Ксюша Левина - Чёртов мажор

Я стала думать, после долгого анализа, что всё-таки плевать мне на женщин и их права. Я сексистка, шовинистка, токсичная женщина, страдаю мезогиний и тэ де. Как я там раньше говорила Марку? Да-да-да…

Сейчас я решила говорить это обществу: да-да-да…

И самое главное… Ника — не феминистка.

Она сама не знает что это и успешно пыталась сделать из меня себе подобную последние девять наивных лет моей жизни.

Ника не понимает.

Она сидит напротив и молчит, она не может принять то, что я говорю, будто это заклинание на латыни.

 — Ты… он что тебе голову заморочил?

 — Нет, Ника. Мне никто ничего не морочил, — кроме тебя.

Но мысленное я не произношу, к чёрту… она не виновата, что я тогда в девятнадцать-двадцать сидела развесив уши.

Что это было?

Ну в двух словах… это была агрессивная давящая поддержка.

Я говорила: “Что делать?”, а Ника говорила: “Будь сильной!”.

Сильной, сильной, сильной. Ещё сильнее! Яйца уже отрасли? Отлично!

Этого мы ждали, детка! Теперь ты готова.

Таких как я у Ники много, она у меня была одна.

Сильная, дерзкая, крутая Ника.

У Ники муж с ней не ругается, от молчит. У Ники дети не воспитанные, они на свободном выпасе, познают мир. Если Никины дети хотят орать на улице — они будут орать.

Но мальчикам девочек бить можно, как и девочкам мальчиков.

Но в розовом могут ходить все. И те и те.

Но гендеров не существует, а если они есть, то не очевидные.

Ника так могла, а я — наверное, нет.

 — Неля…

 — Что? — я поднимаю на неё взгляд и не чувствую вины.

Ок, ок, ок, Ника. Я не справилась. Я слабачка.

Ок, ок, ок.

 — Ты должна быть силь…

 — А он? — я спрашиваю это впервые.

 — И он! Равнопр..

 — Невозможно, — я качаю головой. — Ника, это невозможно. Не для меня. Ну не подхожу я твоим критериям, прости. Я пыталась. Но увы, это не моё.

 — Да что не твоё? Неля! Это всё сл…

 — Ник, мне пофиг, — я улыбаюсь и она дёргается назад.

Я — Неля, которая любит ужасные патриархальные сериалы.

Я — Неля, которая любит музыку, на которую снимают сексистские клипы.

Я — Неля, которая не понимает или не любит современных умных течений.

Я, оказывается, люблю секс со всеми вытекающими, включая минет. А ещё я, кажется, люблю быть женой, а не партнёром. Ну как-то так…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

 — Неля, ты что, делаешь из меня врага? — вопрос Ники холодный и суровый, от него веет истерикой, но мне ровно.

 — Нет, я вообще ни из кого врага делать не хочу. Ты против Марка меня никогда не настраивала. Ты только хотела, чтобы я “познала себя” и стала “сильной и независимой”. Я перехотела. Мы же в свободной стране? Я думаю, что да. Так вот я хочу быть в этой стране просто женщиной. А ещё, блогеры которых ты читаешь, не феминистки, а черти какие-то. Перечитай понятие на википедии, хоть, не знаю. А то, как по мне, это просто токсичные истерички, которые орут и борются со всем подряд, чтобы с чистой совестью создавать трудности и героически их преодолевать. Прости…

 — Кто же такой умный, тебе так широко глаза открыл? — сарказм. Мне Ника не верит, она по уши в блогерах из инсты, в разговорах о “всяком”, и скорее всего даже не понимает о чём я.

 — Да никто! Просто вспомнила, что счастливой была раньше. Вернулась к заводским настройкам и вот… пробую новую жизнь с чистого листа.

 — Рада за тебя, — и Ника встаёт из-за стола.

Она обижается, она считает, что я её предала.

А мне хорошо, будто сбежала от абьюзера и ужасного зверя, хоть это и не так.

Меня никто не угнетал. Я сама создавала себе врагов и врагинь.

Телефон звенит и я мигом беру трубку.

 — Да, Марк?

 — Пошли в кино?

 — А дети? Сами с собой посидят?

 — Ага, — он весёлый и мне весело. Мы сто лет не были в кино.

 — Пошли! Захвати меня из к… — смотрю вокруг себя, на тощих богатых женщин, что пасутся у фитнес-бара со смузи, и решительно собираюсь на выход. — Из кафе, вышлю геопозицию.

 — Ты же в клубе, — озадаченно говорит он.

 — Ага, мне просто нужна порция вредного кофейка с плюшкой. Жду короче!

Из какой бы вещи ты не вырос… до неё можно и похудеть, если она любимая, верно?

Мы с мамой сидим на диване в гостиной Софьи Марковны и сверлим взглядами проссеко. Я готова уже открыть бутылку и бухнуть, но мама всё ещё не может смириться с тем, где она находится.

 — Неля? — истерично завышает ноты, а я сдержанно киваю.

