— Хорошо, если так. Хотя вот на Лаврушку никакие наставления не подействовали, загубил он сам себя…

— А я думаю, Егор, что дружок его загубил после того, как Лавруша на него составил завещание.

— И я так думаю, но доказать ничем не могу.

— А не боишься, что злодей может найти тебя и потребовать карту? Такой ведь ни перед чем не остановится, с ножом к горлу приступит.

— Я и сам того боюсь. — Чашкин невольно вздрогнул. — С тех пор как вернулся сюда из гридинского имения, живу с оглядкой.

— А может, пожертвовал бы ты этот клад куда-нибудь… хотя бы в церковь, — нерешительно сказала Василиса. — Не наше ведь это золото, чужое, добра оно нам не принесет.

— Думал я и об этом, сестра. Пожертвовал бы, если б точно знал, что золото пойдет на добрые дела, а не попадет в руки крючкотворов-казнокрадов. Да и в церкви тоже ведь попы разные бывают, не все праведники. Не знаю, как и поступить… Мы-то с тобой уже стары, нам немного нужно, обошлись бы без этого клада. Но мой Николушка — человек молодой, у него вся жизнь впереди, и в бедности жить ему, уж конечно, не хочется. Вот я и подумал: расскажу сыну всю правду, пусть он и решает, как быть. У Гридина наследников не осталось, так что мое это золото по праву, хозяин мне его завещал, а я сыну своему передам.

— И то правда. Николенька наш — человек достойный, он свое состояние не промотает и на худое дело не обратит. А что же ты до сих пор ему не рассказал?

— В письме об этом рассказывать опасно, а в отпуск Николай пока не собирается. Вот я и подумал: не буду ждать отпуска, а поеду к нему в полк, пока жив, да все и объясню с глазу на глаз. А то ведь здоровье у меня быстро убывает, этак могу не успеть с сыном попрощаться.

— Типун тебе на язык, не говори такого. — Василиса перекрестилась. — Как мы с Николашей будем без тебя?

— Да уж как-нибудь будете, не пропадете. — Егор ободряюще улыбнулся. — Николай — парень грамотный, он знает, где и как это золото можно обратить в деньги и сохранить. Уйдет в отставку, купит дом в местности, где его не знают, да и будет жить барином. И ты при нем. А женщина ты еще видная, здоровая, глядишь — и замуж тебя возьмут.

— Да какое там замуж. — Василиса махнула рукой. — Будем с тобой, братец, жить возле Николушки, внуков воспитывать. Только бы все получилось так, как мечтаем, чтобы никакой черт нас не попутал. И хочется пожить в богатстве — и страшно пользоваться чужим золотом. Все будет казаться, что кто-то за ним придет…

— Да, пока мы не уехали отсюда, есть опасность, что Лаврушкин злодей прознает, где меня искать, и явится за картой. И я вот что надумал: пока мы с Николаем не забрали сундук из тайника, нарисую-ка я другую карту, обманную. Настоящую мы с тобой спрячем в укромное место, а обманная будет лежать на полке, чтобы при первом же обыске вор мог ее найти. И обозначу я на этой карте, будто клад хранится возле Худояровки. Поедет «Мессир» к проклятому поместью — и столкнется с Куприяном. Пусть два лиходея между собой разбираются.

— Так-то оно так, а все равно страшно… Но ради Николенькиного счастья я готова эти страхи терпеть. Даст Бог, тот изверг не прознает, где ты живешь. А лучше всего было бы, если б он вовсе сгинул в какой-нибудь драке или на каторге и не терзал честных людей. Хорошо бы также, чтоб и Куприяна черти унесли подальше от наших мест.

— Ну, Куприян-то нам не страшен.

— Нам — нет, а барышню Полину мне жалко. И помочь я ей ничем не смогла. Да разве она бы меня послушала? Небось, Куприян ей совсем разум затмил. Сила-то порока велика…

— Полно об этом думать, нам с тобой своих забот хватает. — Егор выглянул в окно. — Вот и Федосья вернулась. Она баба глупая и болтливая, так что при ней о наших делах — ни слова.

Глава пятая

Беседка искушений

Возвращение из Криничек в Лучистое было окрашено для Полины в самые радужные и волнующие тона, а все ее мысли занимала предстоящая встреча с Киприаном. Но девушка старалась не показывать своего приподнятого настроения, потому что Анастасии Михайловне, напротив, было грустно покидать родные места, где когда-то прошли ее детство и юность. Вообще же за время поездки имя Киприана ни разу не всплыло в разговорах бабушки с внучкой. Анастасия Михайловна вела себя так, будто соседа Худоярского не существовало в их жизни: сама не вспоминала о нем и даже, не проявляя естественного женского любопытства, не задавала Полине вопросов, которые могли бы навести на разговор о Киприане. Девушка предположила, что Анастасия Михайловна, обходя молчанием щекотливую тему, надеется, что внучка за время разлуки призабудет свое увлечение как нечто краткое и несерьезное. Сама же Полина не решалась первой заговорить о Киприане. Так и получилось, что ни в Криничках, ни по дороге домой не было упомянуто вслух то, что более всего волновало Полину.

