— Что у нее с ногами? — спросила Аврора старуху, которая явно была готова поболтать с редкими в этих краях господами.

— У нее, сударыня, можно сказать, и вовсе ног нет. А вместо них так, не поймешь что — вроде двух рыбьих хвостов. Такою уж родилась. К матери-то ее, моей пле­мяннице, лишь только приехали мы из Бретани, какой-то ловкач подкатил, охмурил дуру деревенскую, туда-сюда, а она уже брюхатая. Испугалась! У нас с этим в Бретани строго. Она от позору-то и глотнула какой-то гадости. Да недотравилась! Опять не повезло девке: и жива осталась, и дите безногое родила. Что уж теперь делать. У нас, добрые господа, в Бретани так считают: когда Богоматери удается вымолить у Бога прощение грешнику, на земле вырастает цветок. Чем тяжелее грех, тем цветок красивее.

Мужские грехи превращаются в цветы большие, без запа­ха, а женские — в душистые, нежные. Розы, сказывают, — отпущенные грехи любви. Вот мы и свою стрекозу Розой назвали. Не смотрите, что калека, девчонка забавная, ве­селая… Только каково ей будет-то? Сейчас вот племянница мне приплачивает, чтоб я за ней смотрела да чтоб ее какой повозкой не раздавило.

— А где же ее мать?

— По людям ходит. Кому что надо, то и делает. Баба она сильная, работящая. Белье берет, по ночам стирает. Да только знаете, какой народ нынче — кто недодаст, кто и вовсе не заплатит.

В это время к ним подбежал запыхавшийся кучер:

— Прошу прощения, все в порядке, можно ехать.

Экипаж уже скрылся из виду, а старуха все стояла, слов­но пораженная громом, вертя в красных распухших пальцах кредитки, сунутые ей важным господином в цилиндре. Потом, боязливо оглянувшись, спрятала их под накинутый на плечи платок и поспешила к Розе.

…Человек видит то, что хочет видеть: за блеском сытой парижской жизни Павел разглядел обездоленных, отвер­женных людей.

Уловив настроение сына, Аврора рассказала ему, как она со своими единомышленниками создала у себя на родине в Финляндии Дом милосердия, где содержала на личные деньги бедных вдов, сирот, беспомощных старух.

Выслушав мать, Павел загорелся идеей создать приют для обездоленных женщин, где они могли бы не только иметь кров и еду, но и зарабатывать деньги. Найдя под­ходящее помещение в парижском предместье, Демидов закупил оборудование для швейных и художественных мастерских. Их продукция, добротная и недорогая, находила быстрый сбыт и приносила женщинам пусть небольшие, но деньги, а вместе с ними надежду. Кроме того, для них была разработана и образовательная про­грамма, в которой особое внимание уделялось религиоз­ным вопросам.

Это предприятие, задуманное и очень удачно вопло­щенное Демидовым в жизнь, вызвало резонанс в Париже. Газеты подробно писали о Доме милосердия, созданном и существующем на деньги русского миллионера, и призывали своих собственных богачей продолжить эту благородную акцию. Впервые, наверное, имя Демидова упоминалось не в колонке скандальной хроники.

Совершенно ясно: Париж увидел иного Демидова — не беспечного бонвивана, а человека милосердного, от­зывчивого. Страдание очищало, лечило душу, заставляло задумываться об истинном смысле жизни.

Теперь Павел чувствовал потребность в благостной тишине храма, в беседе со своим духовником. Острые приступы душевной боли, доводившие его до исступления, остались позади. Горечь утраты перестала денно и нощно терзать его, однако не исчезла вовсе, а притаилась в глубине души, не давая забыть Мари.

…Домом милосердия отнюдь не исчерпывалась по­мощь Демидова обездоленным: он щедро жертвовал на сиротские приюты, раздавал стипендии неимущим сту­дентам. Известие о его парижской благотворительности дошла и до Петербурга, причем не совсем обычным образом. Императрица Франции Евгения лично написала Александру II письмо, выражая восхищение его поддан­ным, столь энергичным и щедрым в делах милосердия.

Александр II, который не забыл треволнений прекрас­ной Авроры по поводу безрассудств ее сына, был весьма доволен таким оборотом дела. Слышал он, конечно, и о трагедии Демидовых. Через брата Авроры Карловны он дал им знать, что Павлу Павловичу пора всерьез заняться своей карьерой. Последовал вызов в Санкт-Петербург.

Ходили, правда, слухи, что предложение Демидову продолжить службу у себя на родине было вызвано стара­нием обезопасить демидовское богатство от посягательств католической церкви.

Подобные попытки имели давнюю историю. Когда умерла Мария Элимовна, во дворце возле обезумевшего от горя Павла Павловича тотчас появились люди в черных сутанах. Понимая, что человека, погруженного в отчаяние и жаждущего любого утешительного слова, можно брать голыми руками, они, вероятно, не сомневались в успехе.

Впрочем, на этой стезе у них действительно имелись победы — не все могли противостоять изощренному дав­лению.

Известно, например, что в большом аристократическом семействе Бутурлиных, которые жили во Флоренции и дружили с Демидовыми, в католическую веру были об­ращены хозяйка дома, ее дети, домочадцы — все, кроме старого графа. Умирая, он велел послать за православным священником.

