Николас Спаркс - Дальняя дорога

Снаружи ветер сдувает снег с ветвей. На машину он не падает, но этого достаточно, чтобы вновь напомнить мне о том, где я нахожусь. Но какая, впрочем, сейчас разница?

– Помнишь, каким ясным было небо, когда мы ужинали? – спрашиваю я. – Столько звезд…

– Потому что не мешали городские огни. Мой отец сказал то же самое.

– Мне всегда нравились Аутер-Бэнкс. Зря мы не ездили туда каждый год, – говорю я.

– Наверное, тогда они утратили бы свою магию, – отвечает Рут. – Каждые несколько лет – вот идеальный вариант. Мы так и делали. И всякий раз Аутер-Бэнкс казались свежими, незнакомыми, нетронутыми. И потом, когда же было ездить? Летом мы путешествовали. Нью-Йорк, Бостон, Филадельфия, Чикаго, даже Калифорния. И разумеется, Блэк-Маунтинс. У нас была редкая возможность повидать страну, которая мало кому выдается. Что может быть лучше?

«Ничего», – думаю я и сознаю в душе, что Рут права. Мой дом полон сувениров, привезенных из поездок. Как ни странно, не считая раковины, которую мы нашли на следующее утро, ничто не напоминает об Аутер-Бэнкс, но воспоминания о них не меркнут.

– Мне нравилось ужинать с твоими родителями. Твой отец, казалось, знал все на свете.

– Да, – отвечает Рут. – Он же был учителем, и его брат тоже. И дяди. Мой отец родился в семье ученых. Но и ты заинтересовал папу – ему очень хотелось знать о твоей службе штурманом во время войны, хоть ты и неохотно об этом рассказывал. Наверное, тем больше он тебя уважал.

– Зато твоя мать была иного мнения.

Рут замолкает, и я вижу, что она подбирает слова. Она играет выбившейся прядью волос и внимательно ее рассматривает, прежде чем продолжить.

– Мама беспокоилась обо мне. Она знала, что несколько месяцев назад ты сильно меня обидел. Пусть даже мы вновь стали видеться, я еще не вполне успокоилась…

Рут имела в виду мое заболевание свинкой и возможные последствия. Своей матери она рассказала лишь через много лет, когда та перестала удивляться отсутствию внуков и начала всерьез тревожиться. Рут деликатно объяснила, что у нас не будет детей. Она очень старалась не взваливать вину исключительно на меня, хотя с легкостью могла бы. Еще одно доброе дело, за которое я вечно благодарен жене.

– Твоя мать почти не разговаривала за ужином, зато потом, когда она мне улыбнулась, я испытал истинное облегчение.

– Она оценила твое предложение помыть посуду.

– Это было самое малое, что я мог сделать. Я до сих пор считаю тот ужин лучшим в своей жизни.

– Тебе понравилось, да? – Рут погружается в воспоминания. – Мама купила свежих овощей в придорожном лотке и испекла хлеб. А отец, как оказалось, мастерски обращался с грилем.

– Мы пошли гулять, когда помыли посуду.

– Да, – отвечает она. – Ты в тот вечер осмелел.

– Ничего особенного. Я просто попросил бутылку вина и два бокала.

– Никто этого не ожидал. Моя мама никогда не видела тебя с такой стороны. И она занервничала.

– Да, но мы уже выросли.

– В том-то и проблема. Ты мужчина, а у мужчин бывают желания.

– А у женщин нет?

– Да, конечно. Но в отличие от мужчин женщины в состоянии их контролировать. Они ведут себя цивилизованно.

– Тебе это сказала мать? – скептически спрашиваю я.

– Я и без нее прекрасно понимала, чего ты ждешь. Твои глаза были полны похоти.

– Если я правильно помню, – отвечаю я сдержанно, – в тот вечер я вел себя как идеальный джентльмен.

