Когда через год ее мать умерла — по официальному заключению, от естественных причин, — Абигейл не сомневалась, что на самом деле у нее просто было разбито сердце.

Меривезеры, которых Розали считала своей настоящей семьей, отвернулись от нее и даже ни разу не позвонили. Единственным, кто проявил к ним сочувствие после всех этих событий, был Вон. Через восемь недель после того как они переехали в Пайн-Блафф, Абигейл получила от него письмо, в котором он сообщал, что был шокирован и расстроен их внезапным отъездом. Он писал, что связался бы с ними раньше, но много времени ушло на то, чтобы выяснить их новый адрес. А еще Вон выражал надежду, что у Абигейл все хорошо и что когда-нибудь они обязательно встретятся. Как ни печально, но этого не произошло, хотя они продолжали переписываться еще несколько лет. В основном они рассказывали друг другу о своих повседневных делах, стараясь не вспоминать о том, что случилось в тот вечер в карьере. Эти письма были для Абигейл спасательным крутом, который помогал преодолеть безнадежность и отчаяние такого сурового периода ее жизни.

Через какое-то время их регулярная переписка прекратилась, но однажды Вон прислал ей газетную вырезку со статьей, посвященной свадьбе Лайлы, которая, похоже, стала событием сезона в Гринхейвене: неумеренно расточительное трехдневное мероприятие, где успели побывать буквально все значительные фигуры, включая губернатора штата. Абигейл внимательно рассматривала снимок, на котором была запечатлена светившаяся счастьем Лайла, прекрасная в своем расшитом бисером свадебном платье и фате. Глядя на бывшую подругу, позирующую перед камерами, и стоявшего рядом с ней молодого темноволосого мужчину, она почувствовала горечь былой обиды. Обиды, которая со временем забылась бы, если бы вскоре после свадьбы Лайла с мужем не переехали в Нью-Йорк. Все последующие годы Абигейл казалось, что какой бы журнал и газету она ни открыла, неизменно натыкалась в разделе светской хроники на фото Лайлы и Гордона или заметку о них. Это продолжалось до тех пор, пока ДеВрис и его семья не стали главной темой желтой прессы.

— И все-таки, может, хотя бы открытку с соболезнованиями… — начал было Кент.

— К черту. — Абигейл нахмурилась и посмотрела на часы. — Ну и где он? — Почему ее водитель по утрам вечно опаздывает?! На девять часов у нее было назначено совещание, и если не выехать прямо сейчас, вовремя им уже не успеть.

Она подняла глаза и увидела, что Кент как-то странно смотрит на нее, но не придала этому значения.

— Ты успеешь домой к ужину? — Небрежность, с какой он задал этот вопрос, не соответствовала выражению его лица; с мужьями, которых слишком часто предоставляют самим себе, такое случается.

Абигейл подумала, насколько иначе складывались их отношения сразу после свадьбы, и это воспоминание больно кольнуло ее. Они тогда жили в перестроенной художественной студии, такой маленькой, что в ней нельзя было перемещаться, постоянно не сталкиваясь между собой; но, тем не менее, они никак не могли насытиться друг другом. В то время с деньгами было туго и им приходилось много работать. Кент был на четвертом году резидентуры[14], поэтому главным их доходом были деньги, которые Абигейл зарабатывала в своем — тогда еще неокрепшем — бизнесе по выездному ресторанному обслуживанию. Однако все это не имело никакого значения. В тех редких случаях, когда их выходные совпадали, они почти целые дни проводили в постели. В остальное время они гуляли, ходили в кино, шатались по Гринвич-Виллидж и Чайнатауну в поисках недорогой еды. И хотя шикарные вещи они себе тогда позволить не могли, Кент частенько удивлял ее, делая ей всякие небольшие подарки: старинные дорожные часы с ручкой наверху, которые он раскопал на блошином рынке, коробка ее любимого французского полированного мыла, ее фотография, которую он вставил в рамку. Иногда в свой выходной, если Абигейл не хватало обслуживающего персонала на вечер, Кент подключался сам, надевал жилет и галстук, превращаясь в бармена, или разносил канапе. (Это несколько раз приводило к неловким ситуациям: его узнавали люди, которых он лечил в отделении скорой помощи, и с любопытством пялились на него, несомненно удивляясь тому, что молодой доктор, накладывавший им швы или вправлявший вывихнутые суставы, подает им напитки.)

Кент по-прежнему оставался тем же. Даже если его заботливая манера и превращалась в фанатизм, когда дело касалось вещей, которыми он страстно увлекался, или он превозносил себя как провинциального доктора до такой степени, что временами открыто осуждал других — таких, например, как она, то есть людей с менее благородными устремлениями, — Кент, по крайней мере, не был похож на тех мужей, которые изменяют своим женам. И уж тем более его нельзя было сравнивать с этим Гордоном ДеВрисом, позволяющим алчности взять над собой верх.

