— Да, есть, — наконец произнес Марк.

Джози просияла.

— Не радуйся раньше времени, — сурово обронил он. — У тебя смазливое личико и роскошные волосы, но этого мало.

— Я согласна на все что угодно, — выдохнула девушка. — Я все сделаю по-вашему.

Марк задумался.

— Послушай, Джози, это нелегко. Есть одна штука, ее называют «лицом времени». Никто не может предугадать, каким оно будет в следующее мгновение. Мода меняется быстро, а то, что считается «последним криком» сегодня, выглядит безнадежно устаревшим завтра. Кроме того, остается проблема твоего возраста и семьи. Ведь ты, по сути, беглянка. У меня могут быть большие неприятности.

— Но ведь прошло уже три месяца с тех пор, как я ушла из дома и меня никто не искал. Значит, им все равно, правда? И потом — нет такого закона, который бы запрещал работать вдали от дома в пятнадцать лет.

— Все зависит от отношения твоих родителей к тому, чем ты занимаешься, — сказал Марк. — Если родители решат, что тебе угрожает моральная или физическая опасность, они могут учредить над тобой опеку через суд.

— Да не станут они этого делать, — презрительно заявила Джози. — До тех пор, пока они периодически получают от меня письма, им наплевать, чем я занимаюсь.

Фотограф глубоко вздохнул.

— Я должен все обдумать, Жожо. Надо отпечатать сегодняшние снимки, показать их кое-кому. Возможно, ими заинтересуются. Тогда и решим, как с тобой быть дальше.

Он знаком попросил официанта принести счет, и Джози поняла — разговор окончен.

— Вы мне не дадите совет? — спросила она. — Как мне быть с работой у Толкушки?

Марк обернулся, взглянул на нее и неожиданно приподнял пальцем подбородок девушки. Глаза его стали темными и непроницаемыми, она даже не могла разглядеть зрачков.

— Это твое личное дело, — проговорил он. — Я тебе не сторож и уж тем более не ангел-хранитель.

— Но можно мне еще поработать с ним? — в отчаянии спросила Джози. — Мне необходимы деньги.

— Ты защищена лучше других девушек, — ответил Марк. — Если тебе нужны деньги — работай, но не вздумай болтать об услышанном сегодня.

Это было не совсем то, на что она рассчитывала.

— Может быть вы запишете мой адрес? — спросила она.

Кинсэйл кивнул, вытащил из кармана блокнот с ручкой и протянул ей.

— Не жди ответа раньше, чем через несколько недель. Но ради своего же блага держи язык за зубами…

На улице Марк распрощался с Джози и направился к своей машине. Разумеется, стоило бы подвезти девушку, может быть даже зайти в гости, чтобы осмотреть ее жилище, однако он хотел запомнить модель такой, какой увидел ее через видоискатель камеры.

Марку исполнилось тридцать семь, но выглядел он гораздо моложе своих лет. Он вполне мог представить себя отцом Джози, хотя никаких отцовских чувств не испытывал. Когда она вошла в студию, первой его мыслью было — на этой девчушке можно заработать настоящие деньги. Она была красивой, может быть, самой красивой девушкой из всех, кого ему довелось снимать, и при этом совершенно естественной.

«Эти волосы…» — бормотал он себе под нос. Ее непокорные кудри станут торговой маркой, фирменным знаком. Компании, производящие средства для ухода за волосами, будут молиться на нее, а у косметических фирм буквально потекут слюнки. Но было у Джози еще кое-что помимо волос — кожа, лицо и фигура. Просто бесподобные. Правда, она не слишком умна и до смешного наивна, однако стоит этим фотографиям появиться в прессе, как ее попросту растерзают рекламные агентства. Досадно, что ее откопал именно Толкушка! Просто так он с ней не расстанется.

Марк Кинсэйл ощущал: стиль жизни англичан скоро сильно переменится. В Лондоне это чувствовалось острее всего — менялись настроения людей, возникали все новые бутики, иной стала музыка, которую крутили на дискотеках, другие песни занимали первые места в музыкальных хит-парадах.

Он уже пережил нечто подобное раньше, в пятьдесят пятом, когда ему было всего двадцать восемь. Марк был женат, имел двоих детей и работал на одной из фабрик в Бирмингеме. Погоду тогда делали «Тедди Бойз», рок-н-ролл Билла Хэйли и «Комет». Именно они стали провозвестниками перемен. Тогда фотографирование было для Марка всего лишь безобидным увлечением, но стоило ему начать снимать «Тедди Бойз» и безумие посетителей танцзалов, как он сразу же понял, что хочет стать профессионалом. Самое большее, чего он мог добиться в Бирмингеме — редкие съемки свадебных торжеств и школьных выпускных балов. Тем не менее он относился к своим фотографиям со всей серьезностью, зная: единственным местом, где его признают, будет Лондон.

В конце войны Марку исполнилось семнадцать, а через год его призвали на срочную службу. Отбывание двухлетней воинской повинности вовсе не способствовало расширению кругозора. Подобно многим из числа его друзей, он рано женился и вскоре обзавелся детьми, поэтому ему было не из чего выбирать — приходилось заниматься прибыльным, но невыносимо скучным делом. Разумеется, это было жестоко — бросить семью и отправиться в Лондон на поиски удачи, однако Марк знал — если он останется в своей бирмингемской дыре, то вскоре возненавидит близких за то, что они приковали его к себе.

