Но хуже этого было то, что она инициировала в моем теле. Я мог винить в этом то, что оставил Лили в баре, после того как планировал провести с ней ночь, зарывая свою агрессию в нее, но я был бы лжецом. Никто никогда не вызывал у меня такую реакцию, как Эли.

Прошлой ночью, я лежал без сна несколько часов, боролся с этим, ругал себя за то, что даже на секунду позволил моему мозгу уйти в такого рода мысли. Она была младшая сестра Кристофера, ради Бога. И она была как младшая сестренка для меня. Я достал свой дневник, намереваясь вылить мое отвращение на его страницы, но вместо этого, написал какое-то чертово никуда не годное дерьмо о песнях Сирены.

Когда рассвет, наконец, показался из окон рано утром, я вышел на балкон покурить и наблюдал, как встает солнце. К тому времени я получил контроль над ситуацией и взял на заметку то, что меня поразило: как прошедшие годы изменили ее, что, в действительности, Эли больше не ребенок.

Затем этот спусковой крючок пришел в действие, когда я проскользнул позади нее на кухню. Беспорядочные черные волны ее волос спадали по сторонам, и она была одета в коротенькие пижамные шорты, которые открывали ее длинные ноги, и все, о чем я мог думать, было как я приподнимаю ее попу на стойку, мои руки на ее коленях, когда я развожу их в стороны, затем мои ладони на ее бедрах.

Волна вины затопила меня, в то время, как фантазии уже пришли в голову. Я прошептал, каясь:

—Доброе утро, — зная, что я должен собрать свое дерьмо, потому что не было ничего правильного в том, как я смотрел на нее.

Но потом, она посмотрела на меня. Нет. Не посмотрела. Таращилась.

Осуждала.

Уставилась на меня, как будто я какое-то шоу уродов.

Это и стало спусковым крючком моего пистолета. Это вызвало гнев, который присутствовал всегда в каждой клеточке моего тела. Отвращение проскользнуло сквозь мои стиснутые зубы, когда я спустил его на девушку, хотя на самом деле, это не относилось к ней вообще.

Единственный человек, которого я ненавидел — был я сам.

Тем не менее, у нее не было права на меня так смотреть. Я не приехал сюда за ее жалостью, чтобы она рассматривала меня своими глазками и думала, что что-то понимает. Как будто ее это заботит. Никого это не заботит. Людям просто нравится чувствовать себя лучше, выставляя свое сострадание.

И я абсолютно уверен, что ей плевать.

Мои кулаки сжались по бокам.

Дерьмо.

Но я не мог избавиться от ноющей боли, которая тянула где-то глубоко внутри. Мне было не выносимо видеть ее такой: дрожащей и начинающей плакать. Ненавидел знать, что этому причина я. Я напугал ее.

Но это к лучшему. Я не врал, когда сказал ей, что ей не нужно ничего знать. И после реакции, которую она вызвала во мне, мне определенно не стоило ничего узнавать про нее.

Я склонился над столом, заполняя то, что ощущалось как сотое заявление, которое я написал сегодня. Большая часть дня была съедена перебежками от одной строительной компании к другой, гоняясь за работой, которая не существовала в этой отстойной системе. Снова никем не нанятый, я провел половину дня, подвергая сомнению свое здравомыслие. Кто, черт побери, просто уезжает из своего дома и увольняется с приличной работы без каких-либо планов? Такие идиоты как я, вот кто.

Я закончил заявление, и встал.

— Готово? — владелец, Кенни Харрисон, сидел за большим письменным столом в противоположном конце комнаты, раскачиваясь взад-вперед на ужасном офисном кресле.

— Да, сэр. — Я ответил, в то время как пересек комнату и отдал ему заявление. Конечно, я надеялся на должность, подобную той, что оставил в Нью-Джерси, но согласился бы и на любую.

Он просмотрел мое заявление, внезапно поднял свое лицо ко мне:

— Ты родом отсюда?

Я просто кивнул, не смог заговорить.

— Хмммм. — Он продолжил: — Твое заявление выглядит хорошо. У нас сейчас немного проектов, но я смогу пристроить тебя куда-нибудь. Ты не будешь заниматься тем, что делал на прошлой работе, но все же.

Разочарование поразило меня, но я быстро стряхнул его:

— Согласен.

Кенни засмеялся:

— Отчаявшийся, да?

Я переступил с ноги на ногу, чувствуя себя неловко. Я заставил себя стоять спокойно:

— Можно сказать и так.

— Ладно. Почему бы тебе не вернуться сюда в понедельник утром, и заполнить кое-какие документы, чтобы начать работу?

— Спасибо, мистер Харрисон.

— Зови меня Кенни.

Я пожал его руку и начал уходить, бормоча слова благодарности, прежде чем вышел за дверь.

Я знал, что должен чувствовать облегчение, благодарность, но единственное, что я чувствовал — беспокойство, которое росло в течение дня. Я чувствовал, как оно гудит под моей кожей. Я прыгнул на байк, выехал на автостраду, прибавил газу и надеялся, что прогоню это. Горячий воздух врезался в мое лицо, и свистел в моих волосах, выталкивая гнев все выше и выше... Я мчался в потоке машин.