Абигейл смотрела на вытянутое худощавое лицо мужа и серые глаза цвета ненастного дня, которые, загораясь, становились похожими на солнышко, выглянувшее из-за туч. Она хорошо помнила, как любила перебирать пальцами его густые каштановые волосы, которые сейчас были подстрижены коротко и в которых уже пробивалась седина. Это было давно, когда по утрам, похожим на это, она надолго залеживалась в постели, занимаясь с ним любовью или строя планы на будущее, а не металась по всему дому. Абигейл уже и не помнила, сколько недель прошло с тех пор, как они делали это в последний раз. Уже несколько лет проведенное вместе время было расколото и переполнено ее обещаниями, которые никогда не выполнялись. «Так не будет продолжаться всегда», — говорила она ему. Как только она немного разгребет дела, они поедут в Европу… или в морской круиз… снимут домик на Файер-Айленд[15]. Обещания, которые Кент слышал много раз и которым уже не верил. Да и с чего бы ему верить?

В следующий раз она ничего не будет говорить. Она просто купит два билета на самолет и сделает ему сюрприз. У него скоро день рождения. Что может больше удивить его, чем поездка на выходные в Париж? Абигейл решила, что займется этим, как только приедет в офис.

Мысли Абигейл были прерваны деликатным автомобильным сигналом с улицы.

Она вскочила на ноги.

— Я сегодня иду на коктейль к Грейси Мэнсон, максимум на час. Обещаю, что после этого — сразу домой, — заверила она его, чмокнув на ходу в щеку.

— А как же насчет собрания совета общины?

— Ох, совсем забыла. — Абигейл хлопнула себя ладонью по лбу. С другой стороны, может ли она помнить обо всех благих делах Кента? Их было настолько много, что вскоре он мог стать самым почитаемым святым в Стоун-Харбор. Последний проект касался предложения по созданию дома для реабилитации душевнобольных, против чего выступала значительная часть местных жителей. Сегодня вечером община должна была голосовать по этому вопросу. — Почему бы тебе не пойти туда сначала без меня? — сказала она. — А я, если успею вернуться, сразу присоединюсь к тебе.

Кент посмотрел на нее затуманенным взглядом, и Абигейл сразу почувствовала себя неуютно. Но в преддверии дня, высившегося перед ней подобно горной вершине, на которую необходимо подняться, она не могла позволить себе думать о другом.

Она уже выхватила свою шубу из шкафа в прихожей, когда почувствовала, что кто-то легонько похлопал ее по плечу. Обернувшись, Абигейл встретилась с тревожным взглядом Вероники.

— Мне не хотелось беспокоить вас, миссис Уиттакер, я знаю, что вы торопитесь… — начала домоправительница. Говорила она на правильном английском, хотя и с сильным акцентом.

Абигейл очень хотелось бежать дальше, но она, тем не менее, улыбнулась. В офисе Абигейл могла прикрикнуть на сотрудников, но к домашней прислуге всегда относилась с подчеркнутым уважением. Она не забыла, каково находиться в этой роли.

— А это не может подождать, пока я вернусь? — любезно спросила она, несмотря на то, что внутренне уже неслась со скоростью сто миль в час.

— Нет, боюсь, что не может. — Глаза Вероники были печальными. — Речь идет о моей сестре на Гаити. Она очень больна.

Абигейл не могла припомнить, чтобы Вероника когда-либо упоминала о своей сестре. Вероятно, это как-то проскользнуло мимо нее.

— Мне очень жаль, — сочувственно пробормотала она.

— У нее нет никого, кто мог бы ухаживать за ней и ее детьми, — продолжала Вероника, заметно терзаясь. — Я должна уехать к ней. Извините, что я не предупредила вас об этом заранее, но все произошло слишком неожиданно.

Абигейл вновь ощутила приступ нетерпения. Почему ей приходится заниматься этим прямо сейчас, если она опаздывает? Но она сумела сдержать свое раздражение. Вероника не виновата. Такое действительно случается.

— Разумеется. Ты можешь уехать, насколько потребуется, — сказала она. — У тебя есть деньги на самолет? Я могу попросить доктора Уиттакера выписать тебе чек.

Эти слова только увеличили мучения Вероники.

— Спасибо, вы очень добры. В такой ситуации вы слишком хорошо ко мне относитесь. — В ее глазах блеснули слезы. — Я никогда не забуду вас и вашу семью.

Абигейл все это уже переставало нравиться.

— Ты говоришь об этом так, будто не собираешься сюда возвращаться, — заметила она.

— Простите меня. — Вероника низко опустила голову.

Абигейл потребовалось несколько секунд, чтобы наконец понять: домоправительница, проработавшая у них десять лет, хочет окончательно их покинуть. Абигейл мгновенно перешла в «режим сохранения жизнеспособности».

— Нет никакой нужды в принятии каких-то резких мер. — Голос Абигейл звучал твердо и обнадеживающе. — Мы просто найдем кого-то, кто заменит тебя в твое отсутствие. Можешь не волноваться: когда ты вернешься, твое место будет ждать тебя.

Вероника снова покачала головой. Крошечные золотые колечки в ее ушах блеснули в лучах утреннего солнца, пробивавшегося в прихожую через полукруглое окно над дверью.

— Я не могу сказать, когда это произойдет. — Взгляд ее просил Абигейл о понимании. — Будет лучше, если вы найдете себе кого-нибудь другого.