– По-моему, это неправда, – говорит Рут. – Ты говоришь, что перестал есть, потому что ушел в депрессию. Потому что все забыл. Но по-моему, ты стал забывать именно потому, что перестал есть. Следовательно, у тебя не было сил, чтобы бороться с депрессией.

– Я стар, – отвечаю я. – Силы давно меня покинули.

– Ты просто оправдываешься. – Рут машет рукой. – Но сейчас не время шутить. Я очень волновалась.

– Ты не могла волноваться, ведь ты меня не видела. В том-то и проблема.

Она прищуривается, и я понимаю, что задел ее больное место. Рут склоняет голову набок. Половина ее лица освещена утренними лучами солнца.

– Зачем ты так говоришь?

– Так ведь это правда.

– Тогда почему я сейчас здесь?

– Может быть, тебя тут нет.

– Айра… – Она качает головой. Рут говорит со мной так, как, наверное, некогда разговаривала с учениками. – Ты меня видишь? Ты меня слышишь?

Она кладет руку поверх моей.

– Ты чувствуешь?

Ладонь у жены теплая и нежная. Эту руку я знаю лучше, чем собственную.

– Да, – говорю я. – А раньше не чувствовал.

Рут улыбается, явно удовлетворенная, как будто я подтвердил ее правоту.

– Это потому что ты голодал.


В каждом долгом браке рано или поздно становится ясна одна непреложная истина: наши спутницы жизни порой знают нас лучше, чем мы сами.

Рут не была исключением. Она хорошо знала меня. Знала, как сильно я буду скучать и ждать какой-нибудь весточки. Она знала, что одиночество грозит мне, а не ей. Других объяснений я не вижу – и не сомневаюсь в своей правоте. Если Рут и ошиблась, так только в том, что я обнаружил ее прощальный привет, лишь когда мои щеки ввалились, а руки превратились в плеточки. Я плохо помню день, когда сделал свое открытие. События ускользают из памяти, что неудивительно. Мои дни сделались неотличимыми друг от друга, утратили смысл, и однажды я поймал себя на том, что сижу и смотрю на коробку писем, стоявшую на комоде Рут.

Я видел их каждый вечер, с тех пор как жена умерла, но они предназначались ей, а не мне, и, со своей искаженной точки зрения, я предположил, что они еще усугубят положение вещей. Напомнят о том, как я скучаю, о том, чего я лишился. Думать об этом было невыносимо, я знал, что не выдержу. И все-таки в тот вечер – возможно, потому что все мои чувства притупились – я заставил себя встать и взять коробку. Я хотел погрузиться в воспоминания хотя бы ненадолго. Даже если они причинят боль.

Коробка оказалась странно легкой. Подняв крышку, я уловил запах лосьона, которым всегда пользовалась Рут, – легкий, но отчетливый, и у меня тут же затряслись руки. Но я был как одержимый – и потянулся к первому из писем.

Конверт пожелтел и стал ломким, на нем я когда-то вывел имя Рут – тем отчетливым почерком, которым уже давно перестал писать, и в очередной раз вспомнил о своей старости. Но я не остановился. Я достал хрустящее письмо из конверта и поднес к свету.

Поначалу слова казались мне чужими. Я сделал паузу и попробовал еще раз, сосредоточенно вдумываясь в каждое из них. И вдруг почувствовал, как рядом со мной словно появляется Рут. «Она здесь, – подумал я. – На это она и рассчитывала». Я читал, и пульс у меня учащался. Я вновь стоял у озера в конце лета, дыша разреженным горным воздухом. На заднем плане виднелся колледж, безлюдный и с заколоченными окнами, а Рут читала мое письмо, и ее опущенный взгляд перебегал по строчкам.


Я привез тебя сюда, в Блэк-Маунтинс, где искусство впервые обрело для меня подлинное значение. Пускай здесь уже никогда не будет так, как прежде, это место навсегда останется нашим. Здесь я вновь вспомнил, почему женился именно на тебе. Здесь мы вместе начали новую жизнь.


Закончив читать, я убрал письмо в конверт и отложил. Потом прочел второе письмо, третье и так далее. Повествование в одном письме перетекало в другое, и каждое письмо приносило воспоминания об очередном лете, которое я забыл, погрузившись в уныние. Я прервался, когда прочитал письмо, написанное в честь шестнадцатой годовщины нашей свадьбы.


Жаль, что я не могу нарисовать то, что чувствую, потому что словами невозможно описать чувства. Я бы изобразил алым твою страсть и светло-голубым – доброту, ярко-зеленым – способность к состраданию, и солнечно-желтым – неиссякаемый оптимизм. Сомневаюсь, что палитра цветов в состоянии передать все то, что ты для меня значишь.


Потом я нашел письмо, которое написал, когда мы переживали нелегкие времена – после того как Дэниэл уехал.


Я вижу твое горе и не знаю, что делать, кроме как пожалеть, что я не могу восполнить эту потерю. Больше всего на свете я хочу облегчить твою боль, но это не в моих силах. Мне страшно жаль. Но я как твой муж обещаю держать тебя в объятиях и осушать слезы поцелуями, если только ты позволишь.


Целая жизнь в коробке с письмами. За окном взошла луна – она поднялась на небосклон, потом спустилась, а я продолжал читать. Каждое письмо дышало моей любовью к Рут и подтверждало ее совершенство, достигнутое долгими годами совместной жизни. И я понял, что Рут тоже любила меня, потому что она оставила подарок внизу пачки.

