Nicols Nicolson - Да, и в наше время нашлись люди!

— Давай, только быстро.

Через пару минут радиостанция была готова. Я несколько раз вызывал Амирхана, и только на пятый или на шестой вызов он ответил. Спасибо Сергею Васильевичу, он сообщил мне условную фразу для опознавания. Когда утрясли с опознаванием, я ему рассказал открытым текстом, что с нами приключилось, и кто к этому причастен. Назвал наше местонахождение. Амирхан, выслушав, сказал, чтобы мы никуда не срывались, он согласует нашу эвакуацию в течение дня, максимум двух.

К сожалению, кто-то оказался проворней. По единственно возможному направлению, по которому можно было добраться в селение на автомобиле, поднимался столб пыли.

— Это уже по наши души, спокойно сказал я, обратив внимание Махмуда на пыль.

— Беги к старейшине, пусть укрывает людей в надежном месте, а сами готовимся к бою, — приказал Махмуд.

Первый выстрел я сделал по машинам с пятисот метров. Хорошая немецкая оптика давала такую возможность. Пока пассажир пытался перехватить руль у убитого водителя, я успел всадить пулю в него, и еще троих снял в кузове.

Почему мы начали стрелять по машинам? Да очень просто. На нашей волне боевики, двигающиеся к селению, на все лады рассказывали, как они отомстят нам за Саид-шаха.

Когда очередная пуля пробила мне левую руку, я не знал, чем перетянуть место ранения, все пакеты уже пошли в дело на правой ноге, где было две раны, одна ниже колена, а вторая в бедро. Я молил Бога, чтобы пули не поломали кости, тогда точно конец. Да собственно и так скоро он придет, патроны тают, вместе с силами. Я не слышу стрельбы со стороны Махмуда, там был взрыв гранаты от РПГ.

Патроны к РПК-ПКМ кончились, к СВД осталось два магазина, правда к АКМ еще три полных магазина, ну, и пяток Ф-1, повоюем. «Стечкина» приберег на самый крайний случай.

Атака боевиков на мою позицию в этот раз была массированной и долгой. Превозмогая боль и борясь с мотыльками, которые начали летать в глазах, отстреливался, пока были патроны. Двух последних бандитов положил из «Стечкина» в пяти шагах от себя, далеко отойти я не могу, правая нога не слушается совершенно. Я, несмотря ни на что, оставался верен своей неунывающей и веселой натуре и из последних сил подумал: вот нас окружают милые, симпатичные молодые люди, медленно сжимающие вокруг нас кольцо — сначала казалось, что нам конец, но оказалось, что нам не казалось…

Прав все же оказался Сажин: из первой и последней для меня операции я живым не выйду, а жаль.

Ну, вот и все, у меня только два ножа остались, а дальше — только зубы, если до бандитского горла смогу дотянуться. Я, как мог привстал, шатаясь. Не в полный рост, но как смог, как позволили раны — свой недолгий жизненный путь я не желал оканчивать, спрятавшись в укрытии. Ага — вот и один из ножей успел использовать довольно удачно…

Пусть кто-то скривится, но последний в жизни крик: «Русские не сдаются!», о котором я много раз читал в военной литературе и слышал в фильмах о войне, прозвучал в моей голове, но сказать эти слова я уже не успел.

В мое укрытие прилетела граната. Я, как в замедленной съемке, как в детстве со всплеском расплавленного свинца, увидел отдельные кадры трагической картины: откуда-то появляется, медленно вращая ребристая боками «лимонка» — Ф-1, падает, не долетая до меня метров двух, и начинает медленно подскакивая на кочках, приближаться ко мне. Затем передо мной возникла в многочисленных кадрах прыжка фигура моего боевого товарища — Хасана, закрывшего меня своим телом. Взрыв и темнота, пришли одновременно. Боли я уже не почувствовал.

— Айгуль, что ты к этому гяуру привязалась? — негодовала худая, черноволосая и некрасивая девушка лет двадцати. — Ему не выжить в наших условиях с такими ранами. Чего его жалеть, он ведь не мусульманин.

— Наси, ты несправедлива к нему. Этот парень защищал наших единоверцев до последней возможности. Когда наша группа ударила во фланг бандитам и я попала на его позицию, то ужаснулась. Там везде валялись трупы. Я потом посчитала, только мертвых было двадцать три. Подранков добили наши ребята.

— Ну, и, что?

— А то, что этот парень жителей и старейшину спрятал в единственном на все селения глубоком зиндане, а потом оборонялся, пока были силы. А еще, я думаю, что он русский.

— Почему так решила?

— Я его мыла, перевязывала и одевала. Он необрезанный.

— Не стыдно тебе, молодой и незамужней девушке, судить о мужском достоинстве, побойся Аллаха.

— Ничего такого я с ним не делала, а что увидела, о том тебе и говорю.

— Ладно-ладно. Ты, что смогла, сделала, теперь все в руках Аллаха, пусть он заботится об этом гяуре.

— Фортуна.

— Что за фортуна?

