– Однажды попал в минус тридцать, чуть не сдох, пока такси поймал.

– Надо же! Я думала она врет, такая паникерша.

– Что Мамонт?

– Проходит мимо, даже не здоровается. Жалко его ужасно.

– Сам виноват, если бы отпустил сразу, ты бы не ушла в середине сезона.

– Он надеялся что я передумаю...

По лестнице с топотом бегут кордебалетные. Они уже при параде, накрашены и причесаны. Киру они никогда не жаловали, сначала из зависти, а теперь она  подколодная змея. Мамонт пригрел ее на груди, вывел в солисты, а она предала его и театр. Они пробегают мимо, едва кивнув. На лестнице остается сладкий запах гиацинтов. Кураев машет сигаретой перед носом, как будто табачный дым гораздо приятнее.

– Ты все правильно делаешь, – говорит он. – С этой сцены далеко не прыгнешь. Кулисы в дырах, пол прогнил, тщеславие жрет, деньги копеечные. Вот они, – он махнул рукой в сторону двери, в которую выпорхнули кордебалетные, – только о деньгах и думают. Любовь к искусству плохо оплачивается. Пока им родители помогают, а будет семья,  разве прокормишь? Дети не скотина, букеты кушать не станут. Я и сам уехал бы, но мне на пенсию через пару лет.

– Какая пенсия? Ты у нас еще такой огурец!

Кураев распрямляет плечи, чтобы показать какой он огурец. Пока его не выпрут, он конечно не уйдет. Кира старается не кашлять, плохой из нее курильщик.

– Мусина то в Москве? – игриво спрашивает он.

– Она меня ждет!

– Ох зажжете девки…Звезды на Кремле! Мой совет : ты с ней там не особенно... Муся только и умеет что без лифчика на трубе висеть. Одним словом стриптизерша, с ней быстро деградируешь.

– Да ну что вы все! – отмахивается Кира, – Что, я Мусю не знаю? Она не стриптизерша. Она яркая и индивидуальная, и что бы вы все не говорили, с ней даже деградировать интересно!

Мусю выгнали из театра пол-года назад, за то, что она по ночам танцевала в клубе. Скандал был громкий, но кто донес, так и не узнали. Хотя конечно, место было известное. На счет «без лифчика» – абсолютная неправда, Кира сама все видела, был кожаный лифчик, такие же трусы и ботфорты на шпильках.

– Заболоцкому было так интересно с ней деградировать, что он даже повесился,  – не унимается Кураев. – Хорошо успели из петли вынуть.

– Кураев, цыц! – отрезает  Кира и подносит указательный палец к его носу. – Как вам всем не надоело? Одно и то же, из года в год, уже и забыть пора…

Она вдруг бледнеет. По лестнице спускается Мамонт. Энергично, но все же тяжело отдуваясь. Поравнявшись с Кирой, он гневно бросает  : Закурила уже? Ну-ну… То-ли еще будет! А ну иди за мной.

Кира с ужасом смотрит на Кураева и бросив окурок в песочную пепельницу, тащится за директором. Мамонт идет далеко, в пошивочный цех. Она семенит за ним по коридору, потом еще два пролета в подвал и наконец перед самым входом  он останавливается, берется за ручку двери и поворачивается к Кире.

– Милованова, рекомендации я тебе не дам. Не проси.

– Я не прошу, – слабым голосом говорит она.

– Ну и дура, я же говорил.

Кира начинает злиться.

– Но вы же не дадите…

– Не дам, я уже сказал! – кричит Мамонт. – Кому нужны мои рекомендации  в Москве? Там же все лауреаты конкурсов! А ты – лауреат? Нет! – отвечает он сам себе, – Могла бы быть. Но у нас денег нет, на конкурсы ездить. Спонсоры только в карате, дзюдо, восточные единоборства деньги швыряют. Плевать им на нас, мы же никого не убиваем!

Лицо его морщится. Кира помнит как он тщетно пытался найти денег, чтобы отправить ее и Заболоцкого на конкурс в Варну.

– Рекомендации не дам, не проси!

– Я не прошу…

Он тычет ей пальцем в колени.

– Вот твои рекомендации. Две! Ты на них танцуешь… Покажешь им Китри с выпускного или гранд аллегро из партии королевы Виллис. Ты же была в Жизели стажером у Камиллы? А я тебе хотел партию дать… Ну что тут теперь говорить? Только ноги и помогут. И господь бог.

Кира вздыхает, чтобы показать ему как она все прекрасно понимает.

– Ноги, господь бог… и Заболоцкий.  Слушай меня, он там на хорошем счету, и далеко пойдет, если опять с твоей Муськой не свяжется.  Я с ним вчера разговаривал. Позвони ему, он обещал помочь. Его телефон у секретаря возьми.

Мамонт царственно указывает ей пальцем назад, в пустой темный коридор. Она свободна. У Киры набегают слезы. Она знает московский  телефон Заболоцкого, ведь они столько лет бок о бок, учились в хореографичке. Но забота Мамонта, которого она бесконечно любит, трогает ее.

– Александр Пахомович...Я ...Простите меня…

Она готова кинуться ему на шею.

– Зайдешь ко мне, когда ведущую партию в Москве получишь, и не раньше. До этого я тебя видеть не хочу.  И слышать о тебе ничего не желаю!

Он захлопывает за собой дверь. Кира остается одна в полной тишине. Единственная лампочка на потолке освещает не крашенные бетонные стены подвала.  На мгновение ей становится страшно. Что же будет с ней в Москве? В большом, чужом городе? Уверена ли она в своих силах? Сможет ли она там прорваться? Так –ли нужны там ее ноги? Она стряхивает себя эту минутную оторопь. Все будет хорошо, она в это верит.


