— А если барон спросит, не смогу же я солгать? — Джуди не отнимала руки от кровоточащего лба, гадая, какие следы оставил боярышник на ее лице.

— Сможешь. Если будешь мне верна, я этого не забуду. А про лицо скажешь, что, выйдя из церкви, упала и разбила.

И она сказала, так как знала, что дома у госпожи под рукой будут розги, и она уж сполна выместит на ней всю свою злость. А так дело ограничилось несколькими выдранными прядями, парой пощёчин и мелкими кровоподтеками, которых могло оказаться куда больше, если бы Джуди раз и навсегда не встала на сторону госпожи.

В самом конце октября умерла Перрин. У нее вдруг пошла горлом кровь, и даже священник не смог остановить ее. Джуди две ночи проплакала над ее телом; на третью Жанна увела ее к себе и уложила спать рядом со своей постелью, постаравшись устроить бедняжке уютное теплое гнездышко. Она знала, каково это потерять мать, знала, что ей сейчас нужно человеческое тепло, внимание и сочувствие, ведь у нее не было брата, который, пусть даже по-своему, скупо, по-мужски, мог утешить ее.

С тех пор они стали неразлучны.

* * *

— Снега, снега-то навалило! — приговаривала крестьянка в грязном шерстяном платке, с опаской посматривая на темную полосу леса — стоит ли вязанка хвороста опасности встречи с волками? — Помоги мне, святой Христофор, не оставь без матери десять голодных ртов!

Сгибаясь под своей ношей, она медленно брела по рыхлому снегу, проклиная дырявые башмаки. Платок наполовину сполз на плечи, но останавливаться, чтобы поправить его, она не хотела — слишком много мороки. Остановилась она только раз, у дороги, чтобы, низко поклонившись, пропустить всадников.

— Им-то тепло, окаянным! — в сердцах подумала крестьянка, разминая затекшие руки. — В тепло скачут, к камельку и кружечке старого доброго эля, а у меня под стропилами ветер гуляет! Эх, несладкое у нас будет Рождество, не то что у хозяйского сыночка!

Холодное низкое зимнее солнце искрами гуляло по хлопьям снега на её одежде, озером света разлилось по бескрайним полям. Вечерело. Крестьянка снова взвалила на плечи вязанку и, чтобы хоть немного облегчить задачу своим уставшим ногам, зашагала по только что проторенной лошадьми тропе на занесённой снегом дороге. Голые пальцы замерзли, приходилось, замедляя шаг, по очереди отогревать их дыханием.

Глухо ударил колокол. Опустив тяжёлую ношу на землю, женщина повернулась лицом к далекой церкви и, опустив голову, сложив руки на груди, замерла в вечерней молитве. Проскакавшие мимо неё несколько минут назад всадники тоже остановились и отдали дань благочестию. Юный наследник баронства мечтал, что утреннюю службу он будет слушать вместе с семьёй.

Герберту Уоршелу казалось, он не был дома целую вечность. Граф задержал его, и, чтобы сократить дорогу, он, где возможно, скакал напрямик, по пустынным полям. Это были его поля, вернее, поля его отца, тщательно охраняемые и оберегаемые.

В эти последние тягостные часы перед встречей с родными Герберт припомнил одну из своих поездок в Уорш, выпавшую на Пасху, вспомнил до мелочей, не забыв даже о разговоре с сестрой незадолго до отъезда. Она такая славная, его Жанна, но вот характер у неё… Не приведи, Господь, такой супруги! Если уж отец ничего с ней не смог сделать, то уж тут и сам черт не сладит. Вся в отца пошла, всеми повадками, и ведет себя смело, как мальчишка.


В комнате тускло горела свеча. На постели, подобрав под себя ноги, в одной рубашке сидела девочка и не спускала глаз со старшего брата.

— Герберт, Герберт, как же ты вырос! — быстро шептала она, прижимаясь к нему щекой. — Мне так много нужно тебе рассказать! Ты ведь к нам надолго? — Жанна заглянула ему в глаза.

— Нет, скоро я уезжаю.

— Опять?

— Так нужно, понимаешь. Мне осталось всего два лета и одна зима. — Он обнял её и поцеловал в лоб.

— И ты станешь настоящим рыцарем, да? — Её глаза блеснули.

— А я сейчас ненастоящий? — обиделся Герберт.

— Не сердись, я ведь совсем о другом! Ты у нас смелый, лучше всех, но быть смелым рыцарем всё же лучше, чем просто моим смелым братом, — рассмеялась девочка. — Расскажи мне о своей невесте. Какая она? Красивая? Жутко богатая? Отец не говорит, а я хочу знать.

— Зачем тебе?

— Должна же она быть достойной моего брата. Ну так что?

— Её зовут Констанция Беркли. Честно говоря, я её видел всего один раз, во время обручения, — признался он.

— Так она хорошенькая или уродина? — продолжала настойчиво расспрашивать Жанна.

— Ни рыба ни мясо. Да и какая разница, какая она, главное из уважаемого семейства. Если уж тебе так интересно, волосы у неё темнее твоих, а глаза какие-то водянистые.

— Ну хоть что-нибудь в ней хорошее есть? — с надеждой спросила девочка.

— Она… — Герберт задумался. — Она богатая. И молчаливая. Ну, и лоб у неё высокий, кожа белая, как слоновая кость.

— Она тебя младше?

— Да. Мы поженимся, когда минет следующая зима.

— А свадьба когда? До или после Великого Поста? Отец говорил, что это будет здесь, в Уорше. Как же я хочу на неё посмотреть!

