Мэтью развернулся спиной и зашагал в сторону гаража. «Моя — а заодно чья-то еще, — задолго до меня».


Клер остановилась в дверях спальни.

— Это здесь я буду спать?

— Да, — сказала Джози. Она улыбалась. Это заняло у нее несколько дней — приготовить на славу комнату девочек, включая извлечение из закрытого гаража пуховых одеял и постельного белья, принадлежавшего детям Мэтью. Джози выстирала одеяла, застелила кровати, купила торшеры, пробковую доску для заметок, положила на полу белый шерстяной греческий ковер, который обычно находился в Бате, в детской Руфуса, когда тот был младенцем. Комната получилась замечательной. Мэтью покрасил стены и повесил синие занавески с узором из звезд (их Джози нашла в благотворительном магазине). Он сказал, что девочки будут в восторге. По его словам, у них никогда не было комнаты и вполовину лучше этой. Муж обнял Джози, поцеловал ее и сказал, что она великодушна.

— Наше первое Рождество — и все вместе! Ты так много сделала для этого.

— Мне нравится такая работа, — сказала она.

Это была правдой. Ей действительно все нравилось, Джози получала удовольствие, понимая, что пытается наладить жизнь с детьми Мэтью, которые (что было мучительно), всегда жили в очень нестабильной и неуютной атмосфере. Она только однажды столкнулась с Надин, которая вела себя грубо и несдержанно. Но оставалась вполне реальная надежда, что от бывшей жены Мэтью не последует жестких действий.

— Они боятся ее, — сказала Джози мужу.

Он выражал сомнения всем своим видом.

— Да, это правда, — повторила она и добавила:

— Они боятся ее нрава.

— Думаю, — с горечью проговорил Мэтью, — что они любят ее.

Даже если они, подумала про себя Джози, отрежут бахрому на греческом ковре, это не помешает им увидеть, как хорошо здесь, как полезно есть в четко установленное время и жить в чистом, радостном доме, где нет ссор. Конечно же, ссор не будет. Эти свары, как сказал Мэтью, разрушили его жизнь с Надин. Та с неумолимым постоянством швыряла посуду и ругала детей.

Джози пришла в шок от услышанного. Она и Том, конечно, спорили — в основном, из-за Дейл, — но никто из них ничем не швырялся. Подобного не произойдет. У нее есть свой путь во всем, что касается общения, а вскоре и дети Мэтью увидят это. Надо быть очень терпеливой с ними, не спрашивая и не требуя ничего взамен, — сказала она себе.

Погрузившись в заботы о доме и семье, Джози чувствовала, что нужно проявить бесконечное терпение. В обмен она получит ту свободу, которой была лишена в прежнем доме в Бате. Дом Карверов, со всеми их привычками и традициями, оказался уже полностью сложившимся. Было неизменно тяжело ощущать повсюду воспоминания об умершей жене Тома, Паулине. Мать Лукаса и Дейл, которая умерла такой молодой и столь трагично, наполнила дом изысканной строгостью. Джози уважала бы это, если бы не чувствовала ужаса перед ней.

Прошли годы, прежде чем Дейл разрешила мачехе зайти в комнату своей матери, позволила самостоятельно подбирать дизайн помещения и постельное белье. А когда это было сделано, Джози убрала множество фотографий Паулины. Надин в сравнении с Паулиной была более существенным противником. Она, вне сомнений, оказалась отвратительной матерью, неопрятной хозяйкой, никогда не заработала ни одного пенни, — зато была жива…

…Клер бросила на пол возле ближайшей кровати три или четыре набитых спортивных сумки. Они повалились на бок, оттуда в беспорядке вывалились неопрятные вещи.

— Тебе нравится? — спросила Джози.

Девочка ничего не ответила.

— Там твои пуховые одеяла и постельное белье…

Дочь Надин окинула кровати поверхностным, безразличным взглядом.

— Правда?

— Да. Разве ты не рада видеть их снова?

Клер начала теребить пуговицу на своем кардигане.

— Я не помню их.

— Надеюсь, — настойчиво сказала Джози, — что я постелила все правильно и не перепутала кровати. Я застелила для тебя здесь, а на той кровати у окна — для Бекки.

— Бекки не будет спать у окна, — сказала Клер. — Окно ей нужно только для того, чтоб швырять в него свои окурки.

Джози улыбнулась:

— Прости, но я не хочу, чтобы она курила здесь.

Девочка вздохнула. Она прошлась по комнате, споткнувшись о ковер и сбив его, взглянула на пробковую доску.

— А это для чего?

— Для постеров. Для твоих постеров и открыток, а может, и для рисунков, которые ты сделаешь на уроках.

— В моем классе, — ответила Клер, — мы делаем керамику.

— Отлично. Конечно, у тебя есть несколько постеров, верно? Поп-группы, фотомодели или еще кто-нибудь?

Клер уставилась на нее:

— Фотомодели?

Джози наклонилась, чтобы расправить ковер.

— Это было всего лишь предположение.

— Бекки нравиться «Оазис», — сказала Клер. — Они сюда не подойдут.

— Клер, — сказала Джози, — Я оставляю тебя, чтобы ты могла осмотреться. Открой шкафы, разложи вещи. Ты знаешь, где ванна и туалет.

