Абигейл и Вон стояли еще с минуту, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, словно танцевали под музыку, которую слышали только они. Затем она оказалась на улице, под ветром с дождем, вцепившись во взятый взаймы зонтик, как будто от него зависела ее жизнь.


Когда Абигейл добралась до дома, уже давно стемнело. Дождь немного поутих, но все еще срывался судорожными потоками. Пока такси, которое она поймала на железнодорожном вокзале, ехало по аллее к ее дому, она с удовлетворением отметила, что повреждения от бури были минимальными — несколько затопленных участков и сломанные ветки на деревьях. В доме было темно. Похоже, что у них отключили электричество. Когда она поднималась к парадному входу, света не было даже на крыльце, хотя в это время он обычно горел в любом случае. Потому-то она не сразу заметила перепачканную фигуру, съежившуюся на ступеньках.

Разглядев ее, Абигейл резко остановилась; сердце, казалось, подскочило к самому горлу. В этот момент появилась луна, игравшая в прятки с тучами, и осветила фигуру женщины, которая неторопливо поднялась на ноги и вышла из тени крыльца.

— Сеньора Армстронг? — Это была испанка, примерно одних с Абигейл лет и, судя по всему, промокшая до нитки. Только глаза у нее были сухими — они горели, как раскаленные угли. Голова ее была высоко поднята; медленно и аккуратно выговаривая английские слова, она представилась: — Я — Консепсьон Дельгадо.

16

Сперва Абигейл не могла даже пошевельнуться. Наконец она сдвинулась с места и исключительно спокойным голосом, не выдавая лихорадочного биения сердца, сказала:

— Сеньора Дельгадо, я ждала вас. Почему бы нам не зайти в дом?

Женщина заколебалась, а затем напряженно кивнула, слегка наклонив голову. В бледном сиянии луны, пробивавшемся сквозь поредевшую завесу туч, Абигейл увидела, что она вся дрожит и с усилием сжимает челюсти, чтобы не стучали зубы. Абигейл никогда не видела, чтобы человек выглядел так жалко… и при этом так гордо. По лицу сеньоры Дельгадо было видно, что ее не пугает ни Абигейл, ни ее богатый дом и, что бы ни случилось, она не собирается терять голову.

Когда Абигейл открывала дверь своим ключом, рука ее предательски дрогнула. Она щелкнула выключателем у входа и лишь потом вспомнила, что в доме нет света. Стояла тишина. Похоже, никого не было. Только Брюстер вышел из тени, чтобы поздороваться, и лаем дал понять, что ему совершенно не нравится, что его оставили одного. Абигейл пошла по темному коридору в кухню и открыла верхний ящик соснового комода в поисках спичек. Найдя их, она зажгла свечу в стеклянном подсвечнике на комоде.

Пламя осветило мать погибшей девушки. Эту женщину при других обстоятельствах можно было бы назвать красивой, но сейчас она выглядела, как сама смерть — бледная и дрожащая, с короткими черными волосами, прилипшими к голове. Стоя в арке кухни в насквозь промокшей одежде, с которой капала вода, она была похожа на Персефону[106], застывшую в нерешительности у ворот иного мира.

— Садитесь, пожалуйста. Я сейчас сделаю какао. Для вас это будет очень кстати. — Абигейл жестом показала в сторону кухонного стола, но женщина не захотела присесть. Она просто сделала несколько шагов вперед и остановилась напротив Абигейл, которая едва устояла на месте, чтобы не отпрянуть. С трудом сохраняя на лице вежливую улыбку, она спросила: — Вы говорите по-английски? — Впрочем, об этом можно было бы и не спрашивать: внутренний голос подсказывал Абигейл, что дело тут не в языковом барьере.

— Немного, — ответила Консепсьон с сильным акцентом.

По ее тону Абигейл поняла, что этого «немного» будет более чем достаточно для выяснения отношений.

— Я понимаю, что вы проделали дальний путь, — сказала Абигейл, пытаясь завязать разговор.

Женщина снова кивнула.

— Да.

— Я ожидала вас. Перес сообщил мне, что вы едете.

— Перес, — презрительно процедила женщина.

— Он также рассказал мне о том, что произошло. — Абигейл приходилось заставлять себя смотреть ей прямо в лицо, превозмогая желание спрятаться за многословием запутанного корпоративного сленга. — Я очень сожалею, сеньора Дельгадо. И не только о вашей дочери, но и… видите ли, я ничего не знала. Мне доложили обо всем только после того… — Она беспомощно развела руками.

Женщина молчала, уставившись на нее немигающим взглядом своих пустых черных глаз. Абигейл храбро продолжила:

— Разумеется, я ужасно переживала. Я хотела сразу же позвонить, но… — Она снова запнулась, сообразив, что уже начинает извиняться, хотя ни о каком прощении не может быть и речи. Голая правда заключалась в том, что она не должна была следовать совету Переса. Ей нужно было довериться своему внутреннему голосу. Теперь же она хваталась за любую возможность хоть что-то изменить, даже понимая, что уже, видимо, слишком поздно. — Может, вам что-то нужно? Деньги? Место, где вы могли бы остановиться? — Она посмотрела на Консепсьон, но та с тем же презрительным выражением лишь покачала головой. — Тогда, может, вызвать вам такси? Вам действительно нельзя оставаться на улице в такую погоду. Об оплате не беспокойтесь. Я позабочусь об этом. На самом деле я бы с радостью покрыла все ваши расхо…

Консепсьон оборвала ее, прежде чем Абигейл успела договорить:

— Мне от вас ничего не нужно. — Глаза ее пылали.

