Лили помедлила, чтобы справиться с эмоциями.

– А ты не думал, что мне хотелось бы из твоих уст услышать, что я – твой ребенок? Неужели ты не понимал, как это влияет на меня?

– Я и представить себе не мог, что ты слышала эти сплетни. Ты держала все в себе.

– Страница пятьдесят четыре мемуаров. – Лили уже давно прочла ее.

– Я и не думал, что ты в курсе. – Отец изумленно уставился на нее. – Как ты узнала?

Она сжала руку в кулак:

– Как там звали ту ведьму? – Лили на мгновение задумалась. Она помнила страницу в книге, но не могла вспомнить имя женщины, которую знала с детства. – Агата Крамп. Миссис Крамп сказала мне, как ей жаль, что в мемуарах Свифт напечатали обо мне такое. Я не знала, что она имеет в виду. Поэтому я нашла книгу, купила ее. За немалые деньги. И с первой же страницы поняла, что ничего хорошего меня не ждет.

– Я никогда не читал этого, – ехидно ухмыльнулся отец. – Гадость.

– Я сожгла книгу. Страницу за страницей.

Он пробежал скрюченными пальцами с толстыми костяшками по своим редеющим волосам. Его губы сжались.

– Ты должна знать. Теперь, когда вы с Эбигейл стали старше и все утряслось, ваша мать спросила, может ли она вернуться.

Горло Лили сжалось, и она на миг лишилась дара речи.

– Нет.

Лили не могла поверить своим ушам. Сейчас и она могла запросто швырнуть подсвечником.

Лили почувствовала, как ее захлестывают эмоции – совсем как ее мать. Она схватилась за стул, чтобы удержаться на ногах.

– Я сказал «да». – Отец выпрямился, его сутулость исчезла. – Много лет назад я согласился отпустить ее и обеспечивал ее материально только потому, что она приносила вам с Эбигейл много горя.

Теперь Лили даже хотелось, чтобы ее отцом оказался кузнец. Тогда все обрело бы смысл.

Она получила ответ на свой вопрос, но, если мать вернется, ничего не изменится. Старые сплетни выплывут на поверхность, и мать снова раздует их до невероятных масштабов.

Лили знала правду, но это уже не имело значения. Всю свою жизнь она по праву провела в этом доме, но жила с ложью в сердце. Человек, который оказался ее отцом, подвел ее гораздо больше, чем кузнец.

Отец не отстаивал ее права. Он позволил стервятникам вроде Агаты Крамп смаковать слухи о ней и ее матери. Годы подавления гнева, натужных улыбок, показного равнодушия и отбивания атак сплетников тяжело ранили Лили в самое сердце. И сейчас ей действительно хотелось швырнуть чем-то потяжелее.

Но она не могла изливать гнев на отца, как поступила бы в подобной ситуации мать. Лили привыкла держать рот на замке и не собиралась изменять этой привычке.

Лили повернулась и, взяв лампу, направилась к лестнице. Она немного приподняла юбку, чтобы ткань не мешала ее решительным шагам.

Она должна была радоваться. Прыгать от счастья. Разум твердил Лили, что все сложилось хорошо. Она могла рассказать Эбигейл, в какую чепуху они верили все эти годы. Они от души посмеялись бы над тем, как мать снова перевернула их жизни вверх тормашками…

В самом низу лестницы Лили стала задыхаться. Небо еще сияло солнечным светом, а жар дома душил ее – тот самый жар, который она до недавнего времени не замечала. Только сейчас Лили осознала, что несет лампу. Она уставилась на закрытую дверь перед собой, отмечая дрожащий отблеск света на стене.

Распахнув дверь, Лили вырвалась на вечерний воздух и моргнула, смахивая слезы с ресниц.

Ей хотелось отправиться в какую-нибудь зарубежную страну, где говорили бы на другом языке и она не понимала бы ни слова. Люди вокруг жили бы своей обычной жизнью, а она ходила бы в одиночестве, находясь в каком-то своем мире.

Она уже провела так двадцать пять лет – так почему бы не продолжить?


* * *

Лили сидела на скамье, пытаясь найти утешение в свежести ночного воздуха. От лампы по-прежнему исходил жар, и Лили поставила ее рядом, чтобы насладиться лунным светом.

Лили должна была донести до Эджворта, что даже не помышляет о роли герцогини. Хайтауэр оказался ее родным отцом, но на ее имени так и осталось позорное пятно. Она не хотела, чтобы за ней ухаживали. И решила, что никогда больше не останется с Эджем наедине.

Но она не собиралась говорить ему, что мать может вернуться. Пусть уж отец разбирается с ее вспышками гнева, и, если они поубивают друг друга, она, Лили, не проронит ни слезинки.

Эдж вышел из своего дома, его силуэт показался в сиянии луны. Свет струился на него, и Эдж двигался целеустремленно, но плавно.

Свечение лампы окружило их, сближая в ночи. Свет мерцал так, что одежда Эджа напоминала серебристые доспехи.

– Он говорит, что я – его дочь, – пронзили тишину слова Лили.

– Вы должны быть довольны.

– Конечно, должна. – Она прекрасно понимала это. Но родители не нашли времени, чтобы подумать, какой неизгладимый след оставляли их склоки и ложь в ее жизни. Она была для них невидимкой. Удобная дочь, призванная приглядывать за младшей сестрой.