Дорога шла через редколесье, и девушка, рассеянно поглядывая на проплывавшие мимо деревья и отвлекаясь от мыслей о Худоярском, старательно вспоминала свое пребывание в Криничках. По приезде туда Анастасия Михайловна и Полина застали в доме радостную суету: неделю назад жена Владимира Денисовича Саломея Ивановна разрешилась от бремени, родив здорового, крепенького мальчика. Полина пришла в полный восторг от двухлетней сестрички и крошечного братика, а бабушка не могла без слез умиления смотреть на младшеньких внуков. Да и дядя Владимир, суровый и уже немолодой полковник, растроганно улыбался при виде своих прелестных малышей. Владимир Денисович, хоть и вел теперь размеренную жизнь уездного помещика, но в душе оставался боевым офицером и отслеживал все военные кампании, перечитывая газеты и отмечая места баталий на картах. Прошлогоднее поражение союзных войск под Аустерлицем[29] он переживал так, словно мог бы его предотвратить, если бы лично участвовал в битве. Полину искренне трогал старый вояка, сведущий в ратных делах, но чудаковатый и даже немного беспомощный в мирной жизни.

— Трудно, наверное, человеку военному превратиться в уездного помещика, — сказала она, вспоминая дядю.

— Да, — со вздохом откликнулась Анастасия Михайловна. — Часто бывает так: кто в бою смел, тому в быту не хватает ни опыта, ни терпения. Мой старшенький всю жизнь провел на службе, не научился за женщинами ухаживать, вот и получилось: вояка бравый окручен бабой лукавой. Его Солоха хоть и малограмотна, зато весьма хитра.

— Бабушка, да ты просто предубеждена против Саломеи Ивановны, — сказала благодушно настроенная Полина. — Ты же сама хвалила ее за то, что она женщина хозяйственная, домовитая. Или ты считаешь этот брак мезальянсом потому, что твоя невестка — дочь мелкого купца?

— Не купца, а мещанина.

— Что за сословные предрассудки, бабушка? Ты же вольтерьянка!

— Дело тут не в сословии. Не то плохо, что она мещанского рода, а то, что душа у нее мещанская и выше подняться не хочет. Скорее мужа до своего уровня опустит. Замечала ты, как она на слуг покрикивает, как крепостных селян в три погибели гнет? Будто невесть какая барыня родовитая, а не точка простого лавочника. Я с людьми так не обращалась, да и сейчас, в старости, не самодурствую. А люди-то в наших краях, особенно пожилые, помнят то время, когда там крепостного права еще не было, вот им и обидно, что теперь их стали бить и продавать, как скотину.

— Ну, Саломея Ивановна вроде пока их не бьет и не продает, она же не Салтычиха какая-нибудь. А что груба и криклива — так ведь и дядя бывает грубоват, да и шутит иногда по-солдафонски. Наверное, у отставных полковников такие порядки в доме — дело привычное. И жены им такие подходят. Зато Саломея Ивановна родила ему двух замечательных деток.

— Это правда, — не удержалась от улыбки Анастасия Михайловна. — За деток ей спасибо, детки славные. А Владимир, я знаю, особенно будет возиться с сынком, обучать его всяким ратным премудростям. Раньше, бывало, с Ваней, сыном нашего соседа Федора Паскевича, все беседовал о военных баталиях, да так, что мальчик прямо заслушивался. И вот ведь какое совпадение — стал Иван Паскевич видным офицером, уже и отличился в турецкую кампанию. Ну а теперь Владимир будет собственного сына воспитывать, готовить в полководцы.

— Немало славных людей вышло из-под Полтавы, — улыбнулась Полина и поцеловала Анастасию Михайловну. — Но лучше всех — моя бабушка!

— Что-то ты нынче больно весела и ласкова, — шутливо погрозила пальцем Анастасия Михайловна. — С чего бы это? Радуешься, что мы возвращаемся домой? Какая же особая радость ждет тебя в нашей деревне?

Впервые за время поездки бабушка намекнула внучке на ее сердечное увлечение, но Полина сделала вид, что не поняла ее намека, и ответила беспечным тоном:

— Просто радуюсь нашему благополучному путешествию и хорошей погоде. Да и когда радоваться, как не в восемнадцать лет?

— Тоже верно. В юности душа всегда ждет каких-то радостных событий. А только не спеши эти события приближать, не рвись им навстречу. Если это судьба — то сама к тебе придет.

— Я тоже так думаю.

Коляска мерно покачивалась, и Анастасия Михайловна задремала, откинувшись на подушки. Полина тоже прикрыла глаза, но радостное возбуждение не давало ей погрузиться в дремоту. Она вспомнила о том, что Киприан собирался к их приезду обустроить свой дом. «Интересно, успел? — подумала она. — Вряд ли. Но это не так уж важно».

Коляску подбросило на ухабе, и Полина, открыв глаза, посмотрела вокруг. Дорога теперь шла через живописную холмистую равнину, поросшую лиственными рощицами и прорезанную неширокой извилистой рекой. Красивый пейзаж был слегка подпорчен видом убогой деревеньки с покосившимися темными избами. Увидев, что бабушка тоже открыла глаза и осматривает местность, Полина заметила:

— А хаты-мазанки в Криничках мне нравятся больше этих изб, потому что светлые.