Итак, завтра она отправляется к Флори.

После болезни, которая вполне могла привести ее к смерти, после поставившего все под вопрос выкидыша молодая женщина, которую вырвали из рук смерти единственно заботы тетки, не чувствовала в себе сия оставаться в Париже. Отец, братья отказались от нее, муж от нее бежал, тетя Берод, к тому же умершая вскоре после этого, ходила с таким удрученным лицом, что оно было для нее еще одним упреком. Слова, произносившиеся Флори в часы бреда, подслушивали и собирали служанки, сплетничали, и в конце концов из них была построена целая городская башня, где ее осуждали и выносили ей приговор без всякого снисхождения. Ее отвергали семья, друзья, решительно все. Ее избегала даже Алиса. О Гийоме, разбившем в одну ночь несколько жизней и уехавшем далеко из Парижа, о Гийоме, виновном во всем свыше всякой меры, она ничего не хотела знать, ничего от него не ждала и отказывалась говорить о нем.

В ее шестнадцать лет Париж с его несбывшимися обещаниями оставался не больше чем городом, населенным тенями, где все напоминало ей о разрушенном счастье и о бесконечном бесчестье и говорило о не обещавшем ничего, кроме пустоты, будущем.

Своей матери, не скрывавшей своего негодования, боли, осуждения, но тем не менее не отказавшейся от нее, как другие, ей, достаточно любившей дочь, вместе с одной лишь Шарлоттой, в самом страшном из несчастий, она, постепенно выздоравливая, поведала о своем желании укрыться ото всех поблизости к Кларанс, в Пуатье, где будущая служительница церкви, единственная не обвинявшая ее, проходила испытательный срок.

Проведя несколько месяцев во мраке этого знаменитого в Пуатье монастыря, где молитва и полное взаимопонимание их очень сблизили, сестры возвратились в Тур. Кларанс дала здесь свои обеты. Чтобы не расставаться с нею, Флори решила приобрести недалеко от города, взяв деньги из своего приданого, остальная часть которого приносила ей доход, которым она жила, дом близ деревни Вансэй.

Притулившееся на опушке леса Брешнэй и окруженное садом, росшим на склоне горы, господствовавшей над долиной Шера, убежище это было достаточно изолировано от остального мира, чтобы там можно было чувствовать себя почти в полном одиночестве. Сюзанна, не покинувшая свою хозяйку, две другие служанки, нанятые уже здесь, и садовник, исполнявший также обязанности привратника, были ее единственными домочадцами. Целые дни она посвящала занятиям с детьми из сиротского приюта общины Гран-Мон, обширные владения которой доходили до здешней деревни. Не поддерживая ни с кем ни дружеских, ни просто светских отношений, она навещала только Кларанс, к которой ходила в Тур каждую неделю. У себя она принимала только мать, когда та приезжала в эти края. Радея об умерщвлении плоти, она лишила себя всего, не исключая и дорогой ее сердцу поэзии.

Матильда высвободила из-под простыни руку, почувствовала свежесть предутреннего воздуха. Но было все равно очень жарко. Постоянная бессонница приучила ее, в зависимости от того, в какие часы ночи она мучилась ею, переходить таким образом от чрезмерной внешней жары к робкому стремлению уловить собственное тепло Действительно, ужин, предложенный им хозяевами в этот вечер, был слишком обильным, это он заставлял кровь бурно течь в ее венах. Она ждала минуты, когда сможет забыться, но мозг ее разогретый еще больше, чем тело, несмотря на всю ее решимость уснуть, продолжал работать.

Хотя действительно вся жизнь ее старшей дочери казалась посвященной единственно искуплению своих ошибок, материнской чутье, однако, с некоторых пор стало замечать некое преобразование в молодой женщине, которое она тщетно старалась скрыть от других. За время многих — за пять лет — визитов к дочери у Матильды было достаточно времени уяснить себе образ жизни в Вансэе. Каждый раз в обрамлении накрахмаленных складок белого апостольника она видела одно и то же лицо, облагороженное стремлением к высшей добродетели, хоть и лишенное прелести плода, покрытого нежным пушком, но все еще гладкое, чистое, словно отмытое страданием, источавшимся из глубины глаз.

Да, до прошлого Рождества Матильда могла сказать себе, что Флори вела себя, как и подобает человеку, осознавшему свои преступления. Но с тех пор словно что-то произошло. Она не знала, что именно, но уловила в более напряженном взгляде, в возбуждении, которое ей плохо удавалось обуздывать, в некоторых ее реакциях волнение, которое не переставало тревожить Матильду.

Измученная мыслями, Матильда наконец уснула, не переставая задаваться вопросами…

Утром, с восходом солнца, так и не разогнавшего синеватой дымки, в любое время года смягчающей горизонт окрестностей Тура над долиной Луары, Матильда отправилась верхом на муле, предложенном ей хозяйкой, Беранжер Эрно, по окаймленной деревьями с уже золотевшей листвой Лошской дороге в Вансэй.

