Пока Карим смотрел в окно, погруженный в свои мысли, она разглядывала его в лучах заходящего солнца, которое на время залило скромно обставленную комнату золотистым сиянием, сделав ее почти привлекательной. Его высокие скулы и орлиный нос напоминали ей благородные профили, отчеканенные на старинных бронзовых монетах.

— Вы уже давно живете в этой стране? — осведомилась Лайла.

— Да, достаточно давно.

Он снова перевел на нее взгляд, и на его лице она прочла целую историю, на пересказ которой, возможно, ушла бы вся ночь. Но она не хотела продолжать этот разговор, выпытывая у него подробности из жизни. Она очень устала, проголодалась и думала сейчас только о том, чтобы до завершения своего первого рабочего дня успеть распаковать вещи.

— Спасибо вам еще раз, — поблагодарила Лайла, провожая Карима до дверей. — Вы мне очень помогли.

— Дайте знать, если вам понадобится что-нибудь еще, — сказал он, направляясь к двери. — Я немного задержусь. Я никогда не заканчиваю раньше шести.

Она заколебалась, боясь показаться навязчивой, но потом все же решилась:

— Есть одна просьба. Вы не могли бы одолжить мне молоток? Я хотела повесить у себя вот эту картину. — Она указала на написанный акварелью морской пейзаж, стоявший в раме у дивана.

Это вполне могло бы подождать и до завтра, но Лайла знала, что будет чувствовать себя здесь более уютно, если эта картина будет висеть на стене — небольшой домашний штрих в безрадостном в остальных отношениях месте. Она вспомнила, как впервые увидела ее в галерее в Кармеле, где они с Гордоном проводили свой отпуск. Она сразу же влюбилась в нее, но Гордон особого энтузиазма не проявил. И только через месяц, когда на годовщину их свадьбы муж сделал ей сюрприз, она поняла, что он только делал вид, будто картина ему не понравилась. Это воспоминание вызвало привычный приступ тоски. Да, Гордон мог обмануть множество людей, включая и ее саму, но он любил ее — и это чувство было подлинным.

Карим кивнул и ушел, а через несколько минут вернулся с молотком и коробочкой крючков для картин.

— Прошу вас, мне было бы приятно, если бы вы позволили мне сделать это самому, — сказал он, нагибаясь, чтобы взять картину. — Только покажите, куда вы хотели бы ее повесить. — Его утонченные манеры выглядели странно, навевая мысли о рыцарях в доспехах и джентльменах из далекого прошлого.

Лайла почувствовала, что краснеет.

— О, я вовсе не имела в виду… я не хотела вас больше беспокоить…

Он остановил все ее возражения.

— Я рад, что могу быть полезным.

Отослать его сейчас было бы слишком грубо, поэтому Лайла, тонко улыбнувшись, произнесла:

— В таком случае мне трудно отказаться.

Она выбрала место на стене, где картина смотрелась лучше всего, и, пока Карим прибивал на стену крючок, вернулась к коробке, которую распаковывала, когда он пришел. Она достала альбом со старыми фотографиями и начала его листать, но тут заметила, что он заглядывает ей через плечо.

— Это ваша семья? — спросил он, показывая на фото, где они с Гордоном были сняты на берегу, а на руках у мужа сидел их светловолосый малыш.

Она кивнула, проглотив подступивший к горлу комок.

— Снимок сделан в Саг-Харбор. Мы каждый год ездили туда на четвертое июля[50]. У нас была такая традиция, — задумчиво сказала она, разглаживая пальцем завернувшийся утолок.

Они с Гордоном улыбались в камеру — волосы взъерошены ветром, лица возбужденные. Нилу здесь, должно быть, около трех, у него по-детски круглые толстые щеки; к следующему лету эта полнота уже исчезла.

— Вы выглядите счастливыми, — заметил Карим.

— Так оно и было. — Если бы блаженство заключалось в неведении, она была бы одной из самых счастливых женщин на планете. Лайла помолчала, а потом тихо добавила: — Мой муж умер несколько месяцев назад.

Карим, кивнув в ответ, со всей серьезностью произнес:

— Это очень печально. Смерть его была неожиданной?

— Да, совершенно неожиданной. — Она поспешила сменить тему, не желая продолжать эту долгую и болезненную беседу. — А как ваша семья? Они приехали в эту страну вместе с вами?

Карим покачал головой, и по его лицу промелькнула тень.

— Оба моих брата к тому времени уже погибли на войне, а отца убил режим Талибана. Когда они конфисковали наш дом, мать взяла моих сестер и ушла жить в деревню. Я смог выехать оттуда только потому, что у меня был друг, мой бывший студент, который работал в министерстве. — Он рассказал, что был профессором университета в Кабуле. Когда Талибан запретил все книги, кроме религиозных, для Карима его карьера преподавателя закончилась. Если бы он продолжил ее, даже тайно, его бы бросили в тюрьму. Или еще хуже. — Они убили моего отца, — с горечью произнес он, и выражение его лица стало жестким. — Они хладнокровно застрелили его только за то, что он посмел говорить об их безумной политике.

Карим резко отвернулся, но она все же успела заметить вспышку глубоко скрытого гнева в его глазах.

Значит, Карим стал жертвой суровых обстоятельств, как и она, подумала Лайла. И хотя они относятся к разным культурам, в их судьбе есть общее.