— Было бы на что смотреть! — хмыкнул брат. — У Беркли все дочери бесцветные, разве что младшая ещё куда ни шло. А уж Констанция… Ладно, женюсь, а там посмотрим.

— А ты не женись на ней, — робко предложила Жанна.

— Вот ещё! За ней дают тысячу фунтов! А знаешь ли ты, Жанна, что такое тысяча фунтов?

— Не знаю и знать не хочу, — насупилась девочка. — Из-за тысячи фунтов глаза у твоей невесты лучше не станут.

— Зато у твоего Бриана они больно хороши! — усмехнулся Герберт. — Послушайся моего совета: брось ты эти дела! Путного все равно ничего не выйдет, только перед людьми опозоришься. Да и было бы ради кого рисковать своим добрым именем — он размазня и метит на твои деньги. Ещё бы, если сам гол как сокол!

— Но он меня любит…

— Ты с любовью-то осторожнее! Смотри, сестренка, честь береги! Любовь, она что, как приходит, так и уходит, потерянной чести не воротишь. Да стоит только кому слух пустить — и пропала ты, не видать тебе женихов. Так что пока отец не узнал, бросай своего Бриана. Тебя, конечно, за такие дела выпороть надо, да в замке запереть, но, та и быть, я отцу не скажу.

— А если я люблю Бриана?

— Ты — любишь? — Он расхохотался. — Мала ещё!

— Зато вполне взрослая для того, чтобы отец донимал меня женихами. Герберт, прошу, скажи ему, что я не выйду за очередную образину, которую он мне нашёл! Да он же одной ногой в могиле!

— И кто же это? — Брат укутал её плечи одеялом.

— Один вдовец… У него трое маленьких ребятишек на руках, и он хочет найти для них няньку. Герберт, меня тошнит даже от одной мысли о том, что он будет целовать меня!

— А ты закрой глаза, — подмигнул ей Герберт. — Старый, говоришь? Значит, скоро умрёт.

— Да он меня переживёт, старый хрыч! И наплодит кучу ребятишек. Герберт, — она решительно сжала его руку, — поговори с отцом, не то я сбегу.

— Куда, дурочка?

— Да хоть в монастырь! Всё лучше, чем идти под венец с живыми мощами.

— Ты сказала об этом отцу? — Он слишком хорошо знал сестру, чтобы не спросить об этом.

— Да. Мне из-за этого досталось, но я сказала.

— Вот беда с тобой! Отец бил?

— Немного. А когда ты к нам снова приедешь?

— На Рождество. И привезу своей любимой сестрёнке хороший подарок.

Они немного помолчали, прислушиваясь к тихому завыванию ветра.

— А тебе уже дали меч? — вдруг спросила Жанна.

— Что? — Мысли Герберта снова вернулись в комнату с затянутым паутиной потолком. Холодную, с пахнущими сыростью соломенными циновками на полу.

— Меч у тебя есть? Настоящий меч?

— Есть, я ведь оруженосец, — с гордостью ответил Герберт.

— Покажи.

— Завтра. Уже поздно, ложись спать.

— А ты не забудешь?

— Не забуду. Ну, ступай! — Он взял её за плечи и осторожно столкнул с жесткой постели.

— А благословить?

— Господь благословит, спи спокойно, сестрёнка.

— Покойной ночи, Герберт! — Жанна поцеловала его в лоб и выскользнула в темноту. Свеча медленно догорала…


Впереди, припорошённая снегом, блестела полоска реки; разгулявшийся ночью ветер образовал на её поверхности замысловатые зеркальные узоры. Мост был выше по течению, милях в трёх к юго-западу. Остановившись перед гладкой блестящей поверхностью, Герберт задумался. Решив переехать Северн по мосту, он, заночевав на постоялом дворе в Мерроу, рисковал приехать только к обеду, а, рискнув, мог успеть домой до утренней стражи или, в крайнем случае, к завтраку. И он решился.

— Может, не стоит, сеньор? — осторожно спросил один из его спутников, с опаской покосившись на реку.

— Не распускай нюни, Джек, ничего со мной не случится, — улыбнулся Герберт. — Лёд крепкий, смотри!

Он смело въехал на лёд и развернул лошадь:

— Ну, смелей! Не отставай, ребята!

Один за другим слуги съехали на блестящую гладь реки.

— Первый и главный урок: никогда ничего не бояться, — назидательно заметил Герберт и поехал вниз по течению, туда, где был Уорш. Копыта лошади скользили; пару раз она чуть не упала, но он не обращал на это внимания.

После поворота река стала шире; по нетронутому ветром снежному насту ехать было легче. Скользя взглядом по противоположному берегу, Герберт искал место, где бы можно было подняться на твёрдую землю. Наконец он вроде бы нашёл то, что искал, и, пришпорив коня, поскакал к еле заметной тропке, проложенной местными жителями. Герберт был уже у самого берега, рядом с высохшими пучками замёршей травы, когда лёд под его лошадью затрещал и раскололся, увлекая в ледяную воду обоих: и коня, и всадника. Испуганно заржав, лошадь отчаянно пыталась выбраться из полыньи, била копытами по льду, превращая его в мелкую снежную крошку. Высвободив ноги из стремян, Герберт ухватился за более-менее крепкий край полыньи — неудачно, лёд не выдержал тяжести. Спешившиеся слуги уже спешили ему на помощь. Кто-то бросил утопающему верёвку — она оказалась слишком короткой, пришлось ползти по льду. А минуты утекали безвозвратно… Когда помощь подоспела, у Герберта уже не было сил, чтобы ею воспользоваться. Он медленно пошёл на дно. По воде разошлись круги, разошлись и пропали.