Ларри Макмертри - Чья-то любимая

– Зачем?

– Не знаю, – сказал он. – Наверное, здесь нет тамошней открытости и чистоты.

Я съела все его тако, а он довольствовался банкой пива. Винфильд смотрел на меня с нескрываемым восхищением.

– Мне всегда нравятся женщины, которые едят с таким аппетитом, – сказал он. – Как проходит ваш праздник постели?

– Праздник чего? – переспросила я, в полном шоке.

Винфильд ухмыльнулся.

– Я так всегда это называю, если связываюсь с кем-нибудь достаточно примитивным, – сказал он. – Скажем, просто женщина из народа, вот так. Разве не к этому все тогда и сводится?

– Возможно, – сказала я.

Как бы это ни называлось, но именно оно и завершило тот день. Мы с Оуэном собирались пойти на ужин, но он не объявился и не позвонил. Сначала я не придала этому факту никакого значения. Скорее всего, Оуэн где-то играл в карты. Для него не было ничего необычного провести за картами целый день и целую ночь подряд; тогда о всяких предварительных договоренностях он начисто забывал. Если я потом говорила ему, что мы с ним собирались пойти на ужин, Оуэн слегка удивлялся, не чувствуя за собой никакой вины и даже никак не оправдываясь. Честно говоря, заранее намечать с Оуэном какие-либо планы было делом более чем бесполезным. Все его рассуждения о планах были абсолютно риторическими и никак с его реальной жизнью не связывались. Возможно, Оуэн инстинктивно знал, что для него единственный верный шанс покорить кого-нибудь, а особенно женщин, мог реализовываться лишь тогда, когда они попадались ему внезапно, сами того не понимая. А если бы они об этом подумали всерьез, он бы их никогда в свои сети не поймал. Оуэн целиком зависел от внезапной силы своего натиска. Это я понимала, и уже научилась не строить никаких планов, не рисовать в уме никаких картин на завтра или даже на предстоящий вечер, да и ни на какое будущее вообще.

И лишь через полтора дня после нашего с Оуэном несостоявшегося свиданья, до меня дошло, что случилось. Вернулась Шерри. Я об этом, конечно, уже знала – в газетах появились ее снимки. Но эти обстоятельства как-то не увязывались у меня в сознании.

Я сидела у себя на террасе и читала сценарий. И тут меня вдруг осенило.

Через пару дней Оуэна и Шерри видели вместе на какой-то вечеринке. Чем больше я об этом думала, тем больше закипала. И не столько из-за его дезертирства, – я ведь знала, что когда-нибудь это случится.

Меня возмутило абсолютное отсутствие даже элементарной вежливости. На сей раз у меня была не мгновенно проходящая вспышка гнева; возмущение мое было глубоким, вулканическим. Прошло несколько дней, и я разрешила этому вулкану исторгнуться. Оуэн сидел и пил в баре на Голливудском бульваре, и я легко устроила перед этим баром засаду. Когда Оуэн выплыл из бара, над Голливудским бульваром достаточно ярко светило полуденное солнце. Я шагнула вперед, встала прямо перед Оуэном и дала ему пощечину. Оуэн в этот момент надевал солнечные очки. Для него мое появление было полной неожиданностью. Очки полетели на землю.

– Тебе надо бы научиться пользоваться телефоном, Оуэн, – сказала я.

Наверное, что-то попало Оуэну в глаз, может быть, я задела его пальцем, а, может, оправа от очков. Не знаю, что именно, но он сразу же схватился за него рукой. Оуэн был настолько поражен, что даже не смог сразу же разозлиться. Он так и стоял перед входом в бар. Огромный мужчина в липком спортивном пальто, модных широких слаксах и белых туфлях. Один глаз он закрывал рукой, а второй взирал на меня в полном недоумении. Я села в машину и уехала. На пешеходной дорожке кружились в пируэтах и волчках скейтбордеры. Эта узкая дорожка была очень дорогая и модная. На самом Бульваре инцидент остался незамеченным. По пешеходной дорожке прогуливались длинноногие девицы в вызывающих брюках, вышедших из моды года три тому назад. Девицы потягивали из трубочек апельсиновый сок фирмы «Джулиус» или жевали кусочки пиццы. Из дверей магазинов на девиц взирали сутенеры. Многие из них были одеты примерно так же, как Оуэн. Я увидела, как Оуэн вытащил свои темные очки из сточной канавы, но надевать их не стал. Он все стоял на пешеходной дорожке и, щурясь, смотрел мне вслед. В одной руке у него были очки, а другой он держался за глаз.

В ту ночь я никак не могла заснуть, все время глядя на стрелки часов. Чувствовала я себя ужасно. Так грустно в последний раз произнести вслух имя своего любовника. Это имя – часть человеческой сути, в конечном счете – часть какой-то особой роскоши. Если Оуэн когда-либо появится снова, я никогда не буду звать его Оуэном. Я стану употреблять местоимения и буду называть его просто «вы». Его имя было самым первым словом, услышанным мною от него тогда, когда он сидел передо мной на корточках на сцене в Нью-Йорке. И это же имя было последним словом, которое он услышал от меня у дверей бара.

И воистину, он-таки действительно появился вновь, месяца через четыре после смерти Шерри. И я назвала его только «вы».