Глава 5


Очередь к доктору Далаки длинная. Это довольно тоскливо, сидеть целый час с кислыми пациентами, дожидаясь пока тебя примут. В поликлинике прохладно и пахнет йодом, а на улице шикарный день, солнечный, без всякой мути в небе. Из кабинета выходит Ленка – Шурина дочь. Она работает медсестрой у Далаки. Подмигивает Кире.

– Сейчас, я схожу за заваркой,  и заведу тебя.

В очереди осуждающе смотрят на Киру, а старушка, которая прямо перед ней, начинает тихо раздуваться.

– Да ладно, я подожду. Я вот, уже сразу, за бабушкой.

– Как знаешь, – улыбается Ленка и удаляется,  оглаживая халат на крутых бедрах.

Кира внимательно смотрит вслед. Ленка не хромает, а уверено плывет по коридору. Крепкая, обтекаемая, похожая на новенькую, только что отлитую пулю. Той ночью на дороге женщина сильно прихрамывала, значит все это глупости. Из-за случая на крыше Кира не любит Ленку. Взрослая женщина и так напугать маленькую девочку! Это чувство она не может перебороть, хотя и должна быть благодарна соседке. Вскоре после случая на крыше, Кира упала с собственного балкона. В тот день, Шура с Ленкой пили чай у Миловановых. Пока они обсуждали соседку со второго этажа, Кира шмыгнула в дверь лоджии,  взгромоздилась на стул, чтобы пощипать струны для белья, а заодно поглазеть во двор и перекрикнуться с друзьями. А дальше она ничего не помнила. Ничего. Первое, что вылепилось из мутного пятна обморока – было лицо Ленки. Именно она несла Киру на руках до дороги, чтобы поймать машину. И именно она растолкала всех в очереди  приемного покоя. Ослабевшую Веру Петровну вела под руки Шура. Ленка позвонила Далаки и он сразу же примчался. После осмотра он вывел совершенно целехонькую Киру в коридор. Мать сидела зеленая и сливалась по цвету с бактериями, которые извивались за ее спиной на плакате, ратующем за гигиену. В тот день матери нужна была помощь гораздо больше чем Кире.

– С третьего этажа, и ни одной царапинки! – восхитился Далаки. – Мне тут врачи сказали, утром у них был  перелом бедра со смещением позвоночника. Мужик упал с табурета на кухне, лежать будет минимум пол-года.

– Перелом бедра, – бормотала ничего не понимающая Вера Петровна.

– Нет-нет, – это не у вас. У вас все в порядке. Дайте-ка женщине воды, – сказал он Ленке. – А у вас все хорошо, ни одной царапинки. Птичьи кости! Девочка совершенно здорова. Только вот…У нее родимое пятно на животе, пока ничего страшного, но надо будет наблюдаться. Лена, объяснишь женщине.


Ленка сделала для них в тот день очень много, но она скользкая и непонятная. Ехидная улыбка редко сходит с ее лица, она разговаривает со всеми издевательски-ласково. Она совершенно бросила мать. Кира не понимает как так можно? Никогда не звонит, чтобы узнать как Шура, не нужно ли чего. Все ее проблемы решают соседи. Вот сейчас, например, Шура отказывается выходить из дома. Все продукты  до спичек покупает Вера Петровна.


Из кабинета высовывается Ленкина голова.

– Милованова!

Кира заходит в кафельную комнату со стеклянными шкафами. Как она все это ненавидит.

– Кира, я в восторге! Водил детей на Щелкунчика, какая Маша!  -восклицает  с восторгом Далаки.

Под пушистыми усами он складывает крупные губы в дудочку и свистит мелодию адажио.  Кира скромно улыбается.

– Какая Маша! Маша да не наша! – не унимается он.

В который раз Кира думает что он, несмотря на степень, все таки пошловат. У нее нет благоговения перед его кандидатской, как у Веры Петровны.

– Не сфальшивил?  – спрашивает он встревоженно.

– Очень похоже, – уверяет она его.

– Как дела, дорогая?

Далаки всегда говорит с ней излишне вдохновенно. Кире это неприятно, похоже он держит ее совсем за дурочку. Но так как доктор никогда ей не нравился, с возрастом она перестала сокрушаться по этому поводу. С Верой Петровной он говорит по другому. Нахмурив брови и мастерски жонглируя страшными терминами.

– Я ведь уезжаю. Мама прислала меня провериться перед отъездом.

– Теряем талантливых людей, – говорит он Ленке и смотрит на медсестру так,  будто бы она виновата в отъезде Киры. – Зачем ты уезжаешь? Тщеславие большой грех, с ним трудно жить.

У вас забыла спросить, – хамит ему мысленно Кира и раздевшись боком выходит из-за ширмы. Ленка всегда бесцеремонно ее разглядывает. И это бесит.

– Ложись, милая Кира! – экзальтированно восклицает доктор. – Простынь  сменили? – строго спрашивает он медсестру.

Кира ежится, пальцы у него холодные. От халата пахнет мазью Вишневского и крепким одеколоном. Он склоняется над ее родимым пятном. Два распростертых крыла или Фолклендские острова, как обозвал их однажды Глеб. Этих крыльев обморочно боится Вера Петровна. Главное чтобы они не поплыли вширь, чтобы их география оставалась неизменной. Не меняла форму и цвет. Кира к островам относится ровно, они часть ее, так же как и пальцы на руках и ногах. Радовало, что они на животе и их всегда можно скрыть корсетом. И не такого уж они и темного цвета, кофе сильно разбавленный молоком. Конечно, в спектаклях с восточными мотивами всегда короткий  лиф и юбка или шальвары с низкой посадкой. Но и в этом случае  можно попросить костюмных подшить вставки телесного цвета или просто замазать  маскирующим кремом.