Входная дверь дома Эджа вдруг громко хлопнула, и Лили подскочила, толкая лампу.

– Это всего лишь Фоксворти. – Бросив взгляд на дверь, Эдж успокаивающе похлопал Лили по руке. – Он скрывается от кого-то или что-то замышляет, иначе сидел бы сейчас у себя дома. Он никогда не появляется без причины.

Лили наклонилась, нажимая на кнопку лампы, опуская фитиль и гася пламя. Она не хотела, чтобы ее видел Фоксворти. Или кто-то еще. Она и не подумала об этом, когда взяла с собой лампу.

С вершины стеклянной лампы просочился дым, дуновение которого коснулось носа Лили. Она отпустила кнопку, и лампа наклонилась, скользнув к самому краю скамьи.

Лили инстинктивно потянулась, чтобы удержать лампу от падения, и ее ладонь скользнула по горячему стеклу. Вскрикнув от боли, Лили отдернула руку:

– Я… я обожгла руку.

Эдж приподнял Лили, обняв за талию, поставил на ноги и потянул в сторону своего дома.

– У меня есть препараты от ожогов, – бросил он через плечо, шагая вперед.

Лили старалась не отставать от него.

– С вашей стороны неприлично вести меня к себе домой, в ваши семейные покои, – сказала она. – Что, если меня увидят?

Эдж внезапно остановился, и Лили по инерции налетела на него, но он успел схватить ее и удержать на месте.

– Если кто-то у меня дома до сих пор не понял, что мы с вами сейчас общаемся, то только потому, что они спят днями напролет.

– Я не хочу быть дочерью своей матери.

Он подошел так близко, что Лили могла разглядеть изгиб его губ.

– Вы напрасно тревожитесь об этом.

Лили бросила упираться и направилась за ним, поднявшись по лестнице в его личные покои. У двери Лили схватилась за косяк здоровой рукой и резко остановилась.

Эдж повернулся и на миг тоже застыл на месте. Потом посмотрел на нее:

– Это единственная комната с горящими лампами. Я не смогу разглядеть ожог в темноте.

Он провел ее в комнату, пахнущую всем тем, что напоминало Лили об уюте. Она увидела накрахмаленные занавески, натертую до блеска поверхность стола, дубовую мебель и кресло с потертой кожей, в котором с удобством мог разместиться даже очень крупный человек. На столе располагалась деревянная резная стойка, из тех, на которые леди обычно надевали парики. Но на стойке красовалась старая шляпа, видимо, когда-то принадлежавшая отцу Эджа.

Последней Лили рассмотрела кровать, стоявшую близко к стене и покрытую одеялом в зеленых тонах. Лили вскинула запястье обожженной руки.

– Типично мужская комната.

– Надеюсь.

Она посмотрела на свою ладонь:

– О! Сама виновата. Раньше я никогда не обжигалась. – Лили прошла вглубь комнаты. – Если меня кто-нибудь увидит, потом заклеймят позором, как мою мать.

– Никто вас не увидит, – успокоил Эдж. – Нужно позвать кухарку. Она специалист по лечению ожогов. Справляется с ними лучше врача.

– Нет. Не будите ее. Это всего лишь легкий ожог.

Эдж вздохнул:

– Такие ожоги обычно не причиняют боли.

– Я почти ее не чувствую, – призналась Лили, сказав чистую правду. Прикосновение Эджа успокоило Лили. Он сжимал ее запястье, повернув ладонь вверх, и они вдвоем смотрели на пузырь, образовавшийся прямо под указательным пальцем.

Эдж хмыкнул:

– Не нужно храбриться. Уж я-то знаю, как может болеть ожог!

– Он пройдет через несколько дней, и следа не останется. Ничего страшного.

– Вас беспокоит что-то еще?

Лили не могла рассказать ему, что ее мать могла вернуться. И тогда старые скандалы вспыхнули бы с новой силой.

Лили потянула руку к себе, но Эдж все еще сжимал ее запястье и тоже подался вперед. Его ладонь скользнула, и он схватил кончики ее пальцев.

– Мой отец, – ответила Лили. – Сейчас мне хотелось бы, чтобы им оказался кузнец.

– Лили, почему вы не рады тому, что вашим отцом оказался человек, давший вам свое имя?

– Мне легче простить мать, даже с ее театральщиной. Игра же моего отца повлекла серьезные последствия. Он говорит, что не хотел допускать у меня и мысли, что я – не его. Но я ведь помню, с каким пылом он обвинял ее, не боясь, что мы услышим. Когда они начали жить раздельно, отец приходил на светские мероприятия тихо, без объявления. А его глаза так и кричали об осуждении. – Лили вздохнула. – Разъехавшись по лондонским домам, они стали видеться чаще, чем в то время, когда жили под одной крышей. Отец регулярно приезжал к ней. Я сжималась от страха, когда они встречались…

Лили постаралась взять себя в руки и подобрать верные слова, и Эдж, заметив ее смятение, придвинулся ближе. Он с нежностью обвил ее рукой за плечи, пытаясь успокоить.

Эта ложь была частью ее. Но главное, Лили в нее верила. Она боялась причинить какое-либо беспокойство. Она заботилась об Эбигейл, делала все, что в ее силах, оберегая сестру. Это была ее обязанность. А теперь Лили не могла просто стереть эти двадцать пять лет уверенности в том, что она чужая.

– Лили, с прошлым покончено, – сказал Эдж.