Совсем как прежде, Флори чувствовала, что он больше ценит духовные ценности, нежели плотские радости, больше занят утверждением своей веры, нежели своего могущества. Было видно, что он, однако, и не пренебрегает своим долгом власти и думает признании своих заслуг не больше, чем о доблестях своих подданных. Бог поставил его на французский трон, и он работает во имя Его, а значит, ради всеобщего блага.

Флори была во власти этих размышлений, когда Людовик, подняв голову, повернулся к королеве и улыбнулся ей. Флори вспомнила простую веселость короля, его склонность к дружеским беседам, к свободным и откровенным спорам, смех за общим с гостями столом. Вспомнила и о том, как ненавидел он грех меланхолии, считая ее несовместимой с радостной верой, которая должна исходить от христианина.

Ход ее мыслей нарушили знаки, которые делали ей издали. Она узнала Рютбёфа, ответила ему движением руки, но не смогла подойти к поэту, такая была теснота, а их разделяло несколько десятков человек. Удивившись поначалу его присутствию в Туре, она подумала, что Арно, должно быть, поговорил с Маргаритой Прованской о таланте своего друга, и тот, несомненно, был допущен в небольшой круг, членом которого когда-то была и сама Флори. Действительно, бывший менестрель всем своим видом свидетельствовал о принадлежности к королевской свите: об этом говорили и костюм в цветах королевы, и его окружение, состоявшее из тех, с кем Флори часто встречалась раньше в Париже.

Не слишком радуясь перспективе быть узнанными этими людьми, она порадовалась тому, что не может подойти к Рютбёфу, хотя только что была намерена к нему пробраться, и приняла меры к тому, чтобы остаться незамеченной. Для этого она сочла нужным спрятаться за одной из колонн, поддерживавших громадный свод собора.

Расставшись с самого начала церемонии с Беранжер, вместе с которой она пришла на праздничную службу и которую тут же увлекли с собой ее друзья, Флори чувствовала себя совершенно свободной в движениях, насколько окружавшие ее люди позволяли ей сделать в этой толпе хотя бы несколько шагов. Ценой больших усилий она пробралась к облюбованному месту и тут же словно окаменела.

В нескольких шагах от нее вырисовывался профиль стоявшего к ней боком Филиппа!

К своему ужасу, показавшемуся ей знакомым, она поняла, что это он как-то обогнал ее осенью, недалеко от Турского замка. Хотя она тогда его и не узнала, ее проняла точно такая же дрожь. Она не могла ошибиться.

Флори не видела мужа с той поры, когда он февральским утром беззаботно отправился в Понтуаз, куда его звал долг службы при королеве, оставив одних свою молодую супругу и их ребенка… Охваченная горем, она лишь едва заметила его впоследствии у изголовья Готье…

На грани обморока она оперлась на холодный камень колонны. Боже! Она сейчас потеряет сознание! Упадет, ее окружат желающие оказать помощь люди, и тому, кто не должен даже подозревать об этом, откроется ее присутствие!

Филипп ее не видел. Лицом к гробнице святого, он казался погруженным в полное серьезности размышление. О ком, о чем он молился? Может быть, вспоминал о чуде, которое здесь, на этом самом месте, вернуло рассудок и речь Кларанс? А может быть, вызывал в своей памяти прошлое, каждая подробность которого, напоминая о крушении всех самых законных его надежд, не могла не быть для него открытой раной?

Флори не осмеливалась пошевельнуться. Ей было достаточно в отчаянии просто смотреть на человека, которого она одним ударом лишила всего, что у него было: жены, ребенка, домашнего очага… Никогда раньше она не отдавала себе с такой ясностью отчета в собственной ответственности за это, в своей страшной вине. Преображение Филиппа, так поразившее Жанну в Париже, было для нее подобно удару хлыста. Во что превратился очаровательный поэт, посвящавший ей свои лучшие рифмы, сравнивавший ее глаза с листом салата, окружавший ее радостью, нежностью, влюбленным смехом? Что она сделала с тем, кто отдал себя ей с абсолютным, исполненным счастья доверием?

Ей хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила ее.

Праздничная церемония заканчивалась.

Король и королева встали с колен и под звуки песнопений, окутанные дымкой ладана, осыпаемые выражениями любви и преданности, направились к выходу из собора. Наиболее галантные верующие приветствовали их, люди из простонародья старались прикоснуться к украшенному геральдическими лилиями бархатному плащу Людовика, накинутому поверх лишенного всяких украшений, подбитого мехом камзола.

Флори не двигалась с места.

Ее отныне занимало лишь одно: не попасться на глаза Филиппу, исчезнуть, прежде чем он сможет ее заметить.

Но Беранжер! Испытывавшая неловкость после того, как она оставила Флори одну, мадам Эрно была намерена сразу же по окончании церемонии присоединиться к ней снова. Поскольку толпа мешала ей подойти, она принялась размахивать рукой, чтобы привлечь внимание Флори. Это заинтриговало кое-кого из толпы. Повернул голову и Филипп…

Флори почувствовала, как по ней прокатилась, залила ее волна горячей крови и хлынула обратно в сердце. Она пошатнулась и опустилась на пол.

