Несмотря на то обледеневшую, то заснеженную дорогу, на покрытые толстым слоем снега обочины, на северный ветер, пронизывавший самую лучшую одежду, на иней, покрывавший каждое утро полупрозрачный, хлопавший на ветру щиток экипажа, крыши, кусты и деревья, вплоть до каждой травинки, видневшейся из-под снега, несмотря на множество других трудностей, которые, казалось бы, должны были парализовать всякое движение, на пути Матильды встречалось немало людей, как ехавших навстречу, так и обгонявших ее на лошадях, мулах и ослах, в двуколках, а то и пешком.

Этьен, постоянно разъезжавший по своим многочисленным делами, говорил ей, что ни в какое время года ни разу не видел ни одной пустынной дороги.

В затуманенном недомоганием сознании Матильды чередой проходили едва замеченные люди, обрывки фраз, события, лишенные будущего. Она снова видела богадельню близ Орлеана, где остановилась в надежде провести спокойную ночь. Увы! Ни одна из женщин, расположившихся на широких постелях с белоснежным бельем в общей комнате, не заснула ни на минуту из-за одной путешественницы, у которой с самого вечера начались родовые схватки! Палата, отведенная для рожениц, была переполнена, и ей пришлось остаться со всеми до самого рассвета, когда она наконец произвела на свет ребенка. Его приняла акушерка, после чего женщины, которым так и не удалось выспаться, стали успокаивать молодую мать и давать ей бесчисленные советы.

В другой раз они наткнулись на лежавшего в снегу посреди дороги пьяницу, храпевшего, как кузнечные мехи, положив голову на какой-то узел. Пришлось долго трясти его, чтобы он очнулся, а потом успокаивать, выслушивая злобные проклятья и ругань, прежде чем продолжить путь.

Под ее опущенными веками прошло также необъяснимое видение женщины в черном, шедшей как сомнамбула по самому краю дороги в одеянии из грубой шерсти навстречу ее экипажу, с остановившимися глазами и неподвижной головой, словно она ничего не видела и ничего не чувствовала, несмотря на ледяной северный ветер и мерзлую грязь, которую она месила своими босыми ногами…

Матильда горела в жару. Теперь, когда прошел шквал лихорадочной дрожи, ее пожирал огонь! Мигрень, словно танцуя, барабанила в виски, сердце колотилось, глаза горели, горло пересохло.

— Я хочу пить, — проговорила она, не повышая голоса и не надеясь на то, что ее услышат.

Дверь открылась почти мгновенно. Вошла Флори, осторожно несшая наполненный до краев стакан.

— Выпейте это, мама. Это отвар из лекарственных трав, он очень помог Агнес, когда она болела прошлой зимой.

Вместе с поднимавшимся от кипящей жидкости паром по комнате распространился запах растений. Сильно подслащенный медом, настой не был неприятен на вкус. Матильда опустошила стакан. На ее лоб легла прохладная рука.

— Вы вспотели, это хорошо.

— Да, при простуде очень полезно пропотеть!

Матильда попыталась улыбнуться, но мышцы отекшего, воспаленного лица не поддались этой попытке.

Она раскашлялась.

— Я натру вам грудь ароматической мазью, которой в прошлом году также натирали Агнес.

— Видит Бог, я приехала в Вансэй не для того, чтобы добавлять вам забот, наоборот, чтобы помочь вам нести груз, легший на ваши плечи!

Молодая женщина склонила над лицом матери свое, переполненное нежностью.

— Само ваше присутствие для меня уже благо, — горячо сказала она. — Заниматься вами, заботиться о вас, лечить — все это отодвигает мои тяжелые мысли, помогает больше, чем вы могли бы думать, восстановлению моего равновесия.

Матильда хотела задать ей вопрос, но Флори опередила ее, приставив палец к губам:

— Не волнуйтесь, мама. Это плохо для вашего здоровья. Мы же хорошо понимаем, что прежде всего вам надо поправиться. Мы будем над этим работать каждая по-своему: вы — позволяя заботиться о себе, я — опекая вас как малого ребенка. А потом уже, когда вы окрепнете, мы поговорим обо всем том, что заставило меня написать вам это глупое письмо, ставшее причиной всех ваших неприятностей!

У Матильды не было сил возражать дочери. Она еще раз слабо улыбнулась, закрыла глаза и забылась.

Три дня они дышали ароматами отваров, успокоительный лекарств и сиропов. Каждый вечер температура поднималась снова, сознание больной меркло, сердце мучительно колотилось в груди, Матильда обливалась потом.

— Все мои заботы ни к чему не приводят, — говорила Флори Сюзанне утром третьего дня. — Я не решаюсь даже подумать о том, чтобы пригласить фельдшерицу из Гран-Мона. У нее, наверное, полно дел из-за этого холода. Надо послать за доктором в Тур, тем самым, что лечил отца, когда он был так плох у Эрно. Пошли ко мне Шарля. Я объясню ему, что надо сделать.

Ее посланец уехал, и оставалось лишь ждать. Шло время. Матильда не переставала кашлять. Она была в состоянии полной апатии, сознание ее словно растворялось в набегающих волнах болезни.

