. Но было поздно: дом превратился в пылающий костер. Кровля вот-вот готова была обвалиться. Растерянные люди стояли, окаменев от ужаса: их добрая хозяйка, ангел-хранитель здешних мест, погибла такой страшной смертью…

Огонь бушевал долго. Наконец дом обрушился. Жен­щины плакали. Серый пепел уже затягивал черный хаос пожарища, когда кто-то крикнул: «Смотрите, вот она!»

В обгоревшей одежде, без сознания, Аврора Карловна лежала на каменной ступеньке лицом вниз и с протянуты­ ми вперед руками. Какой силой отшвырнуло ее сюда, как не убило валившимися сверху горящими балками — этого невозможно было понять.

…Когда восьмидесятилетняя хозяйка Трескенде пришла в себя, к физическим страданиям прибавились душевные: ей не удалось спасти гостью, сгоревшую заживо, и погибло все, что было в доме и что составляло ее мир: не только ху­дожественные ценности, но и, главное, «память сердца» — архив, которым она очень дорожила. Перед этим священным пеплом прочие потери казались несущественными.

«Бог все забрал у меня и, видимо, знал почему», — на­писала она родным. Эта мысль смиряла ее с утратами: сколько, да еще каких, пришлось ей пережить!

Когда Авроре Карловне вручили очищенную от копо­ти платиновую шкатулку — свадебный подарок первого мужа, — сердце ее забилось от радости. Драгоценности, кото­рые были предназначены внучкам, тоже не пострадали.

Шкатулку эту нашли рабочие, разбиравшие обугленные завалы. Их наняли для восстановления дома. Аврора Кар­ловна осталась пока жить в небольшой сторожке в парке. Но заново отстроить здание так и не удалось…

Ровно через два года после пожара по Финляндии пронесся ураган, подобный которому в этих краях не могли припомнить и старожилы. Причем главный удар стихии пришелся как раз по южной части страны, где было рас­положено Трескенде. Столетние дубы в рощах падали, словно тростинки, цветники, кустарники, беседки, увитые благоухающими в этом несчастном августе розами, — все в одночасье сделалось добычей дьявольской силы. Труды не одного десятка лет, когда хозяйка Трескенде с рассветом поднималась и шла высаживать рассаду или подвязывать нежные побеги, пошли прахом.

Несмотря на то что Демидову-Карамзину, которая продолжала числиться кавалерственной дамой, давно не видели в Петербурге, ее помнили, ею интересовались и, читая сообщения в газетах о ее несчастьях, сопереживали ей. Невестка звала жить к себе. Но Аврора Карловна, держась своих правил, предпочитала быть самостоятельной, вести тот образ жизни, к которому привыкла.

Поняв, что ей уже не по силам восстановить Трескенде, она перебралась в Гельсингфорс, где поселилась в доме на берегу залива. Хозяйство ее сильно уменьшилось, однако забот и треволнений только прибывало. Казалось, покой существовал только над неоглядной водной гладью, которая была видна из ее окна. Все остальное представляло собой сплошное скопище тревог и огорчений.

Из ближайших финских родственников, с которыми Аврора Карловна всю жизнь была очень дружна, почти никого не осталось. Тем не менее она считала своим долгом опекать их потомство, помогая и советом, и деньгами. Жизнь племянников и племянниц, особенно семейная, складыва­лась непросто, да и жили порой они от нее далеко. Но это не мешало восьмидесятишестилетней Авроре Карловне, например, отправиться в Португалию, чтобы повидаться с семейством своей умершей младшей сестры Алины.

Самое горячее участие принимала она в жизни племян­ника Алексея Мусина-Пушкина, который после дуэли из-за жены остался инвалидом. Вдобавок неверная супруга все-таки оставила его. Человек громадного жизненного опыта, хорошо разбиравшаяся в людях, Аврора Карловна в этой трагической и, казалось, достаточно ясной ситуации искала возможность примирить мужа и жену. Она старалась устра­няться от категорических обвинений и, несмотря на очевид­ные порой факты, умела войти в положение каждого.

Нечего и говорить, что внуки и внучки считали бабушку Аврору высшим арбитром в самых запутанных и болезненных ситуациях. Ей поверяли сердечные тайны, молодые восторги и печали. Она утирала слезы огорченным внучкам, наставляла на путь истинный внуков. Именно здесь, в Гельсингфорсе, у бабушки Авроры праздновались свадьбы, здесь же вместе с нею переживались первые разочарования и неудачи.

Но ни для кого из Демидовых не было тайной, что первое место в сердце бабушки занимает Элим. Она всегда молила Бога, чтобы он призвал ее к себе не раньше, чем ее любимец женится. Только увидев, что он находится в хороших, добрых руках, она сможет спокойно закрыть глаза.

…Редко бывая в Петербурге, Аврора Карловна все же время от времени показывалась на придворных балах, где однажды встретилась со своей давней знакомой княгиней Барятинской.

Давно овдовевшая Бетси, хотя была и моложе Демидо­вой, поседела и погрузнела, но не растеряла прежней энергии и в разговоре с Авророй Карловной ругала своего внука, женившегося на актрисе.

— При входе, — говорила она, — я столкнулась с Элимом и его молодой женой… Какая партия! Как не по­завидовать вам, дорогая Аврора Карловна. Видно, бедная Мари молит за сына на небесах…

Она подняла вверх все еще красивые глаза. В это время распахнулись двери. Начался так называемый большой выход императорской семьи.