Девочка наградила ее быстрым взглядом.

«Я не пойду в туалет, — сказала Бекки этим утром на платформе в Херфорде. — Нет. Я не сяду туда, где сидела она».

«А что ты собираешься делать?» — спросил Рори.

Бекки выпустила клуб дыма: «Гадить в саду».

Рори и Клер не обратили на это внимание. Бекки уже давно утратила способность шокировать их. Но Надин, которая вместе с ними ожидала поезда, стала, смеясь, зубоскалить по этому поводу. Что-то внутри Клер пожелало, чтобы мать не поступала так, чтобы она не усиливала жестокость, которой и без того достаточно. И вот, в этой комнате, о которой она и не мечтала в своей жизни, от Клер страстно ожидали знака одобрения — мол, комната чудесная, а сама Джози — приветливая.

Девочка повернула голову и выглянула из окна. Если она положит на стульчак туалетную бумагу, то, может быть, тогда будет можно сесть туда, где сидела Джози — пока Бекки не видит, как сестра делает это.


— Мы не украсили елку, — сказала Джози. — правда, Руфус? Мы оставили эту работу для тебя и Рори, верно?

Ее голос звучал фальшиво, бодро и глупо, как пародия на воспитательницу детского сада в группе упрямцев лет четырех от роду.

— Ты наряжал елку для мамы в Херфордшире? — обратилась она к Рори.

— Нет, — ответил он. Рори был одет, как все дети — в тот же самый костюм, в котором был и на свадьбе. Мальчик стоял возле коробок, украшенных рождественскими картинками, и пакетов из серебряной мишуры. Рори грыз заусенец на большом пальце. Как заметила Джози, у него был прыщик возле носа, а от тела исходил затхлый запах, словно он не мылся неделями, а его одежда — не стиралась.

— Давай, — сказала Джози Руфусу.

Мальчик наклонился и поднял коробку с елочной гирляндой.

— Здесь новые…

— Да, правильно.

Сын посмотрел на нее. Он бросил на мать долгий спокойный, но упрекающий взгляд — за то, что гирлянда для рождественской елки отличалась от очень длинных лент маленьких белых лампочек. Те лампочки покупал отец, ими украшали елку в Бате каждый год.

— Я не сумела съездить в Бат, — проговорила Джози. Ей следовало сказать правду — цветные огоньки, купленные на рождественской ярмарке в Седжбери, были самыми дешевыми, какие можно найти. Но, как считала мать, посвящать сына в экономические соображения еще нельзя.

— Эти — очень простые, — пренебрежительно сказал Руфус.

Рори перестал жевать и посмотрел на него.

— Они должны быть белыми, — пояснил мальчик.

Джози поднесла руку к волосам и поправила резинку, которая держала их узлом на затылке.

— Это все, что у нас есть.

— А где телек? — спросил Рори.

Джози показала рукой:

— Там.

Мальчик повернулся в том направлении.

— Сперва вы украсите елку, — сказала Джози. — Давайте. Это же чудесно — украшать елку.

Прежде елку наряжали под руководством Тома и крошечного Руфуса, трудолюбиво вешавшего игрушки на самые нижние ветки. Под конец даже Дейл радовалась празднику. То был один из очень немногих моментов в году, когда Джози могла чувствовать, что верно поступила, выйдя замуж за Тома Карвера. Им было хорошо всем вместе, и не столь уж важно, что она не могла любить Тома, как всегда надеялась любить мужа. Восторженной, ликующей любви не пришло, — поэтому Джози пыталась сделать счастливый вид, вызывающе идя по проходу в церкви (на пятом месяце беременности) в шелковом платье цвета слоновой кости в рубчик с талией под самую грудь. Это почти средневековое одеяние скрывало ее растущий живот.

Теперь формула любви была проста. Ей нужно лишь подумать о Мэтью, чтобы почувствовать его внутри себя подобно пламени или потоку воды. Вначале Джози удивлялась, было ли приятное возбуждение просто сексом, но это чувство не прошло и к свадьбе, спустя почти восемнадцать месяцев после их первой встречи на конференции в Челтенхэме. Оно не только не угасло, но стало еще сильнее.

Джози любила Мэтью. Он сделал ее счастливой, гордой и довольной и, в лучшем смысле слова, соблазнительной. А теперь ребенок Мэтью, стоящий в гостиной, так ожесточился по поводу поручения, которое всегда, в долгие годы душевных разочарований, могло поднять настроение.

— О-кей, — сказала она ребятам. — О-кей. Я бросаю вам вызов. Сейчас вы берете эти не самые лучшие гирлянды и остальные невзрачные вещи, которые вы так явно презираете, и сделаете что-нибудь с этим деревом. Я собираюсь готовить ленч. Как насчет макарон по-болонски?

Рори даже вида не подал, что расслышал ее.

— Даю двадцать минут, — сказала Джози. — Потом я вернусь и надеюсь быть приятно удивленной. О-кей?

Она посмотрела на них. Руфус, вздыхая, взял гирлянду из коробки, а Рори, продолжающий грызть свой палец, наклонился, чтобы вытащить свободной рукой из ближайшего ящика моток серебряной мишуры. Джози вышла из гостиной и закрыла дверь.