Время подходило к полудню, а Шарль все не возвращался. Он отправился на недавно купленной лошади, и Флори спрашивала себя, достаточно ли лошадь крепка в ногах. В такую гололедицу Турская дорога должна быть очень скользкой и мог произойти несчастный случай.

Слуга вернулся ближе к вечеру. Доктор, за которым его послали, упал на своем обледеневшем дворе и теперь лежал у себя дома со сломанной ногой. Не могло быть и речи о том, чтобы он мог сдвинуться с места. Без труда вспомнив метра Брюнеля, он сразу же назвал Шарлю другого врача, одного из своих коллег в Монлуи, о котором очень хорошо отозвался.

Не жалея времени, Шарль тут же решил проделать путь в три лье до Монлуи. Он застал врача дома, где тот оказывал помощь нескольким больным. Врач обещал приехать в Вансэй, как только покончит с этими консультациями.

— Лошадь моя устала от этих концов туда и обратно, она еле шла, и у меня ушло много времени на возвращение. Ну а врач вот-вот появится.

Действительно, очень скоро приехал врач. Мужчина лет сорока, он сохранил, несмотря на свое изысканное платье и докторскую шапочку, очень простой вид и произвел хорошее впечатление на Флори. С узким, длинным саквояжем, в котором хранил лекарства и который нес как-то неловко, он явно думал о своей внешности меньше, чем о симптомах болезни, из-за которой его пригласили. Он внимательно выслушал все, что могла сказать ему молодая женщина, прежде чем спросить, может ли он осмотреть больную.

Подойдя к ней, он методически пощупал пульс, осмотрел язык, взглянул на мочу в пузырьке и задал несколько вопросов о том, часто ли она кашляет и что у нее болит.

— У меня много таких больных, — сказал он Флори. — Это воспаление в груди вызвано, несомненно, исключительно низкой температурой нынешних зимних месяцев. Не думаю, чтобы состояние вашей матери было более тревожным, чем у всех других. Однако отнестись к нему следует серьезно. Делайте ей теплые припарки с мукой из льняных зерен два раза в день. Давайте пить настой просвирника, в который можете добавить унцию сиропа мака-самосейки, я его вам оставлю. Не давайте лишнего, так как если он и оказывает благотворное действие, в очень больших дозах может быть вреден. Наконец, во время приступов кашля пусть она пьет несколько глотков ольхового вина. Ей тут же полегчает.

Он был очень внимателен и хотел, чтобы его хорошо поняли.

— Я приду снова завтра.

Доктор приходил несколько дней подряд, казалось не обращая никакого внимания на снег, который валил все время.

Он входил в дом, стряхивал с плаща хлопья снега, вынимал из саквояжа какой-нибудь новый эликсир, приготовленный накануне, таблетки или же какую-нибудь мазь, рецепт которой нашел в сборнике арабской медицины.

Состояние Матильды не ухудшалось, но и не становилось лучше.

— По дороге к вам я зашел в собор святого Мартина, — сказал он Флори во время четвертого визита, — попросить чудотворца помочь в излечении одного из моих больных, с которым дело очень плохо. И воспользовался этим случаем, чтобы помолиться за вашу мать.

— Спасибо, доктор Лодеро. Я тоже просила молиться за нее свою сестру, бенедиктинскую монахиню в Туре, вместе с ее подругами.

Внимание врача очень трогало Флори. Его заботливость полностью подтверждала впечатление о нем, которое она вынесла с самого начала. В противоположность многим его коллегам наука, которой его обучили, не убила в нем человеческие чувства.

После осмотра Матильды Флори, как обычно, и на этот раз предложила ему теплого вина с корицей.

— Мы так благодарны вам, доктор, за то, что вы приходите в такую отвратительную погоду, — говорила Флори, пока он пил. — Такой долгий путь и небезопасный…

— Ах! Эти неприятности входят в мою профессию, — сказал он с улыбкой. — Бывало и похуже!

— У него были серые глаза, под цвет седых волос, большой нос любителя покушать, глубокие морщины на голом лбу.

— У меня сейчас много больных за городом, — продолжал он, опустошая бокал, — по всей окрестности, и приходится проводить в дороге больше времени, чем у каждого из них.

Он поднялся.

— Теперь я еду в Сен-Пьер-де-Кор к человеку, разбившему локоть при падении двуколки. А потом, прежде чем вернуться в Монлуи, заеду в Тюиссо, к счастью, это совсем рядом.

Флори, уже направившаяся было к двери проводить врача, с живостью обернулась.

— Там тоже кто-то болен? — спросила она, даже не подумав.

— И да и нет. Там поселился дворянин, приехавший из Палестины вместе с королем, и, видно, ему не очень нравятся наши места. Это заметно по его настроению. Он жалуется на ужасные боли в голове и бессонницу. Мои лекарства ему, увы, не приносят облегчения, поэтому он часто приглашает меня к себе попробовать какое-нибудь новое лекарство.

Он пожал плечами, закутываясь в свой тяжелый плащ.

— Мы с ним много беседуем. Иногда он оставляет меня поужинать. Это человек больших знаний и таланта. Ему случается и писать прекрасные стихи, но счастливым его не назовешь.