– Да, но все-таки любопытно было наблюдать за тем, как ты подавляешь свои желания. Особенно когда ты расстелил на песке пиджак и мы присели выпить вина. Луна озаряла океан, и я чувствовала, что ты хочешь меня, хоть ты и старался этого не показывать. Мы сидели обнявшись, разговаривали, целовались, и я слегка опьянела…

– Прекрасный был вечер, – говорю я.

– Да, – соглашается Рут. – Прекрасный.

Выражение лица у нее немного грустное.

– Я знала, что хочу выйти за тебя. И не сомневалась, что мы будем счастливы вместе.

И я прекрасно понимаю, о чем она думала тогда.

– Ты надеялась, что врач мог и ошибиться?

– Кажется, я сказала, что на все Божья воля.

– Никакой разницы.

– Может быть, – отвечает Рут и качает головой. – Я знаю одно: когда мы сидели на берегу тем вечером, мне показалось, что Бог одобряет мое решение.

– А потом мы увидели падающую звезду.

– Она так и сияла на небе, – подхватывает Рут, и в ее голосе звучит восхищение. – Я впервые увидела такое чудо.

– Я велел тебе загадать желание.

– И я загадала, – отвечает она, встречаясь со мной взглядом. – И оно исполнилось очень скоро.

Хотя было уже поздно, когда мы с Рут вернулись, ее мать еще не спала. Она читала, сидя у окна, и, как только мы вошли, скользнула по нам взглядом – нет ли расстегнутых пуговиц или песка в волосах? С очевидным, хоть и старательно скрываемым облегчением она встала и принялась болтать с Рут, пока я ходил к машине за чемоданом.

Как во многих домиках на этом участке пляжа, здесь было два этажа. Рут с родителями жила на первом, а комната, которую отвели мне, располагалась неподалеку от кухни, на втором. Мы несколько минут еще посидели на кухне, пока Рут не начала зевать. Ее мать тоже, намекая, что пора прощаться. Рут не стала целовать меня при ней – мы еще не настолько осмелели, – и, как только девушка вышла, мать зашагала следом.

Я выключил свет и вернулся за заднее крыльцо. Красота моря под луной и ветер в волосах успокоили меня. Я долго сидел там, наслаждаясь прохладой, и думал о себе и о Рут, о Джо Торрее, о родителях…

Я пытался представить маму и отца на Аутер-Бэнкс, но тщетно. Мы никогда не ездили отдыхать семьей – не на кого было оставить магазин, – но, даже если бы это произошло, вряд ли у нас получился бы безмятежный отпуск. Мой отец за грилем, с бокалом вина в руке… с тем же успехом я мог вообразить его на вершине Эвереста, и мне сделалось грустно. Я понял, что отец совершенно не умеет отдыхать. Казалось, он вел жизнь, наполненную исключительно работой и тревогой. Родители Рут, напротив, наслаждались каждым моментом бытия. Я был потрясен тем, насколько иначе они воспринимали войну. В то время как мои родители погрузились в прошлое, отец и мать Рут с надеждой смотрели в будущее, словно боясь упустить шанс. Они предпочли извлечь максимум из своего везения и не переставали благодарить судьбу за то, что имели.

В доме царила тишина, когда я наконец вошел. Искушаемый мыслями о Рут, я на цыпочках спустился по лестнице. В каждом конце коридора находилось по комнате, но, поскольку двери были закрыты, я понятия не имел, где спит Рут. Я стоял и ждал, переводя взгляд с одной двери на другую, а потом развернулся и поднялся к себе.

Вернувшись в комнату, я разделся и лег в постель. В окна струился лунный свет, окрашивая все вокруг серебром. Рокот волн убаюкивал меня, и через несколько минут я начал засыпать.

И тут – хоть мне сперва и показалось, что я вижу сон, – отворилась дверь. Я всегда спал чутко, а после войны так тем более. Вначале были видны только тени, но я понял, что это Рут. Смутившись, я сел, а она вошла в комнату, тихонько прикрыв за собой дверь. Приблизившись к кровати, Рут одним изящным движением развязала поясок, и халат упал на пол.

