— Наверное, так оно и есть. Ничего не выиграешь и ничего не потеряешь, а значит, это великолепная исходная позиция, чтобы попробовать что-нибудь безумное.

«Что-нибудь отчаянное», — мысленно исправляет ее Дерия и все же вливает в себя еще глоток виски. Она предлагает Киви выпить, но та все еще держит в руках свой первый стаканчик и заглядывает в него, словно там что-то написано.

— Мне было семнадцать, когда я сбежала из дому, — говорит она. — С двадцатью тремя евро и семьюдесятью центами, четырьмя трусами, одними запасными джинсами, МР3-плеером и старой детской курткой.

— Это довольно безумно, — говорит Дерия и снова имеет в виду слово «отчаянно».

Киви смеется, тихо и невесело:

— Абсолютно. А что ты делаешь настолько же безумное?

Дерии кажется, что Киви тоже на самом деле имеет в виду «отчаянное». Она вздыхает:

— Я рискую своими работами.

— Это не безумие.

— Отнюдь.

— Нет. — Киви подчеркивает свое заявление глотком виски и встряхивается. — У тебя дерьмовые работы, и ни одна из них для тебя ничего не значит. Это даже ниже уровня четырех трусов. Я говорю о том типе, с которым ты встречаешься.

Якоб? Что же в нем может быть безумного?

— Якоба можно назвать полной противоположностью отчаяния, — говорит Дерия и чувствует, как острый взгляд Киви ее разоблачает. Только сейчас она обращает внимание, что и у Киви светло-карие глаза. Почти как у Якоба, только с зелеными пятнышками, а у Якоба похожие пятнышки, но золотистые.

— У меня во всех этих историях с отношениями совсем мало опыта, — говорит Киви, — прежде всего — с мужчинами, они меня вообще не интересуют. Но я тебе скажу так: если бы я любила человека, который целую неделю держится за меня, как репей, человека, который полностью занимает все мои мысли, а потом исчезает, не сказав ни слова, то я бы задумалась. Ты же вовсе не задумываешься. Вот такие штуки я называю словом «отчаяние». И, — ее голос становится совсем тихим, — это проблематично. В твоей ситуации.

— Дело в том, что он — писатель, — отвечает Дерия. — Я это сама знаю. Когда мы пишем, тогда… — она не договаривает, не описывает, что случается потом. Незачем, она это знает по собственному опыту. Другие люди этого никогда не поймут, и она чувствует себя глупой, пытаясь, несмотря ни на что, все это объяснить.

— Он ведь пришел к тебе, чтобы писать, — говорит Киви, — потому что в своем общежитии у него нет ни капли покоя для своего писательства.

В животе Дерии начинает зарождаться нечто, похожее на злость. Это совершенно не дело Киви — рассуждать о Якобе и его намерениях. Ведь она его вообще не знает.

— И даже если он не пишет, — вообще говоря, он и не может писать, вспоминает Дерия, потому что его пишущая машинка стоит у нее дома, — это ведь не означает, что он обязан передо мной отчитываться, если один-единственный день не позвонит.

В понедельник с утра ушел, а сейчас уже вечер вторника…

— Роберта я тоже частенько подолгу вообще не видела, а, как-никак, я была за ним замужем.

Наоборот, с Якобом все открыто. Она даже не может сказать, что они стали парой. С ее точки зрения — да. Но видит ли он это точно так же? Она его даже не спрашивала. Конечно, она об этом думала, однако не хочет рисковать и слышать ответ, который отнимет у нее несколько дней прекрасных иллюзий.

Киви делает еще глоток, как будто ей нужно выпить для храбрости. После этого долго смотрит на ноги, словно те являются неразрешимой проблемой. Дерия уже не ждет, что собеседница что-нибудь скажет, однако та все же делает попытку:

— Меня это просто удивляет. Не сердись на меня, Дерия, это просто…

— Да?

— Он появляется именно тогда, когда кто-то вламывается в твою квартиру и кто-то тебя преследует. Ты не обратила на это внимание?

— Сначала появился преследователь, — поправляет ее Дерия.

Но злость все сильнее кусает ее за стенки желудка. Она давит стаканчик в руке и замечает это лишь тогда, когда пластик больно врезается в пальцы. Какой-то мужчина присоединяется к ним и входит под крышу остановки. У него презрительный взгляд, он видит бутылку и недовольно качает головой. Неужели ей показалось, что между его кустистыми бровями при слове «преследователь» что-то вздрогнуло? И вообще, он мог что-то услышать?

Киви игнорирует ее возражение.

— Пока он с тобой, преследователь не появляется.

— Конечно, нет! — резко отвечает Дерия. — Неужели ты думаешь, что твой отец вел бы себя так, если бы рядом с тобой был твой защитник?

— Производитель, — тихо говорит Киви. — У меня нет отца.

И она продолжает, игнорируя замечание Дерии.

— А затем он просто исчезает. И как только он исчезает, снова появляется преследователь.

— Ты говоришь… — «…те же самые глупости, что и Солнце», хочет сказать Дерия, но затем воздерживается от комментария. — …глупости, — решившись все же, говорит она и встает.