Сегодня адреналин от скорости не сработал. Это только натянуло беспокойство в моей груди, стало труднее дышать, когда я выжал газ. Когда вечером солнце начало садиться, я пресек пробку и находился недалеко от квартиры Кристофера и Эли. Я понял, что не могу вернуться, но был не в состоянии уехать дальше.

В конце концов, я остановился позади заброшенного здания с бутылкой Джека. Я подумал, что если не могу сбежать от этого, то утоплю это в алкоголе. Поднес бутылку к губам, приветствуя жжение, когда содержимое проскользнуло вниз по моему горлу и оказалось в желудке. Я подносил ее к губам снова и снова, откинув голову на штукатурку старого здания, и слушал, как ночь медленно проникает на улицы города.

Я никогда не понимал, почему звуки становятся более отчетливыми ночью, почему я могу слышать работу двигателя на мили отсюда, шелест птиц, когда они устраиваются в деревьях, эхо споров, которые происходят за закрытой дверью вниз по улице. Это все проникало и просачивалось в мое сознание, как будто каждый звук принадлежал мне. То, что некоторые рассматривали как мирное, ощущалось весьма подавляющим. Сегодня вечером то старое пристрастие ударило меня, сильное желание полного онемения, временного облегчения. Мне просто было жаль, что в течение одной проклятой ночи, я не мог заблокировать все это. Я допил бутылку. Моя голова закружилась, и я зажмурил глаза.

Но я никогда не мог отогнать это. Никогда не мог утопить.

Я никогда не забуду.

Моя рука сжалась на горлышке бутылки, и я встал. Зарычал, когда бросил бутылку в стену. Она разбилась. Стекло лопнуло и разлетелось по земле. Звуки топили воспоминания, и все, что я мог услышать, было разбившееся стекло, которое рассыпалось вокруг меня.

Я развернулся и врезал кулаком по зданию. Кожа на моих костяшках лопнула, когда они встретились с неровной стеной. Затем кожа побелела и побледнела, прежде чем кровь хлынула наружу. Я приветствовал это забытье, которое создавалось внутри меня.

Я снова и снова стучал кулаками по стене, пока не начал задыхаться, а кровь свободно капала с моей кожи. Ярость крутилась в моей груди и вырвалась из моего рта.

Это должен был быть я.

Это должен был быть я.

В изнеможении я опустил голову, прижав свои ладони к стене, когда глотал воздух. Жар пробрался вниз по моему горлу и превратился в моих легких в огонь. Моя голова качалась, а тело дрожало, когда агрессия наконец сломала, разрушила меня, а последствия принятия алкоголя поставило меня на колени.

— Бл*дь, — простонал я, резко упав на живот и прижав щеку к земле.

Я никогда не должен был возвращаться сюда. Было слишком много в этом месте, что отражало мое прошлое и звучало знакомо. Я отказывался испытывать комфорт в этом месте. Прежде всего, я боролся против желания остаться.

6 глава

Элина

Я поехала в сторону старого квартала. У меня был час, прежде чем я должна быть на работе, и после того, как Джаред убежал от меня сегодня утром, у меня появилось сильное желание съездить домой. Это не так, как будто я никогда не посещаю или провожу много времени, не видя родителей и моего младшего брата, Августина. Я вижу их часто. Но прямо сейчас я чувствовала потребность вернуться в старый квартал, где я так много времени провела с Джаредом, когда мы были детьми.

Я свернула налево, на улицу, где выросла. Это старый квартал с большим количеством семей. Я улыбнулась, вспоминая как спокойно здесь всегда было, если только Кристофер и Джаред не устраивали какие-нибудь беспорядки посреди улицы.

Заехав на подъездную дорожку, я припарковалась около гаража, перед скромным домом. Большие деревья вытянулись вверх во дворе. Моя мама, Карен, посадила их, когда Кристофер был малышом, чтобы они напоминали ей ее родной дом в Айдахо. Мама встретила папу, когда ей только исполнилось девятнадцать, вышла за него в двадцать и ожидала Кристофера к тому времени, когда ей было двадцать один. Она сказала, что никогда не думала дважды о том, чтобы покинуть дом, чтобы быть с папой, но это не означает, что она не скучала по нему.

Они купили этот дом, когда Кристоферу было девять месяцев. Они познакомились с Элен, мамой Джареда, в первый же день, после переезда. Мама говорила, что никогда не забудет голубые глаза шестимесячного малыша Элен, которого она держала на бедре, когда она позвонила в дверь, чтобы поприветствовать новых соседей. Мама и Элен уцепились друг за друга, они из того вида «быстрых» друзей, которые сразу чувствовали, будто знали друг друга всю жизнь, и всех нас вырастили вместе.

Я прошла по тротуару и позвонила в звонок, прежде чем позволить себе войти. Дверь скрипнула, открываясь:

— Мам? — позвала я.

— Эли?

Я пошла на ее голос, прошла через фойе и гостиную. Затем минула арку, ведущую на кухню, и в то же время она крикнула:

— Я на кухне. — Ее внимание было сосредоточено на тесте для печенья, которое она укладывала небольшими холмиками на лист.