В следующую секунду она уже оказалась в постели. Когда она придвинулась ко мне, я ощутил электрический ток, исходивший от ее кожи. Наши губы встретились; я перебирал волосы Рут и гладил спину. Нам хватило благоразумия не шуметь, и тишина сделала происходящее еще прекраснее. Мы легли, и я поцеловал Рут в щеку, потом принялся покрывать лихорадочными поцелуями шею и опять губы, словно зачарованный.

Мы занимались любовью – и повторили часом позже. В промежутке я прижимал Рут к себе и нашептывал на ухо, что я люблю ее и ни на кого не променяю. Она говорила мало, но в глазах и прикосновениях Рут я ощущал эхо собственных слов. Незадолго до рассвета она нежно поцеловала меня, надела халат и, открыв дверь, обернулась и шепнула:

– Я люблю тебя, Айра.

И исчезла.

Я лежал без сна, пока небо не начало светлеть, и заново переживал те часы, которые мы провели вместе. Я гадал, спит ли сейчас Рут или тоже бодрствует. И думает ли обо мне. Через окно я видел, как встает солнце, словно поднимаясь из глубин океана, и не было в моей жизни рассвета прекраснее. Я не выходил из комнаты, пока не услышал приглушенные голоса на кухне: родители Рут старались меня не разбудить. Наконец на кухню вышла Рут. Я все-таки подождал еще немного, прежде чем встать, одеться и открыть дверь.

Рут с отцом сидели за столом. Мать наливала себе кофе. Она с улыбкой повернулась ко мне.

– Хорошо спал?

Я изо всех сил старался не смотреть на Рут, но краем глаза заметил у нее на губах едва заметную улыбку.

– Как в сказке, – ответил я.

В Ноксвилле, где Люк в последний раз выступал шесть лет назад, трибуны были уже почти полны. Люк ждал в воротцах, ощущая знакомый прилив адреналина. Мир внезапно сжался. Даже когда толпа стихла, голос комментатора, перечислявшего его победы и поражения, был еле слышен.

Люк чувствовал, что не готов. Руки дрожали, страх мешал сосредоточиться. Бык по кличке Прицел метался и ревел под всадником, не позволяя отвлечься. Туго натянутый канат под брюхом животного держали другие ковбои. Люк поправил обвязку. Ту самую убийственную обвязку, которую он использовал, сколько помнил себя на арене. Ту самую, которую он накинул на Страхолюдину. Едва Люк успел закончить, Прицел уперся копытом в ограждение и сильно наклонился. Ковбои, натягивавшие канат, напряглись, борясь с быком. Прицел покачался в разные стороны, и Люк быстро принял нужное положение. Окончательно приготовившись, он коротко сказал:

– Начали.

Воротца распахнулись, и бык яростно рванул вперед, опустив голову и подбрасывая задние ноги кверху. Пока Люк, отставляя в сторону свободную руку, старался не потерять равновесия, Прицел начал вертеться слева направо. Люк удержался, потому что предвидел это, – а потом бык снова прыгнул и внезапно сменил направление. Наездник, не ожидавший такого финта, слегка съехал набок, но все-таки удержался. Он что есть сил напрягал руки и отчаянно цеплялся, пытаясь занять нужное положение. Прицел опять взбрыкнул и принялся крутиться – и тут прозвучал сигнал. Люк выпустил обвязку и спрыгнул с быка. Он приземлился на четвереньки, поспешно поднялся на ноги и зашагал к ограде, не оборачиваясь. Когда он перелезал через забор, Прицела уже уводили с арены. Люк уселся на ограде, ожидая результатов. Адреналин постепенно схлынул. Толпа взревела, когда судьи объявили, что он набрал восемьдесят один балл. Слишком мало, чтобы войти в финальную четверку, но все же достаточно, чтобы не выбыть из борьбы.