Рождественский обед в их доме всегда был королевским пиршеством, к которому готовились несколько дней. Их слабенькое семейное единство, очень хрупкое и сохраняющееся только благодаря стараниям и терпению домоправительницы, которая заботливо подклеивала каждую его трещинку, в такие праздники казалось достаточно реальным. Вон помнил, как смотрел через стол на лица родителей и сестры, освещенных сиянием зажженных свечей, на прекрасно поджаренного блестящего рождественского гуся, которого Розали ставила в голове стола, и все это ему очень нравилось. Но ощущение это длилось недолго. Как и весь этот день, все быстро тускнело в памяти. На следующее утро мать снова укладывалась в постель с одной из своих очередных «головных болей», а отец опять уносился в офис, словно человек, отчаянно бегущий из горящего дома. Сейчас Вон ехал к сестре, чтобы отпраздновать с ней Рождество в первый раз за… да, по меньшей мере прошло уже лет пятнадцать с тех пор, как они отмечали его вместе.

А возможно, это будет и последний.

Лайла не должна знать, что результаты его последних анализов были совершенно не обнадеживающими — лейкоцитарная формула крови не реагировала на курс лечения так, как на это рассчитывал доктор. И эта новость только обеспокоит ее. А у нее и так хватает своих собственных проблем.

Этот день обещал быть примечательным и по другим причинам. Во-первых, там, совсем рядом, в большом доме будет Абигейл. Не беря в расчет напряженные отношения между ней и Лайлой, он понимал, что будет досадно находиться так близко от нее физически и все же достаточно далеко с точки зрения того, что он называл «ее другой жизнью». По всем правилам он должен был бы считать вполне удобным заглянуть к своей старинной подруге, чтобы пожелать ей счастливого Рождества. Но Вон также знал, что все это закончится ощущением, будто он ведет себя назойливо. Кроме того, уютная домашняя сцена, которую он, скорее всего, там увидит, определенно вызовет у него депрессию. Потому что за последнее время в его отношении к Абигейл произошел существенный сдвиг: то, что начиналось как прогулка по аллее воспоминаний, сейчас перешло на территорию более опасную, чем все, что ему встречалось в его путешествиях.

— Ты что-то совсем затих. Как ты себя чувствуешь?

Вон вынырнул из водоворота своих мыслей и посмотрел на Джиллиан. Она была такой миниатюрной, что казалась ребенком, которого посадили за руль: решительная маленькая девочка с торчащими во все стороны патлами светлых с розовыми кончиками волос, большими зелеными глазами на личике эльфа и взглядом жгучим, как огонь паяльной лампы.

— Нормально, — сказал он, стараясь говорить небрежно. Джиллиан имела склонность кого-нибудь опекать — в ней кипела какая-то кинетическая энергия, которая, если не была направлена на творческие свершения, начинала поглощать все на своем пути, — и Вон уже получил всю порцию ее опеки, какую только мог вынести.

— Ты уверен?

— Ну конечно же уверен. Расслабься, оʼкей? — Да, он чувствовал усталость, и его немного подташнивало, но в последние дни это было для него вполне нормальным. Так что нет никакой необходимости возиться с ним.

— Я смогу вздохнуть с облегчением, только когда мы получим результаты сканирования после твоей следующей компьютерной томографии, — заявила она. Через несколько недель закончится этот курс химиотерапии, и они смогут узнать, принес ли он желаемый результат. Ему бы очень хотелось быть настроенным так же оптимистично, как Джиллиан. — Что доктор Гроссман сказал о твоей температуре?

— Я ему ничего не говорил. Он уехал на праздники, поэтому я решил подождать до следующего приема. В любом случае это не так уж важно. — Возможно, периодическое плавное повышение температуры у него было просто частью реакции на химиотерапию, наряду с другими побочными эффектами, как, например, рвоты, выворачивавшие наизнанку желудок, и выпадающие клочьями волосы?

Джиллиан бросила на него строгий взгляд.

— Вон, ты же знаешь, это не тот случай, чтобы валять дурака. У тебя рак. Даже несмотря на все то, что они дают тебе сейчас, я не всегда уверена, что эти врачи сами знают, что делают. Тебе нельзя упускать ни одного шанса. — Она нахмурилась, и ее маленькие ручки еще крепче сжали руль.

— А я уверен, что доктор Гроссман знает, что он делает.

Она презрительно фыркнула.

— Ну, допустим. Но если бы ты был его больным другом или родственником, он бы не уехал кататься на лыжах в Аспене, вместо того чтобы принять тебя.