Придя в себя, она увидела Беранжер, обмахивавшую ее, как веером, своей вуалью.

— Ну вот, она приходит в себя! Дорогая мадам, вы можете гордиться тем, что напугали меня!

Лежавшая на соломе, выстилавшей покрытый плиткой пол собора, Флори увидела вокруг себя людей, говоривших все разом.

Где был Филипп? Поначалу она не решалась оглядеться. Когда наконец осмелилась, то поняла, что среди тех, кто интересовался ее состоянием, мужа не было. Он ушел.

С помощью мадам Эрно она поднялась на ноги, поправила волосы и отряхнула от пыли подбитый выдрой плащ.

— Простите мне эту слабость, — проговорила она, — не понимаю, что со мной произошло…

— Давайте выйдем на улицу, — предложила жена ювелира. — На воздухе вам станет лучше.

Толпа вытекала из собора через несколько дверей. Стало посвободнее.

На улице стояла очень холодная погода. Ночью подморозило, но не слишком. Дневное солнце растопило иней.

Флори дрожала.

— Зайдемте ко мне, выпьете горячего вина со специями. Это вам необходимо.

Флори согласилась. Что ей оставалось? Она совсем потеряла голову: Филипп увидел, узнал ее!

В доме ювелира она машинально выпила успокоительный напиток, обменялась с метром Эрно и с его женой несколькими фразами о предстоящих днем увеселениях, которые уже начинались, и наконец объявила, что ей пора возвращаться в Вансэй.

Прежде чем доехать до дороги, соединявшей Луару с Шером, надо было проехать по праздничным улицам и площадям, где любая мелочь была предлогом для смеха, поводом потанцевать, развлечься. На протяжении всего пути Флори не переставала дрожать от страха встретиться с Филиппом. Однако этого не случилось.

За городскими воротами было тихо. Народу на дороге было мало, но остававшийся за ее спиной город дышал радостным гулом, который доносил до нее ветер. То и дело оборачиваясь, чтобы убедиться в том, что ее не преследуют, всадница не могла воздержаться от восхищения лежавшим в белой дымке декабрьского дня расцвеченным флагами городом, его украшенными стенами, башнями собора и замка, увенчанными штандартами, вымпелами, хоругвями, громко хлопавшими под ветром.

— Никогда не видела ничего более красивого! — заметила служанка, следовавшая за хозяйкой верхом на семенившем осле.

— Ты права, Марселина, после Пасхи Рождество самый красивый праздник года, а сегодня, благодаря присутствию короля, он еще великолепнее, чем обычно.

Рождество! Мог ли этот праздник надежды сочетаться в ее исковерканной жизни с печалью, смятением, бесчестьем? Зачем было нужно, чтобы поруганный муж и неверная жена оказались в одном и том же месте, у гробницы святого Мартина, в день, когда обычно прославляется Новый Союз? Не было ли в этом какого-нибудь предзнаменования? Какого именно?

Она доехала до Вансэя, не заметив дороги. К счастью, дома ее ждало существо, которое должно было помочь ей прийти в себя. Как она и предполагала, Агнес не скучала. В сопровождении весело прыгавших левреток она бегом бросилась к Флори.

— Здравствуйте, здравствуйте, мамочка!

Нетерпеливые пальцы цеплялись за ее плащ, пляшущие руки обвивали ее шею…

— Красивая была служба?

— Очень, дорогая!

— Вы видели короля и королеву?

— Как вижу вас теперь.

— Как вам повезло!

Девочка не забывала уроков вежливости, которые ее не миновали, но не проявляла к ним большого интереса. Она подняла к Флори лицо, пожираемое любопытством.

— Вы позволите мне теперь отправиться посмотреть на ясли, где Он родился?

— Конечно, Агнес, идемте!

Сюзанна, занятая шитьем у камина, не переставая следить за ребенком, спросила:

— Я тоже могу пойти с вами?

— Да, конечно.

Флори достала из сумочки ключ от своей комнаты и торжественно открыла дверь.

— Подождите минутку.

Она взяла подсвечник, стоявший рядом с ее кроватью, зажгла в нем свечу от углей в камине и вернулась в комнату. На придвинутый к стене стол она по примеру основателя францисканского ордена Франсуа Ассизского, которому следовали все христиане, поставила ясли с соломенным навесом. Их венчала золотая звезда. Небольшие раскрашенные статуэтки воспроизводили таинство Рождества. Их окружали пастухи, овцы и собаки.

Флори зажгла по обе стороны ароматизированные восковые свечи в тяжелых серебряных канделябрах. У ножек стола лежал большой пакет, завернутый в белую ткань.

Входя, девочка метнула горящий возбуждением взгляд на неизвестный подарок, но, как послушный ребенок, сначала подошла к яслям.

— Эти ясли такие же красивые, как в Гран-Моне! — твердо сказала она, очень внимательно рассматривая один за другим всех вырезанных из дерева персонажей, но ей это быстро наскучило. — Иисус очень маленький, а Дева Мария похожа на вас, — заключила она простодушно.