В то утро, когда я дала Оуэну пощечину, Шерри Соляре решила, что за мой проступок меня надо наказать. Не за пощечину, нет, а за то, что я так разозлилась. Она сообщила Эйбу, что хочет перемонтировать мой фильм, который, вне сомнений, увидела несколькими днями раньше. А Эйб, в силу свойственной ему трусости, ни словом не обмолвился мне об этом просмотре. Однако я знала, что когда-нибудь это неминуемо произойдет.

Меня все это ни чуточки не удивило. Когда позвонил Эйб, я была спокойна, как раннее утро. Эйб очень нервничал. Он попросил меня поскорее приехать к нему, чтобы поговорить.

– Я не думал, что так случится, – произнес он после того, как все мне рассказал. – Знаете, я думал, она обо всем позабыла. Но, наверное, когда она увидела монтаж, у нее возникли свои идеи.

Эйб напряженно следил за выражением моего лица, чтобы усечь, насколько активно я стану возражать.

– Успокойтесь, Эйб, – сказала я. – Никаких проблем я создавать не собираюсь. Как я могла бы это сделать, когда и вы, и ваш дедушка так хорошо ко мне относились? Звезды всегда такие – и мы все это знаем. Я это переживу. И мне совсем не хочется, чтобы студия потеряла еще хоть один цент из-за наших с Шерри распрей.

Эйб никак не мог мне поверить, что делает ему честь – мое решение было весьма неправдоподобным. Тем не менее, вскоре он убедил меня, что ему невероятно повезло. Ведь все обошлось без травм, без судебных исков, без драк.

В избытке чувств Эйб сопровождал меня по всей студии, до самого выхода, до моей машины.

– Послушайте, – сказал он и посмотрел на меня совсем не так, как обычно. – Дедушка был совершенно прав. Вы действительно истинная леди. Мы собираемся дать вам другой фильм. Этой суки в нем не будет. Знаете, это будет по-настоящему качественный фильм.

– Это было бы прекрасно! – сказала я. Научившись давать пощечины, я, как видно, научилась еще и актерскому мастерству.

На прощание Эйб меня поцеловал, оставив на моей щеке влажный след своих губ. Он направился к проходной, но вдруг развернулся и быстро засеменил к моей машине. Я уже включила мотор.

– Подождите! Может быть, мы как-нибудь поужинаем вместе? – спросил он. – Обсудим какие-нибудь проекты, а? Или еще чего-нибудь?

– Почему бы и нет? – сказала я.

– Тогда я вам позвоню, – сказал Эйб с сильным акцентом.

Внезапно он почувствовал себя очень уверенным. Эйб отряхнул свои манжеты с таким победоносным видом, будто бы мы с ним уже переспали.

С легким сердцем, полностью расслабленная, ехала я в каньон Туджунга. Эльмо и Винфильда я застала во дворе. Они сидели без рубашек и кидали охотничий нож в дерево.

– Вот дерьмо! Если бы мы с тобой, Эльмо, научились так кидать этот нож, чтобы он не падал, мы бы могли заделаться этими проклятыми городскими партизанами, – сказал Винфильд. – Мы тогда бы смогли попасть ножами во всех начальников на студии и уничтожить капитализм.

– Мне капитализм нравится, – сказал Эльмо. – Я сижу здесь только потому, что мне хочется овладеть искусством кидать ножи.

Ни тому, ни другому ни разу не удалось так кинуть нож, чтобы он зацепился за дерево. Я тоже было попробовала швырнуть нож, но не попала даже в дерево. Винфильд все больше злился и кидал нож все с большей силой, но тот лишь скользил по стволу.

В конце концов Винфильд пришел в ярость и забросил нож на крышу своего дома.

– Да ведь это барахло, чего его беречь-то? – сказал он Эльмо, увидев, что тот расстроился.

– Я за него заплатил сто семьдесят пять долларов, – сказал Эльмо. – Это ручная работа.

– Мать твою! Да он и руки-то той, что его сделала, порезать бы не мог, – сказал Винфильд.

– Как малыш? – спросила я. Оба взглянули на меня с каким-то чувством неловкости.

– Приехала мать Шейлы и забрала и ее и ребенка, – сказал Винфильд. – Они решили отвезти ребенка туда, где находятся его корни.

– Это был мальчик. Маленький Винфильд Второй, – добавил Эльмо.

Винфильд вздохнул.

– Ну вот, я решил признать, что я – отец этого бедного крошки, именно я. Хотя я не очень-то был сам тому доволен. А теперь его увезли. Мне даже ни разу не пришлось хотя бы пеленки ему сменить.

Эльмо пошел в дом и вернулся с бокалами и вином. Мы с ним сели на лужайку и выпили немножко вина, а Винфильд пил пиво. Мы подсмеивались над тем, какой он неуклюжий да недотепа, но все наши издевки Винфильд спокойно пропускал мимо ушей. На самом-то деле он был не больший нескладеха, чем Эльмо, у которого с тех пор, как я его видела в последний раз, выпало несколько зубов.

– Сломал о край унитаза как-то ночью, когда меня рвало, – объяснил мне Эльмо, когда я его про эти зубы спросила. Похоже, их отсутствие Эльмо ничуть не беспокоило.

Потом Эльмо с Винфильдом начали спорить о том, можно ли считать волосатый живот бесспорным доказательством сексуальной мощи. У Винфильда от самого низа живота до пупка вилась тонкая полоска волос, а на торсе у Эльмо волос почти не было, и этот белый торс никаких сексуальных чувств не вызывал.