Ее ноги так замерзли, что даже болят, а в коленях словно вытянулись все жилочки. Ей хочется уйти отсюда. Появившийся мужчина нервирует ее. Когда Киви сказала слово «преследователь», он повернулся к ней. Его глаза синие и холодные как лед.

— Все, я ухожу, — говорит она и уходит, не ожидая Киви.

Только через десять метров она оборачивается. Киви плетется позади, держа бутылку виски за горлышко, словно мертвую курицу. Мужчина остается на остановке. Он зажигает сигарету и смотрит им вслед.

— Что я, собственно, здесь делаю? — набрасывается она на Киви, когда та присоединяется к ней. — Ты не можешь выбросить куда-нибудь эту дерьмовую бутылку? Мы шляемся тут, как бродяги, люди уже начинают обращать на нас внимание.

Киви останавливается:

— Пусть себе пялятся. Они всегда так смотрят.

У нее нет с собой рюкзака, значит, бутылку спрятать некуда.

— Но я не люблю, когда на меня таращатся, — резко отвечает Дерия, забирает у нее из руки бутылку «Джека Дэниэлса» и прячет в свою сумку. Бутылка великовата, чтобы закрыть молнию, но, по крайней мере, ее так почти не видно.

Они молча идут дальше. Дерия немного впереди, даже толком не зная, куда лучше направиться. Может быть, все же к ней домой?

— Ты ошибаешься, — наконец говорит Дерия, еще не приняв решения, не рассердится ли Киви на ее слова. — Ты ошибаешься во всем.

— Всякое бывает, — отвечает Киви.

— Я имею в виду в том, что касается Якоба.

Киви улыбается короткой и безрадостной улыбкой:

— Зато ты никогда не ошибаешься, верно?

— Почему же, постоянно ошибаюсь. Но не в том, что касается его.

— Ах да? Откуда ты это знаешь?

— Просто знаю, и все, — вырывается у Дерии громче, чем ей бы хотелось.

Она глубоко вздыхает и повторяет слова более спокойным тоном:

— Я просто знаю. Я не имею понятия почему, но в этом я абсолютно уверена. Более чем уверена, уверена более, чем когда-либо в своей жизни. — «Удивительно, — думает она, — честно говоря, я никогда ни в чем не бываю уверена». Все вокруг всегда было непостоянным, даже то, что казалось устойчивым. Любое, нет, почти каждое обещание раньше или позже оказывалось пшиком, и человек, который его дал, исполнять не собирался. Наверное, это у нее осталось из болезненных застывших отношений матери и дочери. Задатки чувствовать себя уверенной и растить в себе доверие у нее, наверное, развивались в нетипичное время. Тем убедительнее действует на нее уверенность, которая сейчас у нее есть:

— Якоб не представляет никакой опасности для меня.

В кармане пальто Дерии беззвучно вибрирует мобильный телефон. Она вытаскивает его из кармана.

— Вот! — восклицает она с триумфом. — Легок на помине. Он как раз звонит мне, видишь?

На лице Киви написано, что она не считает дискуссию оконченной, но тем не менее молчит, пока Дерия говорит по телефону. «И то ладно», — думает Дерия. Имя Якоба на дисплее снова придает ей мужество защищать его от любого подозрения.

— Алло, Якоб, — щебечет она в телефон, искоса смотрит на Киви и кажется самой себе немного смешной. — Прекрасно, что ты звонишь. Где ты?

— Хай, любимая, — отвечает он мягким голосом, и Дерия немного сердится, что Киви не может это слышать. — Извини, пожалуйста, кое-кто, кого я раньше знал, ненадолго приехал в Кельн, и я внезапно решил, что надо поехать, чтобы встретиться с ним. Сейчас я уже еду обратно.

— Прекрасно. Мы увидимся? Мы можем вместе поужинать и после этого вместе заняться каждый своим текстом.

— Sorry, Дерия, — говорит он, и она проглатывает разочарование. — Сегодня, к сожалению, не получится.

— Ну, ничего, — отвечает она тихо. — Я как раз гуляю с одной подругой. Мне не хотелось бы сейчас расставаться с ней. — Глупо в этом лишь то, что она только что сама спрашивала, не хочет ли он с ней встретиться. Рядом дико жестикулирует Киви. Наверное, она хочет сказать, что может уйти и не обидится, но Дерия прощается, целует едва слышно свой мобильный и отключается.

— Вот видишь, — говорит она Киви, словно телефонный звонок был последним кусочком мозаики, чтобы дополнить картину невиновности Якоба. — Он просто был в гостях у друга. Все в порядке.

— Моя мать, — говорит Киви, — в таких случаях всегда произносила цитату из фильма «Бэмби»: «Если ничего хорошего сказать не можешь, лучше промолчи».

— Твоя мать легко могла бы понять мою бабушку. Те же самые пустые оболочки слов.

— Но я — не моя мать. — Киви обхватывает себя руками, будто должна поддерживать сама себя. — Моя мать до сих пор стелется перед отцом, как собака. И поэтому я тебе еще раз говорю, даже если ты не хочешь слышать этого. Тут что-то не так, Дерия. Я это просто нюхом чую. Я — уличная крыса, и я умею чуять зло. Я вынуждена чувствовать, чтобы избежать его. Мой инстинкт каждую ночь спасает мою задницу. Этот тип, Дерия, он не просто пахнет. Он воняет.