В сопровождении Маруа, которая с годами немного растолстела и чей вес казался чрезмерным для везшего ее мула, жена метра Брюнеля выехала из Тура, зажатого между крепостными валами.

На западе, недалеко от города, косой утренний свет заставлял сверкать купола и шпили колоколен базилики святого Мартина, крыши соседних домов, колокольни других многочисленных церквей и монастырей, также окруженных укреплениями, защищавшими могилу святого. Матильда мысленно обратилась к нему с благоговейной молитвой и с горячей благодарностью в память чудесного исцеления Кларанс и пообещала себе завтра же, как в каждый свой приезд, помолиться в святилище.

Она заметила, что в каждый ее приезд вокруг появлялись новые постройки вдоль каналов и ведших к ним дорог, настолько велик был престиж чудотворца, так многочисленны были толпы паломников, расположившихся там и сям, смешавшихся с крестьянами, другими окрестными жителями и все притекавшими со всех сторон новыми пришельцами, спешащими к нему за помощью; Матильда с трудом пробивалась через них, продолжая свой путь. Приходилось размещать такое количество людей, а потому все пространство между городом Туром и базиликой было буквально усеяно на всем протяжении церковными или мирскими постройками, которые почти неразрывно связывали между собой город и храм.

Погруженные каждый в свое, люди непрерывно циркулировали туда и обратно по длинному склону холма, господствовавшего над Луарой. Однако с нижней дороги, по которой ехали обе женщины, реки видно не было. Вместо этого кругом были сады и огороженные заборами наделы жителей Тура; за ними выгоны с множеством овец; кишевшие комарами болота, заполненные стоячей водой, в которых отражалось небо и которые называли здесь «водопоями»; группы ивовых деревьев, листва которых серебристо трепетала в буйную зелень. Хуторов было немного, но тем не менее довольно многочисленные стада мирно щипали траву на влажных, плодородных, заросших травой просторах широкой равнины между Луарой и Шером.

Вдали, над крутыми берегами реки, вздымался закрывавший горизонт зеленый барьер. Здесь кончалась дорога Матильды. Косогор, сбоку от которого был построен дом Флори, вписывался в непрерывную гряду холмов, поросших высокими деревьями Брешнэйского леса, темные контуры которого подчеркивали зелень травянистого ковра под ногами мулов, везших наших путников.

За излучиной Шера и вплоть до самого подножия холма дорога то и дело поднималась на длинные деревянные мостки, перешагивавшие через ручейки, выгоны, ямы для выращивания кресс-салата. Отсюда была видна река, которую бороздило множество лодок. Всадницы провожали глазами суда, доставлявшие в Тур зерно, чаще всего рожь, камень, древесину, овощи, а также громадное количество пустых бочек — ведь приближалось время сбора винограда. Вина этого района пользовались такой же высокой репутацией, как и изготовлявшиеся из винограда с Луары. Супруги Эрно угощали ими Этьена, ценившего их очень высоко.

Проехав по мосту над зелеными водами Шера, они направились к Вансэй.

Проезжая по этой деревне, находившейся не больше чем в одном лье от Тура, Матильда всегда любовалась ее гостеприимным и веселым видом. Каркасные дома с кирпичным наполнением стен, перемежаясь с залитыми солнцем виноградниками и плодовыми садами, ярусами поднимались по косогору вдоль поднимавшихся улиц, обступая со всех сторон церковь. Поскольку через деревню проходила Лошская дорога, здесь всегда было оживленное движение, но многочисленные таверны, где подавали местное вино, поглощали шумные сборища любителей выпить с окутывающим их запахом винного перегара.

— В местах, где много виноградарей, всегда хватает и задиристых кутил, — сказала Матильда, обращаясь к Маруа, служившей порой мишенью для соленых реплик. — Не нужно придавать этому слишком большого значения.

Они довольно быстро проехали центр и оказались на более тихих улочках. Как и обычно, сердце Матильды забилось сильнее, когда между кронами деревьев она разглядела в конце улицы черепичную крышу стоявшего на отшибе дома дочери.

К всегда запертой калитке вела изрытая дорога вдоль каменной стены. Матильда привычно наклонилась, не слезая с мула, чтобы взять колотушку, которой она постучала в деревянную створку. Калитка довольно быстро отворилась.

— А! это вы, мадам! Прошу вас.

Садовник, он же привратник, подался в сторону, чтобы пропустить прибывших.

Не претендовавший на особую импозантность, дом из белого камня возвышался среди каштановых деревьев. Наполовину крестьянский дом, наполовину замок с его выступающими балками и окнами с подъемными рамами, дом этот был одноэтажным, с амбаром и погребом, но без всяких башенок. Усадьбу завершали расположенные за домом, несколько в стороне, крытое гумно, давильный пресс для винограда под навесом, конюшни и все остальное, необходимое в хозяйстве.

Матильда слезла с мула, которого садовник, взяв за повод, как и мула Маруа, увел, чтобы привязать вдали от дома. Две собаки — утонченная борзая и лохматая сторожевая, — начавшие с того, что облаяли гостей, теперь следовали за ними, обнюхивая их юбки.