Абигейл озадаченно посмотрела на женщину.

— Простите. Тогда я не знаю, чем вам помочь.

— Дело не в помощи. Я пришла не за этим. — Мать погибшей девушки выпрямилась в полный рост. — Я хочу своими глазами посмотреть на женщину, которая забрала у меня mi hija[107]. — В обличительном жесте она указала на нее пальцем. — Кровь моей дочери на вас, сеньора.

Абигейл вздрогнула, как от удара. Она вдруг поняла, что только сейчас полностью прочувствовала потрясение, вызванное гибелью девушки. До сих пор имя Милагрос Санчес было для нее всего лишь именем, всплывшим в связи с несчастным случаем. Теперь же, глядя в лицо скорбящей матери, Абигейл отчаянно хотелось помочь этой женщине возместить ее потерю… хоть как-то… хоть чем-то… Но какие объяснения она могла предоставить? Какие слова утешения произнести? Смягчить эту боль было невозможно.

Будь она в своем офисе, рядом находились бы люди, которые помогли бы как-то уладить это дело, но здесь, в собственном доме, ей не найти спасения. Она оказалась в ловушке, бежать было некуда, а эти жуткие горящие глаза, глаза ангела мести, словно пригвоздили ее на месте. Консепсьон не сказала и не сделала ничего угрожающего, но, тем не менее, Абигейл была так напугана, как будто ее держали на мушке прицела.

Только через какое-то время ей наконец удалось совладать с собой и она тихим дрожащим голосом ответила:

— Если бы я знала… если бы я могла предотвратить пожар, поверьте, я бы обязательно это сделала. Вы себе представить не можете, как я сожалею.

Консепсьон с презрением покачала головой.

— Сожалеете? На самом деле вы не сожалеете, сеньора. Вы сожалеете только о том, что я здесь. Теперь вам не спрятаться.

— Прошу вас, я понимаю, что вы расстроены, но…

Женщина сделала еще один шаг к ней.

— У вас есть дочь, верно?

Абигейл резко выпрямилась.

— Слушайте, давайте не будем вмешивать сюда мою дочь.

Откуда ей знать, не попытается ли эта женщина отомстить ей, каким-то образом причинив вред Фебе? От этой мысли она похолодела. Если бы здесь был Кент! В таких ситуациях он неизменно был хорош. К нему часто приходили истерические пациенты с разными кровотечениями или поломанными костями, и ему всегда удавалось успокоить их.

— Моя Милагрос была хорошим человеком. Хорошей девочкой, — продолжала Консепсьон Дельгадо тем же неумолимым тоном. — Она много трудилась, чтобы заработать денег и поехать в Америку, к своему мужу. Это была ее мечта. Теперь этой мечты больше нет. Мой ребенок умер. Но вам ведь все равно. Для вас она — ничто. — Сжатые губы женщины, синие от холода, резко контрастировали с горячим жаром ее взгляда. Нервным движением она полезла в карман и, достав оттуда фотографию, сунула ее прямо в лицо Абигейл. На снимке была запечатлена улыбающаяся темноволосая девушка, похожая на Консепсьон в молодости. — Mirá[108]. Посмотрите на нее. Знайте, кого вы у меня отняли. — В глазах ее стояли слезы, но это были жесткие слезы — черный лед на дороге, по которой сейчас неудержимо скользила Абигейл. — У вас есть дочь. А что есть у меня? Скажите мне, сеньора.

Тени на стенах, отбрасываемые дрожащим пламенем свечи, угрожающе разрастались и, казалось, смыкались вокруг Абигейл. Ее кухня, благоухающая корицей и гвоздикой, заполненная любимыми предметами, внезапно показалась ей холодным и неуютным местом. Ни синяя керамическая миска для хлеба, принадлежавшая ее матери, ни образцы вышивки, сделанные еще ее прабабушкой и передававшиеся из поколения в поколение, ни глиняное блюдо с неровными краями, которое вылепила Феба, когда была еще в первом классе, не радовали ее.

— Я понимаю, что не могу сделать ничего такого, что восполнило бы вашу утрату, — начала она, медленно и тщательно выговаривая слова, чтобы Консепсьон поняла ее… и чтобы не потерять контроль над собой. — И я не отрицаю, что в любом случае несу какую-то ответственность за происшедшее. Но давая распоряжение увеличить производство, я понятия не имела, что сеньор Перес станет подвергать всех риску, вводя определенные… ограничения. — Абигейл действительно пришла в ужас, когда узнала о предпринятых им мерах, и ее первым порывом было уволить Переса. Но управляющий слишком много знал, и она не сомневалась, что при случае он воспользуется этим для своих целей. Сейчас Абигейл понимала, как неубедительно звучат ее объяснения для Консепсьон, несмотря на то что она старалась заставить мексиканку понять истинные причины трагедии. — Да, вас постигло жуткое горе. Но поверьте, в подобных ситуациях часто бывает так, что никто не виноват. Порой это просто цепочка неправильно принятых решений. Людям свойственно допускать ошибки. Именно это случилось на фабрике… Страшная ошибка.