— Я бы не сказал, что сейчас в этом есть крайняя необходимость. Давай не будем делать из мухи слона, о’кей? — Вон изо всех сил старался скрыть свое нетерпение. У Джиллиан были добрые намерения, и она была просто бесподобна, разрешив ему обосноваться у нее дома, не говоря уже о том, что эта маленькая женщина самоотверженно ухаживала за ним в те дни, когда он не мог встать с постели. И дело не ограничивалось домашней заботой. Когда однажды Лайла не смогла приехать в город на его регулярный прием у врача по средам, Джиллиан без колебаний бросила все, чтобы отвезти его в больницу, хотя знала, что ей придется два часа дожидаться под дверью, пока ему будут делать химиотерапию. Иногда она немного перегибала палку, но он знал, что чаще всего ее беспокойство было оправдано. — Обещаю, что позвоню доктору Гроссману, как только он вернется; а если мне станет хуже, то даже раньше. — Он заметил, как по лицу Джиллиан промелькнула тень страха, который она обычно тщательно скрывала, и это наполнило его теплым чувством к ней. — Послушай, Джил, я понимаю, что, вероятно, уже давно умер бы, если бы не ты. И мои обглоданные стервятниками косточки валялись бы сейчас где-нибудь посреди пустыни. Но не нужно так хмуриться. Прошу тебя, Рождество все-таки.

Она сухо хихикнула.

— Ничего с тобой не сделается. Ты слишком упрямый, чтобы просто так умереть.

— Это я упрямый? Кто бы говорил!

Джиллиан была самым настойчивым человеком из всех, кого он знал. И она держалась за него мертвой хваткой, как морской моллюск держится за скалу. Не то чтобы Вон возражал против этого. Она приняла его к себе уже больного, не задавая никаких вопросов и не устанавливая никаких временных рамок. Помимо этого Джиллиан постоянно выступала в роли Флоренс Найтингейл[83]. Она читала ему, когда он был слишком слаб, чтобы сфокусировать взгляд на тексте; она давала ему сосать кубики льда, когда он был так обезвожен после непрерывных рвот, что не мог поднять голову с подушки; она приносила ему куриный суп из закусочной «Эйзенберг’с» и воздушный рис из «Сити Бейкери», чтобы поддерживать его аппетит. Он знал, что в результате этого она выбивается из своего рабочего графика, хотя сама она, похоже, не очень переживала по этому поводу. А еще ему казалось, что на самом деле Джиллиан… получает от этого удовольствие.

Эта мысль скользнула, как змея, и кольцами обвила его сердце, сердце, которое обычно было наполнено снисходительностью по отношению к его бывшей подружке. Змея эта шипела ему: «Тебе не кажется, что это очень удобно для нее, когда ты валяешься, словно жертвенный теленок?» В конечном счете именно непоседливый образ жизни Вона послужил причиной их расставания. Джиллиан устала дожидаться его появления в промежутках между очередными разъездами. Она обвиняла его в том, что он пытался оправдывать уклонение от настоящих отношений своей работой и занятостью. И вот теперь его удерживало на месте нечто более сильное, чем любовь хорошей женщины. Конечно, Вон не сомневался, что Джиллиан искренне желала, чтобы ему стало лучше, но иногда ему казалось, что в глубине души она все-таки была рада тому, что он находится сейчас там, где хотелось ей.

Мысль эта удручала его. Пытаясь ее прогнать, он переключил внимание на распечатку карты с сайта «МэпКвест» у себя в руках.

— На следующем светофоре направо, — скомандовал он. — Так мы выедем на главную улицу, Мейн-стрит. Судя по карте, мы всего в нескольких милях от дома Абигейл.

— А она знает о твоем приезде? — спросила Джиллиан, разумеется, имея в виду Абигейл.

Она сразу невзлюбила ее и не стеснялась напоминать ему об этом при первой же возможности. Насколько Вон знал, это не было связано с тем, что Абигейл что-то сказала или сделала, и догадывался, что Джиллиан хотела, чтобы он полностью принадлежал только ей.

— Мне кажется, что я ей говорил. Но она наверняка будет занята своей собственной семьей. — Вон произнес это будничным тоном, но при упоминании об Абигейл сердце его забилось учащенно.

Ее визиты значили для него намного больше, чем просто возможность время от времени увидеть свежее лицо, лицо человека, не относившегося к его новому, достаточно ограниченному окружению, куда входили только Джиллиан, его сестра, а также персонал и пациенты гематологического отделения Нью-йоркского пресвитерианского госпиталя, с которыми он сейчас был уже на «ты».

Джиллиан свернула на улицу, вдоль которой выстроились причудливые магазинчики и кафе в праздничном убранстве.

— На твоем месте я бы не была так в этом уверена, — сказала она с язвительной ноткой в голосе. — Сомневаюсь, чтобы она упустила шанс лично пожелать тебе самого веселого Рождества.

— Да брось, Джил. Мы с ней старые друзья. — Вон продолжал отвечать непринужденным тоном, хотя эти слова прозвучали неискренне даже для него самого.

Джиллиан пренебрежительно фыркнула, видимо подумав о том же самом.

— Да неужели? Тогда нужно обязательно сказать об этом ей. Похоже, у нее по этому поводу свое мнение.

— Ты все выдумываешь.

Но даже возражая, Вон знал, что в словах Джиллиан есть доля правды. Он тоже чувствовал, что отношение Абигейл к нему не просто платоническое. Впрочем, ничего хорошего из этого получиться не могло. Она была замужем. А Вон — можно назвать это высокоморальными устоями или наследием его любившего пофлиртовать отца, либо объяснить тем фактом, что вокруг всегда было в изобилии одиноких дам, — взял за правило никогда не связываться с замужними женщинами.