Цветы были великолепны — розовые и алые с крепкими черными тычинками. Утешительно видеть, как они уже роняют свои тонкие лепестки. Возможно, Дейл после внезапного прилива радостной, вновь приобретенной уверенности не станет испытывать необходимость поменять их, желание снова уделять внимание отцу. Возможно, дочь снова успокоится — настолько, что вновь рискнет построить отношения с мужчиной. И на этот раз она будет желанной тем, кто сумеет управлять ею, ловко избавить Дейл от детских страхов и пробудить интерес к будущему.

«До тех пор, — сказал он Элизабет, — я несу ответственность. Я должен нести ответственность».

Она ничего не сказала, просто бросила на него один из своих быстрых взглядов, но не произнесла ни звука. Она не испытывала — вот что причиняло ей боль — симпатии к его постоянному чувству вины перед Дейл, к его убежденности: ответственность за дочь лежит только на нем, так как он — ее отец, что Том не вправе, как бы несправедливо это ни было, спихнуть ответственность на кого-то еще.

Он встал, вздохнув. Бейзил развалился там, где его оставил Рори — на подоконнике. Он лишь слегка повернул голову, чтобы видеть, если Том соберется готовить и уронит что-нибудь случайно.

Том медленно прошел по комнате, мимо дивана и стульев, где один за другим сидели его дети, где Джози скидывала свои туфли, где Элизабет читала газету, согнувшись над ней с кружкой в руках и очками на носу. Дверь в сад была открыта, а на верхней ступеньке железной лестницы стоял глиняный горшок, засаженный Элизабет стелющейся геранью, розовой и белой.

Том смотрел мимо цветов вглубь сада.

Дейл была внизу. Она прижалась к статуе каменной девушки с голубем в руке, обняв руками колени. Она ждала, как обычно ждала Паулина, чтобы он пошел искать ее.

Глава 20

Карен медленно шла по Баррат-роуд. С одной стороны, было жарко, а с другой, она предложила забрать несколько вещей из химчистки для Джози. Хотя вещи были не тяжелыми, но полиэтиленовые пакеты, выскальзывающие из рук или прилипающие к коже неприятными липкими маленькими кусочками, оказалось неудобно нести. И хотя она купила не по дешевке машину, автомобиль опять сломался и стоял теперь третий день в гараже, заставляя Карен тратить деньги на дорогостоящий ремонт и садиться на автобус, чтобы добраться до работы, или идти пешком. Это напомнило ей о том времени, когда они с Мэтью были еще совсем маленькими детьми, и машину, которая была у их родителей, брали с работы отца. Он не смог пользоваться ею для семейных пикников после того, как Карен вытошнило на заднем сидении из-за неумеренной жары, мороженого и несдержанного характера.

Она с трудом исправила с тех пор свой характер. Джози обратила внимание на то, какая она уравновешенная. Возможно, это было правдой. Может быть, Карен осознала, живя со своей матерью, что несдержанный характер никогда не приносил ничего хорошего человеку. Буквально на днях она рассказала Джози об их с Мэтью матери столь же подробно, как о работе и отношениях любви-ненависти, которые у нее сложились там, о Робе, австралийском дантисте, недавно приехавшем в Седжбери и проявлявшем к ней интерес, которого уже не было ни с чьей стороны целую вечность.

Карен нашла, что с Джози можно очень просто поболтать — гораздо проще, чем с кем-то еще.

К тому же, жена брата подстригла свои волосы. Карен была изумлена. Вчера была тяжелая медного цвета грива, которая казалась неотъемлемой частью Джози, а на следующий день она исчезла.

— Как ты могла?

— Я должна была это сделать, — сказала Джози. — Теперь я чувствую себя ужасно неуверенно из-за того, что остригла волосы, но я должна…

— А как отнесся к этому Мэт?

— Я думаю, ему нравится.

— Ты выглядишь на четырнадцать лет.

— Я не потому подстриглась.

— Нет, конечно, я понимаю. А что сказали дети?

— Ничего, — ответила Джози. — Они просто уставились, словно у меня выросла вторая голова. Руфус спросил, где остались все волосы, и я ответила, что в мусорной корзине у парикмахера. Они испуганно на меня посмотрели. Особенно, Бекки.

Две недели спустя Бекки сделала то же самое. Если Карен была изумлена при виде прически Джози, то она была абсолютно потрясена прической старшей дочери Мэтью.

— Это своего рода признание — или как? — спросила она Джози.

— Не знаю. Я старалась не думать об этом, потому что всегда получаю неправильные ответы. Но она выглядит хорошо, правда?

— Да, — сказала Карен. Она выглянула из окна кухни на квадрат пестрой травы, которая могла сойти за газон, где Бекки играла с котятами тренировочным мячом для гольфа на длинной шерстяной нитке. — Да, — повторила она.

— Может быть, — сказала Джози, — Бекки чувствует, как и я, что многие вещи должны уйти вместе с волосами.

— Ты говорила, что не думаешь такими категориями.

— Знаю, — улыбнулась жена Мэтью. — Но иногда я не могу ничего с этим поделать. Не могу не удивляться тому, как мы поступаем.