— Я когда перевязывала, он открыл глаза, посмотрел на меня, тяжело улыбнулся и прошептал — Фортуна. Не думаю, что он назвал свое имя. Наверное это, на мгновение очнувшись, он сказал мне. Что он имел ввиду? Кажется я где-то читала, что Фортуной в давние времена называли богиню судьбы, счастливого случая, удачи. Значит, он считает меня своей богиней судьбы, счастливым случаем, а нашу встречу — удачей! Да, точно, это так! Как он смог понять и увидеть во мне все это. Фортуна — красиво… А ведь и правда, не будь меня — не видать ему такого удачного счастливого случая.

Помолчав немного, Айгуль задумчиво протянула:

— Наси…. А вдруг я и правда его судьба, а он — моя?

— Не фантазируй, глупая, какая судьба. Что ты такое себе придумала? Ай-яй-яй — и не стыдно тебе?

— Нет. Не стыдно. Я пойду к Масуду Барзани — он из Курдского национального совета, гостит у нашего командира. Он может организовать отправку израненного бойца на лечение. Говорят, братья Барзани дружны с «белыми касками», а у тех даже санитарные самолеты есть.

— Охота тебе возится с этим русским?

— Да. Я выбрала его себе.

— Ты сошла с ума Айгуль!?

— Нисколько. Я отслужила свое в «Пешмерге», теперь свободна, как ветер. Присмотрела себе сильного и довольно красивого мужчину, имею полное право. Мне давно пора одеть золотой пояс замужней женщины. С двенадцати лет я держу в руках автомат, и вот десять посвятила «Пешмерге», пора уходить. Это мне знак свыше! На все воля Аллаха! Он послал его мне!

— Он не мусульманин, что творишь, неразумная!

— Разве нас, курдов, останавливала когда-либо национальная, расовая или религиозная принадлежность хорошего человека?

— Так Барзани тебя и послушал.

— Моя мать была не последним человеком в руководстве «Демократического союза», и отдала жизнь за свободный Курдистан. Барзани — умный человек, ему всегда нужна помощь рядовых членов движения. Уважение среди рядовых бойцов можно заслужить добрыми делами. Почему бы отправка на лечение этого воина, отважно защищавшего наш народ, не стала добрым делом? Тем более, я собираюсь его сопровождать. Если он умрет, то умрет у меня на руках. Значит, тогда — не судьба. Но пока он жив, я его буду считать таковой. Его устами со мной говорил великий и всемогущий Аллах!

— Ты, совсем спятила, Айгуль?

— Почему? Парень красивый, сложен как настоящий мужчина, имеет храброе сердце и, чувствую, добрую душу. А глаза! Ты видела какого цвета у него глаза, Наси? Конечно, не видела, только мне посчастливилось это на одно мгновение, когда он назвал меня Фортуной — ведь он все время без сознания, борется за свою жизнь. Левый — веселый и цветом как изумруд, а правый — серый, ласковый, добрый и …и очень уставший… — это знак свыше, точно тебе говорю. Не хочешь верить — не верь. Представляешь, какие у нас будут дети?

— Да ну тебя, поступай, как хочешь, — нахмурившись, махнула рукой угрюмая Наси.

Я умер впервые. Не знаю, кому как, но мне этот процесс не понравился. Больно мне было, и видения какие-то странные. Я лежал в неизвестном месте, мое тело горело — похоже, была высокая температура. Надо мной склонилась очаровательная девушка — Айшвария Рай в полувоенной форме. Она что-то говорила, но я не мог разобрать слов, я их просто не слышал. Внезапно прекрасное видение пропало.

Потом я чувствовал, как мое тело парит в неизвестном направлении, казалось, оно самопроизвольно делает хаотичные движения в пространстве. Мне было легко и спокойно, и главное, никакой боли. Чуть позже вокруг меня все пространство залил ослепительно белый свет. Он шел отовсюду, сверху, снизу с боков. Что-то теплое и нежное прикасалось к рукам, ногам и к туловищу. После этих прикосновений, почему-то хотелось почесать места касания. Но я не мог пошевелить даже пальцем руки. Затем я снова парил и с каждым мгновением, мне становилось прохладней.

Интересно, я уже в раю или меня определят в более суровое место? Почему спрашиваю? Да потому, что появились у меня перед глазами цветные, и довольно реалистичные, галлюцинации-глюки.

Я стою в белом халате, весь из себя аккуратный, чисто выбрит, с необычной прической, с фонендоскопом на шее и в резиновых перчатках. Стою, значит, и внимательно смотрю на себя. Думаю, такое может быть, только когда душа покинула оболочку тела, ведь нормальный человек сам на себя без зеркала смотреть не может. Я зеркала не вижу.

О, еще одна знакомая личность — Мария Перминова, приветственно кивает мне головой. Да, Маша — приятная во всех отношениях девушка. И меня радует, что я о ней помню. Она как-то странно опирается на мое плечо. Я бы сказал, по-хозяйски опирается. Собственно, что здесь странного, в видениях и не такое случается, хотя Мария никогда не пыталась прибрать меня к рукам. Мы просто хорошие друзья.