 — Нам нужно поговорить, пожалуй, — прошу я, но мама дёргается, будто я подала ей для рукопожатия покрытую слизью руку.

 — О ч-чём? о том, как спустя лет ты осознала, что разрушила свою жизнь? А я говорила, что не приду, когда ты попросишь. Я говорила, что так будет! — она “трусит” головой.

Мелко мелко качает ей из стороны в сторону, а глаза сверкают, наливаясь слезами.

 — Мам, с моей жизнью всё прекрасно!

 — Неля, очнись! — мама театрально шепчет, машет руками. — Очнись, Неля! Трое детей! Муж… в золотой клетке держит! Работа… что за работа? Что за будущее?

Софья Марковна появляется в гостиной с бокалами для проссеко, а я торопливо срываю обёртку и начинаю раскручивать мюзле. С глухим хлопком бутылка открывается и вино шипит в бокалах, а мы с Софьей Марковной делаем по большому глотку.

Мама смотрит с каким-то отвращением и на нас, и на бутылку.

 — Мам… я хочу, чтобы мы нормально общались, — прошу я, но перед мамой будто бетонная стена, сквозь которую она ничего не слышит.

Я смотрю на них и сердце кровью обливается: на Софью Марковну в сливочного цвета костюме из лёгкой ткани, и на маму, далёкую от элегантности и будто законсервированную ещё двадцать лет назад.

Смотрю и представляю её молодой, прежней мамой, думаю, как это вернуть. Должна вернуть.

Мне кажется, что я обязана закрыть все гештальты. Обязана по каждому пункту перед собой отчитаться, и мама — один из них, один из моих проблемных якорей в прошлое. Неуютное, страшное прошлое, связанное только с бесконечными слезами и истериками. Несправедливости и ненужности.

 — Неля, а я… — начинает мама и берёт, наконец, бокал. Только Софья Марковна не даёт договорить.

 — Неля, а как дела у Егора? Как его новый кружок?..

 — Студия, — киваю я. — Отлично… он почти убедил нас, что ему это и правда интересно!

 — Он такой смешной! Такая развитая фантазия! — и Софья Марковна начинает не прекращая расписывать таланты моего сына.

Мама молчит. Она не знает, что сказать.

Её затворничество, незаинтересованность детьми, сейчас обнажаются, будто крабы после отлива. Мы болтаем, а она молчит, и от каждой новой смешной истории из прошлого, её губы нет-нет, да трогает лёгкая улыбка. Сейчас начнёт сравнивать моих детей с Серёжей, вот сейчас… три… два… один.

 — Соня похожа немного на… меня, — тихо говорит мама и делает глоток проссеко. — На мою фотографию в детстве.

И все мы знаем, что это не так. Что Соня — копия Марка, что её характер во многом копирует бабушку Марка, что она вообще не пошла в породу Магдалиных, но мы киваем.

 — Ещё проссеко? — спрашивает Софья Марковна и не дожидаясь ответа подливает маме вина.

Мы не заключаем ни мир, ни перемирие, но я хочу верить маме. Она мне ничего не обещала, но я хочу верить, что хотела пообещать.

Я уже готова снова стать её дочерью, из роли которой выросла, осталось убедить в этом её.

И как же хорошо, что Софья Марковна такая удивительная мать, и как же плохо, что я не верила Марку все эти годы, отрицая, что она даже просто “хорошая”. Накручивала себя, отвергала её, выдумывала. А свекровь защищалась и порой перегибала палку, провоцируя меня.

Пора нам всем повзрослеть уже…

А то скоро Соне понадобится хороший пример женщины!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Мне снова можно уходить в свой мир за пластиковыми капельками наушников.

Я иду по улице, по нашему частному сектору и веду на поводке нового члена семьи — щенка какой-то дворняги, которого было решено для меня приютить.

Марк решил, что я обязана снова гулять. Не для здоровья, а только для того, чтобы уходить в себя и рефлексировать под музыку, потому теперь в доме есть Мордоворот, очаровательный щеночек, пушистый и ушастый, как спаниэль.

Я снова много мечтаю, снимаю мысленно клипы и фильмы, доигрываю на свой вкус сцены из сериалов и танцую танго с Орландо Блумом.

Он… постарел, кстати.

И Кэти Перри… стерва, конечно.

Я снова могу быть одна и не только стоя в слезах под душем. А ещё в наушниках мне можно готовить, убираться и просто сидеть во дворе с книгой. Все эти опции приятны и сильно радуют, потому что мир: “Бом-топ-топ-мааам” — стал существовать за перегородкой, которую я убираю только соскучившись.

О, я люблю своих детей, но я обожаю своё пространство и его стало ровно столько, чтобы не стрессовать. И мне… не стыдно.

Я больше не жалуюсь и не ору, я просто не мешаю детям жить. Они могут орать, они могут топать, они могут играть сами с собой в шахматы, танцевать, петь, скакать на голове, пугать кота, лаять на собаку, прыгать на матрасе. Могут!

Пока я этого не слышу.