Они поступали совершенно правильно, подумала Карен, особенно если сравнивать с предыдущими тремя месяцами. Конечно, Джози немного отдохнула, перестала гладить каждую мелочь в прачечной, убирать за всеми и готовить ежедневно изысканные блюда. Дом, который стал слишком мал для них, тем не менее, выглядел крайне обжитым, иногда даже чрезмерно. Но к детям теперь запросто заходили в гости их друзья и катались на роликовой доске повсюду, пинали футбольный мяч о стенку гаража или лежали в спальне с зашторенными занавесками, слушая музыку.

Мэтью зарыл в углу сада пустую пищевую бочку и учил мальчиков загонять в лунки мяч для гольфа, который им дал его отец. Карен наблюдала за своим отцом с некоторым восхищением. После того, как она начала заходить на Баррат-роуд, он всегда экзаменовал ее, когда видел ее снова.

— Как ты нашла их теперь?

— Кого?

— Мэтью и компанию. Детей, ты понимаешь?

Карен притворялась, что ищет что-то в своей сумочке.

— Отлично.

— Тяжело работают, правда? Ходят в школу? Не бьют баклуши?

— Я не знаю.

— А как другой маленький мальчик, рыжеволосый малыш? Он ладит с ними?

— Похоже на то.

— А жена Мэтью? Как у нее дела, она справляется?

— Папа, послушай, — сказала Карен. — Если ты хочешь узнать, как у них дела, тебе нужно просто пойти и посмотреть самому.

В конце концов, он так и сделал. Сперва послал туда мячи для гольфа, а потом, после того, как услышал, что Надин купила себе большой подержанный дом на колесах, припарковала его возле коммуны недалеко от коттеджа и занималась выращиванием овощей для людей, живущих там, он как будто избавился от сдерживающего фактора, освободился от прежних обязательств перед ней.

Он отправился па Баррат-роуд, сказав себе, что это только на десять минут — и провел там больше часа. Дед преподал мальчикам урок гольфа, как сам рассказал, и Джози пригласила его на чашку чая. Когда мать Карен накинулась на него из-за визита туда, дед сказал:

— Не ходить туда — потеря для тебя, Пегги, и ни для кого другого, — после чего вышел из комнаты.

Теперь, думала Карен, можно было подумать, что у него никогда не было угрызений совести. Он исправил положение вещей для Джози (у Мэтью не было времени для этого), пообещав Бекки сотню фунтов на Рождество, если она бросит курить, и, сказал мальчикам, что он сделает из них членов лиги седжеберской футбольной команды юниоров на следующий сезон. Отец начал рассказывать Карен обо всем, словно знал о родственниках больше, чем она сама — о Мэтью, который недавно встретился с назначенным директором и проникся к нему симпатией, об отце Руфуса, собирающимся отвезти мальчика в «Леголенд» в Дании на школьных каникулах, потому что сейчас дома возникли какие-то сложности, о Бекки, сказавшей, что она проведет неделю в коммуне у своей матери, но отказавшейся пообещать Надин пробыть там дольше, пока сама не узнает, что это такое на самом деле.

— Надин постоянно звонит, — сказал Дерек. — Она звонит все время.

— Из автофургона?

— У нее есть мобильный телефон.

И Карен подумала, что, без сомнения, Надин всегда будет звонить. Просто нельзя полагаться полностью на коммуну, что она займет ее на более долгий срок. Нельзя поверить и в то, что Надин действительно когда-нибудь изменится, по-настоящему разовьет способность любить то место, где она находится, что ей понравится, делать что-то самой.

Джози сказала, что никогда не упоминает имени Надин с детьми, пока они сами первыми не заговорят о матери. Но ей нетрудно заметить, что когда она теперь звонит, у них часто возникает осязаемое нежелание идти разговаривать с Надин.

— Я просто говорю, — сказала Джози, — что они должны это делать. Она — их мать.

Карен помахала ей рукой.

— Разве мы не ведем себя хорошо…

— Это нетрудно, — ответила Джози, — если вы не будете слишком стараться.

— Нет, трудно.

— Нет, — ответила Джози. — Не трудно. Не невыполнимо, да и нетрудно.

Карен поставила на землю пакеты с вещами из химчистки, перекладывая их в свободную руку и освобождая другую. Иногда она удивлялась тому, что во всем чувствовалось присутствие Мэтью. Он много сделал, чтобы поддержать Джози и своих детей. Как трудно должно быть полностью бросить старую привычку молчаливого согласия по отношению к Надин ради непродолжительного спокойствия. Джози не разговаривала с Карен об этом. Она была очень откровенна во многих вопросах, говоря о себе, о Руфусе, о детях Мэтью, о своем первом браке, о глобальных угрызениях совести по поводу того, что она ничего не сделала, чтобы помочь той женщине, которая почти что стала мачехой Руфуса…

— Но что ты должна была сделать?

— Ничего, вероятно. Но мне бы хотелось, чтобы она знала — это не ее вина, а Руфус действительно любит ее.