…«Обработка» увезенного тогда матерью из Сан-Донато Павла Павловича продолжилась и в Париже. Причем агитация в пользу католицизма велась столь напористо, что об этом толковали даже в Петербурге. Здесь уже знали, чем обычно заканчиваются подобные истории: принявшие като­личество люди словно под гипнозом делали разорительные, непомерные вклады в пользу папской церкви, притязания которой доходили и до российской собственности новооб­ращенных.

Отцы-католики знали, о чем хлопотали: демидовское богатство не исчерпывалось девятью крупнейшими ураль­скими заводами, золотыми приисками, громадными счетами в банках, оно включало в себя недвижимость в России и Европе, обширные угодья в Средней России, Крыму, па­роходы, фабрики и прочее, прочее, прочее…

Однако, хотя «флорентийская» ветвь Демидовых на десятилетия, а порой и на всю жизнь оседала в католических странах, все они крепко держались веры предков.

…Летним утром 1869 года к русской церкви в Париже на улице Дарю, освященной восемь лет назад во имя Свя­того Александра Невского, подъехал экипаж. Из него вышли Аврора Карловна с Павлом и русская нянюшка, державшая на руках спящего Элима.

Отец взял из ее рук сына, и все вместе они вошли в храм. Здесь было пусто: служба уже закончилась. Батюшка, встретивший семейство Демидовых, осенил их крестом.

Началась поминальная служба по скончавшейся про­шлым летом Марии Элимовне Демидовой.

«И сотвори ей вечную память…» Густой голос свя­щенника потревожил ребенка, спавшего на руках Павла Павловича. Мальчик потянулся, выгнул тельце, однако не заплакал, а внимательно посмотрел на отца темными глазками.

Элиму исполнился год…

* * *

По прибытии в Россию мать и сын Демидовы расста­лись. Аврора Карловна, которая уже не мыслила жизни без внука, не задерживаясь в столице, отправилась с Элимом к себе в Трескенде. А Павел Павлович получил назначение в Подольское губернское управление и стал служить в Каменец-Подольске в чине коллежского асессора. Надо думать, его юридическое образование нашло себе применение на новом месте: провинция всегда отличалась множеством за­путанных, годами тянущихся тяжб и вопросов, к которым никто не знал, как подступиться. Очень скоро Демидов был произведен в надворные советники, это свидетельствует о том, что он проявил себя на этой должности человеком толковым и дельным.

Следующий 1870 год стал для Павла Павловича особым. Скончавшийся в Париже Анатолий Николаевич Демидов перед самой своей смертью обратился к королю Италии Виктору-Эммануилу с просьбой передать племяннику титул князя Сан-Донато, что и было исполнено. Когда по кончине дядюшки вскрыли его завещание, то оказалось, что свою долю в прибылях от уральской империи Демидовых, недвижимость в России, Франции и Италии — в том числе и знаменитое Сан-Донато — он оставлял в полное владение тому же Павлу Павловичу.

Если упомянуть о том, что Аврора Карловна переда­ла сыну особняк на Большой Морской и большую часть причитавшейся ей огромной ренты от горных заводов и приисков, то следует признать, что Павел Павлович стал самым богатым человеком из всей династии уральских миллионеров, начиная с первых Демидовых — «птенцов гнезда Петрова».

8

Осенью 1870 года Павел Павлович получил назначение на службу в Киев, где несколько месяцев спустя его избрали городским головою.

А весной следующего года он женился. Об этом собы­тии известно очень немного. Супругой князя Демидова-Сан-Донато стала княжна Елена Петровна Трубецкая. Ей было восемнадцать лет. Брюнетка с мелкими чертами лица, изображенная на портрете начальной поры ее замужества, словно заявляет: «Я не такая, как все». В ней жила уверен­ность, что венчание с богатейшим человеком России — не нечаянная милость небес, а событие, вполне достойное ее красоты, ума, знатности.

Будущее представлялось ей сказкой. То обстоятель­ство, что она выходила за вдовца, ни малейшим образом не смущало ее душу — очень уж краток, а потому, как ей казалось, не столь уж и важен в биографии человека во всех отношениях необыкновенного был тот брак с Мещерской. Некая «проба пера»! А вот теперь с нею, прелестной юной красавицей, и начнется для знаменитого Демидова насто­ящая жизнь.

…Королеве Франции Маргарите Валуа, благодаря Дюма более известной как «королева Марго», приписывают такую фразу: «Никогда не говорите, что браки свершаются на небесах. Боги не могут быть настолько несправедливы».

Трудно представить, каким был действительный умысел Провидения, отдавшего Елену человеку, душа которого за три года вдовства оставалась полной воспоминаниями об умершей Мари. Зачем Демидов женился? Поддался ли он доводам рассудка, а может быть, и влиянию матери, страстно желавшей, чтобы пережитая сыном трагедия с появлением новой жены отошла в прошлое? Как она хотела видеть Павла устроенным, обзаведшимся семейным домом, детьми! Этот материнский расклад понятен, как понятно и желание самого Павла покончить с одиночеством, лишь бередившим его рану.