Элизабет высвободилась из объятий Тома. Она устало произнесла:

— Я не верю в Рут.

— Она существует.

— Ну, — сказала Элизабет, — в это можно поверить.

— Присядь, — проговорил Том.

Он отодвинул стул в ту сторону, где обычно сидела Элизабет, и мягко усадил ее туда.

— Я купил ската. Я знаю, это тебе понравится.

— Да.

— Хорошо прошла неделя? Как на работе?

— Без событий, спасибо, — вежливо ответила Элизабет.

Том поставил на стол миску с салатом и желтую глиняную доску с молодым картофелем. Картофель был посыпан укропом. Элизабет посмотрела на блюдо. Она задумалась с некоторым отчуждением над тем, правильно ли помнить о том, чтобы украсить картошку укропом, в особенности, этим вечером. Имеет ли это особое значение? Этакое утонченное послание от измельчителя укропа к потребителю, как проявление особой заботы и всего, что подразумевается под любовью, выражаемой в мелочах. Ведь иногда просто невозможно высказать ее более открыто. Всегда ли помнил Том, когда готовил (что он делал часто и великолепно) об укропе?

Он поставил тарелку перед ней. Скат, темно поблескивая, лежал на блюде рядом с ломтиком лимона.

— Попробуй.

— Спасибо, — ответила Элизабет. — Выглядит аппетитно.

Он сел напротив нее.

— Ты выглядишь такой усталой.

Лиз взяла нож и вилку.

— Виной всему слезы.

Он сказал с теплотой:

— Ты удивительно относишься к Руфусу.

— Это нетрудно.

— Он — тоже…

— Том, — сказала она, осторожно разрезая рыбу. — Давай не будет говорить о нем. Давай не будем говорить о детях — ни о чьих.

Том улыбнулся.

— Конечно, — ответил он, взяв бутылку вина и протянув руку между подсвечниками, чтобы наполнить ее бокал. — Эта часовня, что я видел на этой неделе, так восхитительна. Почти в классическом стиле с фронтоном и так далее. Она была построена ревностной, но неоспоримо рехнувшейся аристократкой, чтобы дать приют секте, которую она поддерживала. Там верили в особые спиритуальные способности женщины.

— Порадуемся за них.

— Конечно, это придумал мужчина.

— Конечно.

— Он бы не сумел обмануть других мужчин. Он убедил леди Уотнот, что она нуждается в его физической и духовной силе, чтобы оказывать пагубное влияние на других мужчин в бухте. Это чудесное строение, полное света, все выкрашено в серовато-белый цвет. Но, конечно же, оно очень сильно пришло в упадок.

Элизабет взяла две картофелины с желтого блюда.

— Могу я посмотреть на часовню?

— Конечно. Я с удовольствием покажу ее тебе. Она стоит того. К тому же, мы должны сделать удобные комнаты за пределами ризницы и задней части и оставить саму часовню, как жизненное пространство.

— А разве не нужно снимать освящение?

— Не думаю, — ответил Том, поднимая бокал вина, — что Бог когда-либо заглядывал туда. Полагаю, отец-основатель рассчитывал, чтобы никто больше не поделит центральную сцену. Я бы с удовольствием узнал, что там в действительности происходило.

Вдруг Элизабет взглянула наверх.

— Что это было?

— Где?

— Вон там, — сказала Лиз. — Входная дверь…

Том приподнялся. Быстрые шаги раздались в холле, а потом дверь на кухню открылась.

— Привет! — сказала Дейл.

Она улыбалась, держа в одной руке сумку с ключами, а в другой — охапку лилий. Дочь Тома обошла стол и положила цветы возле Элизабет.

— Это вам.

У Лиз перехватило дыхание.

— О…

Том уже стоял в полный рост.

— Родная…

— Привет, папа, — сказала Дейл, снова обойдя стол, и поцеловала его.

— Ты не сказала, что собираешься прийти…

— Я и сама не знала, — ответила его дочь, подмигнув Элизабет. — А потом вернулась и нашла, что знойный парень Рут остался там еще с прошлой ночи, обмотанный только в банное полотенце. Подруга не посоветовала мне прямо убираться восвояси, но ей вряд ли нужно было это делать. Да, продолжайте ужинать. — Она быстро наклонилась по направлению к тарелке Элизабет и демонстративно потянула носом. — Пахнет великолепно. Что это?

— Скат, — ответила Лиз.

— Дейл, — сказал Том. — Мы ужинаем вместе. Элизабет и я…

Его дочь снова наклонилась и взяла лилии с колен Лиз.

— Я поставлю их в воду — для вас.

Элизабет закрыла глаза.

Дейл повернула кран в раковине, и вода с шумом побежала по трубам.

— Я не собираюсь мешать вам, — проговорила она. — Честно, не собираюсь. У меня есть суп, все в порядке. А еще — столько дел наверху, что вы и представить себе не можете.

— Сегодня? — спросил отец. — Сейчас?

Она развернулась от раковины с лилиями в руках, с которых стекала вода, волосы, зубы и глаза Дейл сияли.

— Честно, — повторила она. — Честно, папа. Ты же видел все там наверху? Я обещаю, это займет у меня пару часов. Надо просто расчистить достаточно места, чтобы спать.