— То, что они сделали в вашей стране, просто ужасно, — сказала Лайла. В свое время она была шокирована, услышав в новостях, как в Бамиане взрывали каменные статуи Будды. Но из рассказов Карима она узнала, что это было еще не самое худшее.

— Речь идет не только о Талибане. — Карим тяжело вздохнул. — Были еще Советы, англичане, турки, арабы, а еще раньше — монголы. Сейчас там убивают друг друга враждующие кланы. Молодежь уже не помнит тех времен, когда наша страна не воевала. Они не помнят Кабула, который когда-то был центром культуры и образования.

— Может быть, это и к лучшему, что они не помнят, — заметила Лайла. — Воспоминания о некоторых вещах могут причинять сильную боль.

— Вы спросили о моей семье, — сказал он. — О чем я действительно очень жалею, так это о том, что у меня не было возможности попрощаться с ними. Моя мать с сестрами к тому времени уже ушли, и мне нужно было уезжать очень быстро, иначе меня бы арестовали. Мы пишем друг другу и общаемся по телефону, но это совсем не то.

— Когда вы видели их в последний раз?

— Восемь лет назад. — Он задумался, словно сам не мог поверить, что прошло уже столько времени.

— Вы надеетесь когда-нибудь вернуться туда?

— Не знаю… — Жесткое выражение его лица навело на мысль, что он оставил там не только мать и сестер. Возможно, жену? Она обратила внимание, что Карим не носит обручального кольца, так что у него там могла остаться возлюбленная, к которой он был привязан. Но прежде чем Лайла успела спросить его об этом, он слегка улыбнулся и извиняющимся тоном произнес: — Простите меня. Мы с вами только что познакомились, а я уже обременяю вас своими печалями. Вы, наверное, подумали, что это очень невежливо с моей стороны.

— Вовсе нет, — заверила его Лайла. — К тому же я очень хорошо вас понимаю. Я потеряла мужа и очень многое из того, что у меня было. И все это произошло в течение одного года. Я говорю об этом на тот случай, если вас удивляет, каким образом я очутилась здесь. — Ее губы растянулись в невеселой улыбке. — Ирония судьбы, вы не находите? Еще недавно имея шикарную квартиру на Парк-авеню и собственную горничную, я сейчас вынуждена убирать в доме у чужих людей. — Доверяясь Кариму, она почему-то чувствовала себя очень спокойно, хотя, как он и сам отметил, они только что познакомились.

— Во всяком случае это честная работа, — сказал он. — Мне на ум приходят и намного худшие места.

«Ну да, — подумала она, — например, Афганистан с режимом Талибана».

— Вы говорите в точности как мой брат, — заметила Лайла. — Он постоянно напоминает мне, что это не может продолжаться вечно, что у меня всегда есть несколько вариантов на выбор. Вот только хотелось бы знать, что это за варианты.

Карим мягко посмотрел на нее и ободряюще улыбнулся.

— Сегодня только ваш первый день здесь. И вам совсем не обязательно ставить перед собой задачу за одну ночь найти нужное решение.

Ее первый день… Лайла вдруг с удивлением поняла, что она каким-то образом пережила его и что он не выглядел полной катастрофой. К тому же она приобрела по меньшей мере одного друга. А возможно, и двух, если считать мужа Абигейл. Ей еще предстояло завоевать сердце Фебы, дочери Абигейл, а затем и самой Абигейл, которая, разумеется, будет крепким орешком. Но в общем, какой бы тяжелой ни была работа, она не превратилась в сплошное унижение, каким ей представлялось все это раньше.

Может быть… всего лишь может быть… у нее еще сохраняется какая-то надежда.

7

— Нет, нет и еще раз нет! — Абигейл резко выдернула из букета его центральный элемент. — Я же специально предупреждала вас — никакого молочая![51] — Несмотря на это время года — до Рождества оставалось всего три недели, — Абигейл все равно не могла видеть молочай. Во время похорон ее матери вся церковь была уставлена этими цветами. Она ткнула букетом в сторону несчастного продюсера и жестко бросила: — В следующий раз будьте внимательнее, когда слушаете мои инструкции!

— Конечно. Простите, — извиняющимся тоном пробормотала молодая девушка и с покрасневшим от волнения лицом поспешила уйти, чтобы заменить цветы, которые вызвали такое раздражение у Абигейл.

Абигейл хмурилась, переставляя все на своем столе, где в конце программы крупным планом должны были показать десерт, который она приготовила к утренней передаче «А.М.Америка». Черт возьми, куда запропастился стилист? В конце концов, компания платит им как раз за то, чтобы они были лучшими в своем деле.

Абигейл приехала на студию незадолго до утренней передачи, поэтому у нее не было возможности проверить все заранее, как она это делала обычно. Она опоздала с выездом из дома по той простой причине, что Лайла положила выстиранное белье не в те ящики, а потом еще движение по автостраде Генри Гудзона застопорилось в связи с ремонтом. Поспешив на съемочную площадку, Абигейл придирчиво осмотрела все, что было разложено на столе для приготовления миниатюрных корзиночек с клюквой и маскарпоне в разделе блюд для праздничного приема, а также уже готовые корзиночки. Единственной фальшивой нотой был этот молочай.