И все же революция, которую он предчувствовал, не разразилась. Замужние женщины по-прежнему сидели дома с детьми. Их мужья вкалывали как проклятые ради содержания семьи, находя утешение в приобретении автомобилей и телевизоров. Если закрыть глаза на то, что качество жизни несколько улучшилось, для большинства она осталась точно такой же, как до войны. Однако Марк не покинул Лондон, продолжая ежедневно запечатлевать те едва различимые глазом перемены, которые происходили вокруг, ему и в голову не приходило вернуться к семейному очагу.

Он еле-еле сводил концы с концами, продавая снимки «Тедди Бойз», бродяг, проституток района Сохо, битников из джаз-клубов, и постепенно приобретал репутацию фотографа, чьи снимки всегда имеют социальный подтекст. В 1957 году Марк получил премию за то, что сумел зафиксировать тревогу и беспокойство иммигрантов из Западной Индии, сходящих на пристань Саутгемптона. В пятьдесят восьмом кадры, запечатлевшие скорбь болельщиков «Манчестер Юнайтед», переживающих гибель любимой команды в авиакатастрофе, и снимки расовых волнений в Ноттинг-Хилл принесли Марку еще большую известность. Вскоре он добился признания как фотограф гражданского направления, газеты приглашали именно Кинсэйла, когда им требовались трогательные, но одновременно жестокие снимки для тех или иных статей.

Сейчас же, спустя десять лет после бегства из Бирмингема, Марк был совершенно уверен — перемены, которые витают в воздухе, не окажутся рождественскими хлопушками, как случилось в середине пятидесятых. Люди устали от однообразной и нудной работы, а послевоенные реформы вроде модернизации служб здравоохранения и социального обеспечения оказались пустой болтовней. Умами завладел лозунг «Все и сразу!», люди больше не хотели годами откладывать деньги на покупки, которые так и оставались несбыточной мечтой. В моду вошли баснословное богатство и пресыщенность, и Марк стремился это запечатлеть. Он по-прежнему делал снимки «с социальным подтекстом», но пропади они пропадом, все эти безработные, бродяги, расовые беспорядки и пикетчики; пришла пора подняться на более престижный уровень — и в личном, и в профессиональном планах.

Тем не менее Марк прекрасно понимал: если газетчики заметят, что он предает, более того — продает те самые идеалы, которые исповедовал столько лет, его попросту смешают с грязью. Он станет изгоем в глазах людей, создавших ему имя. Вплоть до сегодняшнего дня Кинсэйл мучился поисками ответа на вопрос: как подняться выше, не обнаруживая ни перед кем, что его совершенно не волнует тяжелое экономическое положение людей, попадающих к нему в кадр. Его интересовали только композиция и качество снимков, не более.

Жожо могла стать первой ступенькой на пути к настоящему успеху. Люди искренне верят в истории о Золушках, а он вполне способен состряпать для них еще одну. Дочь бедняка-фермера, которая отправилась покорять Лондон и едва спаслась от ужасов секс-индустрии — такая история придется по вкусу самым закоренелым циникам. Сюжет уже сложился у него в голове. Вначале — несколько снимков на Паддингтонском вокзале — девчушка с чемоданом, широко раскрывшая от испуга кукольные глазки. По версии для публики, снимки сделаны совершенно случайно, но едва фотограф проявил пленку, эта картинка стала буквально преследовать его. В течение нескольких недель он тщетно пытается разыскать среди миллионов лондонцев свою героиню — здесь следует привлечь толкового журналиста и опубликовать репортаж с описанием тех мест, куда попадают сбежавшие из дома подростки. Цель — ужаснуть и шокировать читателя. А затем внезапно свершается чудо: фотограф по чистой случайности находит девушку, уже стоящую на краю пропасти, и спасает ее, беря под свою опеку.

Сворачивая к парку Белсайз, в окрестностях которого он жил, Марк самодовольно улыбнулся. Его всегда раздражали методы Дэвида Бэйли. Этот преуспевающий фотограф просто-напросто снимал красивых женщин, чья красота оставалась красотой, даже если бы их щелкал желторотый новичок с «лейкой». Бэйли задохнется от зависти, когда увидит Жожо. Марк намеревался заключить с девушкой чрезвычайно жесткий контракт, по которому никто не будет иметь права снимать ее, кроме него. Жожо должна стать и станет «лицом шестидесятых».

Гораздо позднее, когда Марк заперся в лаборатории, чтобы обработать снятые сегодня кадры, Джози лежала на своей кровати, накрывшись подушкой, и плакала. Она была испугана, растеряна и совершенно не представляла, как ей быть. Ей удалось не показать Марку, насколько она потрясена тем, что студия Толкушки оказалась ширмой для грязных делишек, но только когда фотограф распрощался и уехал, девушка вдруг во всей полноте осознала, как она влипла. Если бы ей сразу сказали, что эта работа заключается в демонстрации своего тела грязным старикашкам, она бы никогда не согласилась на нее даже за сотню фунтов в день.