Эми не включала свет. Сгорбившись, она уселась на один из светлых диванов в гостиной их с Лукасом квартиры, положив ноги на кофейный столик, прижав кружку с чаем к животу и глядя на гаснущую полоску света над крышами домов напротив. Может быть, всего через несколько минут зажгутся уличные фонари, и небо моментально потемнеет по контрасту с ними, словно обидится на то, что его затмили. Кружка чая на животе Эми была уже третьей по счету. Она пила медленно одну за другой, крутя кружку так, чтобы на ее верхнем крае замкнулся полный круг от следов губной помады — так наносят рисунок на стене с помощью трафарета.

Пока Эми пила чай и неотрывно смотрела на небо, она пребывала в раздумьях. Точнее, она лежала и позволяла своим мыслям течь через ее мозг или кружиться около, пока она пребывала в неподвижности. Девушка сидела так с того момента, когда идея, настойчиво вертевшаяся у нее в мозгу, теперь так же наскучила ей (не физически, а эмоционально), как наскучили усилия и разочарования. Ужасная скука возникла от осознания, что люди, на самом деле, не изменились. Если она собирается любить одного из них, то должна научиться любить в нем все, даже и не самые, на ее взгляд, лучшие черты. Понимание этого пришло, когда Эми клала сахар в третью чашку чая, и стало более утешением, нежели шоком. Теперь это не слишком ее тревожило. «Я устала любить, — сказала девушка своему отражению в чайнике. А потом, секунду спустя, она приободрилась, ощутив сладкий горячим глоток чая. — Я устала пытаться любить Лукаса».

Эта мысль оттеснила прежние ощущения от усталости. Эми вернулась обратно на диван и положила ноги на сей раз не на столик, а на подарочный альбом Лукаса с фотографиями храмов Ангкор-Вата. Она осознала с медленной волной энергии, что сама идея оставить Люка заставляет ее чувствовать себя иначе — лучше, не так безнадежно. Это заставило ее чувствовать печаль — бесспорно, достаточную, чтобы у нее на глаза навернулись слезы. Слишком много вложила она в эти отношения, слишком много было у них надежд. И самое главное — Лукас способен любить. Но, несмотря на печаль, появилось ощущение чуда. В ее решении виделась пусть маленькая, но надежда. Она успешно восстановит для Эми ее жизнь, возвратит ее в мир после месяцев блуждания в потемках.

За окном зажглись уличные фонари, и вид крыш резко изменился, превратившись из совершенно реального в неестественный. Эми села на диване, поставила кружку на стол и опустила ноги по пол. Одна девочка с ее работы собирается в Манчестер. Она сказала, что на севере хорошие возможности, потому что по-прежнему много людей хотят податься на юг, все еще веря, что энергия исходит из мира телевидения не южнее Бирмингема. Почему бы ей не поступить так? Почему бы не отправиться на север и не начать другую, самостоятельную жизнь? Она будет одна, безусловно, начнет жизнь в одиночестве. Но она и теперь одна, пускай и рядом с Лукасом, который всегда кажется таким отрешенным, всегда поглощенным чем-то другим, — только не ею. Эми говорила ему снова и снова, что не хочет его внимания целиком, но как будущая жена, чувствует себя вправе претендовать на долю его заботы.

Девушка посмотрела на свою левую руку. Ее кольцо в знак помолвки — ограненный в форме квадрата цитрин в обрамлении белого золота — казалось, сидел на ее пальце, будто бы ему неудобно находиться там. Может быть, он всегда так выглядел, а может, Эми всегда подсознательно знала, что камень не подходит ей. Лукас выбрал его. Девчонки на работе непримиримо разделились на тех, кто считал это кольцо настоящим романтическим жестом и на полагавших, что оно совершенно неподходящее требованиям современных отношений. Сама Эми не придерживалась мнения ни одной из сторон, и в замешательстве приняла его за хорошие манеры и желание Люка угодить, чтобы добиться своего. Теперь девушка сняла кольцо и взвесила его на ладони. Оно выглядело, как всегда — классическим и обезличенным. Эми положила его на стол возле своей кружки, а потом отвела от ладони в сторону палец без кольца. Казалось милым принадлежать кому-то, кто просто принял одностороннее решение нарушить обещание о свадьбе.

Эми встала и потянулась. Лукас вернется домой около полуночи, усталый, но слегка возбужденный — таким он всегда был после трехчасового сидения на радио-шоу. У нее есть, возможно, три часа, пока Люк не вернется. За это время она должна решить, что сказать ему и как сделать это. Три часа, за которые она сможет уложить свою одежду и наиболее необходимые личные вещи и уехать к своей подруге Карле, оставив кольцо с цитрином и письмо на кофейном столике. Люк найдет их, когда возвратится домой.


Дейл пела. Элизабет отлично слышала ее голос в кухне тремя этажами ниже. У нее был хороший голос — высокий, сильный и мягкий. Она пела под компакт-диск «Эвиты», и звук разлетался вниз по всем дому по спирали, проникая через открытые двери, разлетаясь повсюду. Ее голос был полной противоположностью тому, которым Дейл кричала накануне, когда обнаружила хаос, устроенный Элизабет наверху. Тогда все казалось ужасным: вопли ярости и гнева, громыхающие шаги по ступеням, приступы слез. Лиз сидела на своем месте за столом и отказывалась реагировать, молча и упрямо высказывала свое нежелание как бы то ни было реагировать на происходящее. Зато отец Дейл реагировал. Том попытался успокоить Дейл, он же поднялся наверх вместе с ней, чтобы помочь привести в порядок вещи дочери, уверяя ее в правоте.