Признаю, я этого не ожидал. Застигнутый врасплох осознанием того, что Рут по-прежнему способна сделать сюрприз, даже будучи на том свете, я смотрел на письмо, лежавшее на дне коробки, и гадал, когда она написала его и почему не сказала мне.

С тех пор я перечитывал это письмо так часто, что теперь могу цитировать наизусть. Я знаю теперь, что Рут молчала, будучи уверенной, что я найду его в тяжелый для меня час. Жена знала, что рано или поздно я примусь перечитывать свои письма. Она предвидела, что настанет время, когда я не сумею устоять перед искушением. В конце концов, все получилось именно так, как рассчитывала Рут.

Впрочем, в тот вечер я ни о чем не думал. Я просто достал дрожащими руками письмо и медленно начал читать.


Мой дорогой Айра, я пишу, пока ты спишь. Не могу решить, с чего начать. Мы оба знаем, почему ты читаешь это письмо и что произошло. И мне больно думать о том, что ты чувствуешь.

В отличие от тебя я плохо умею писать письма, а так много хочу сказать. Возможно, если бы я писала по-немецки, моя речь текла бы легче, но в этом нет смысла, ведь тогда ты не сумел бы его прочесть. Я хочу написать письмо вроде тех, что ты писал мне. К сожалению, я, опять-таки в отличие от тебя, никогда не умела излагать свои мысли. Но все-таки попытаюсь. Ты этого заслуживаешь, не только потому что ты мой муж, но и потому что ты прекрасный человек.

Я твержу себе, что следовало начать с чего-нибудь романтического, с воспоминания или поступка, который доказывает, каким хорошим ты был мужем. Например, вспомнить выходные на пляже, когда мы впервые занимались любовью, или наш медовый месяц, когда ты подарил мне шесть картин. Или, может быть, заговорить о письмах, которые ты писал, или о том, как ты смотрел на меня, когда я разглядывала очередную картину. И все-таки, по правде говоря, повседневные мелочи нашей совместной жизни – вот что я считаю самым важным. От твоей улыбки за завтраком радостно сжималось мое сердце, а когда ты брал меня за руку, я убеждалась, что в мире все хорошо и правильно. Сам видишь, выбрать несколько конкретных событий, на мой взгляд, было бы неверно, и я предпочитаю вспоминать тебя в сотнях различных галерей и номерах отелей, воскрешать в памяти тысячи поцелуев и ночи, проведенные в уютных объятиях друг друга. Каждое из воспоминаний заслуживает отдельного письма из-за чувств, которые я испытывала каждую секунду. За это я и любила тебя – сильнее, чем ты думаешь.

Я знаю, тебе нелегко, и страшно жалею, что ничем не могу помочь. Не могу смириться с тем, что больше никогда тебя не утешу. Вот о чем я прошу: несмотря на свою грусть, не забывай, какое счастье ты мне подарил. Не забывай, что я любила человека, который отвечал мне взаимностью, и это был лучший подарок, который я когда-либо надеялась получить.

Я улыбаюсь, когда пишу письмо, и надеюсь, что ты тоже найдешь в себе силы улыбнуться, когда прочтешь его. Не погружайся в скорбь. Вспоминай меня с радостью, с которой я всегда думала о тебе. Потому что больше всего на свете я хочу, чтобы ты улыбался, думая обо мне. В твоей улыбке я буду жить вечно.

Я знаю, ты страшно скучаешь. Я тоже. Но мы не утратили друг друга, потому что я – часть тебя, и так было всегда. Мы носим друг друга в своем сердце, и ничто этого не изменит. Я люблю тебя, мой милый, и ты любишь меня. Не забывай. Помни о нас. И понемногу ты исцелишься.

Рут.


– Ты думаешь о письме, которое я тебе написала, – говорит Рут. Я распахиваю глаза и устало прищуриваюсь, чтобы вглядеться.

Рут за шестьдесят, и ее красота оттенена мудростью. В ушах маленькие бриллиантовые сережки – подарок, который я преподнес жене, когда она ушла на пенсию. Я тщетно пытаюсь смочить губы слюной и хрипло спрашиваю:

– Откуда ты знаешь?

– Несложно догадаться. – Рут жмет плечами. – У тебя все на лице написано. Хорошо, что ты никогда не играл в покер.

– Играл – на войне.

– Может быть. Но сомневаюсь, что ты выигрывал по-крупному.

Я признаю ее правоту слабой улыбкой.

– Спасибо за письмо, – сипло произношу я. – Сомневаюсь, что выжил бы без него.

– Ты бы умер с голоду, – соглашается Рут. – Потому что всегда был упрям.

Меня охватывает головокружение, и образ жены расплывается. Становится все трудней сосредоточиться.

– В тот вечер я съел кусок тоста.

– Да, знаю. Ох уж этот тост, завтрак вместо обеда. Уму непостижимо. И тоста было недостаточно!

– Но хотя бы что-то. И потом, в любом случае подходило время завтрака.

– Мог бы приготовить блины. И яичницу. Тогда у тебя хватило бы сил вновь ходить по дому. Ты бы смотрел на картины, мог вспоминать, как прежде.

– Я был еще не готов. Я боялся, что будет слишком больно. И потом, одной картины не хватало.