Вода в ванной остыла. Дейл перестала размахивать руками и теперь шарила в полутьме в поиске мыла. Однажды Рут сказала ей в то мрачное время, когда ушел Нейл, что следует понять: любовь — не обладание людьми или владение ими просто потому, что нуждаешься в них. Наоборот, она дает любимым свободу, позволяя уйти. «Все совсем иначе. Неограниченное количество любви не может охватить всех, поэтому есть опасность, что кто-то еще может забрать твою долю. Некоторые люди любят только одного человека, другие могут любить сотни. Но это не значит, что в каждом случае присутствует одинаковое количество любви. Я должна снова влюбиться, не так ли? И я хочу этого. Но если я влюблюсь, то не стану любить своих детей меньше, как ты не перестанешь любить своего брата и отца».

Дейл встала в ванной и потянулась за полотенцем. Она обернула его вокруг тела под мышками наподобие саронга и вышла из воды. Потом девушка прошлепала босыми влажными ногами к телефону по щекочущему покрытию на полу в гостиной (паркет они в свое время заботливо выбирали вместе с Нейлом). Телефон стоял на низеньком столике — с обязательным автоответчиком и факсом.

Она сняла трубку и набрала номер отца. Раздался гудок, один, второй, третий, а потом пошло сообщение его автоответчика:

— Вы позвонили в архитектурное агентство Тома Карвера. На данный момент никого нет на месте…

Дейл повесила трубку и осталась стоять и смотреть на нее. Отца нет дома.

Она слегка стиснула зубы. С кем же это он мог быть?

Глава 5

— Ты не зайдешь? — приветливо спросил Мэтью у Руфуса.

Мальчик сидел спиной к дому на низкой ограде сада и размеренно барабанил по стене пятками.

Элейн только что привезла его. Она припарковала машину чуть поодаль от дома, и Руфус медленно вышел из машины, позволил матери крепко обнять себя, но потом молча отклонил предложение войти в дом. Вместо этого он высвободился из объятий Джози и теперь сидел на стене.

— Я бы оставила его в покое, — сказала Элейн. Она слегка повысила голос, чтобы внук мог слышать. — Он зайдет в дом, когда замерзнет.

Джози озабоченно посмотрела на улицу — неприметную, построенную в жилой зоне с парными домами на одну семью, стоящими друг против друга. Все здания относились к концу семидесятых, они были похожи одно на другое. Некоторые из садов выглядели аккуратными и ухоженными, другие — чрезвычайно плотно засаженными. Но большинство участков с разбросанными игрушками, бельевыми веревками, мусорными ведрами и машинами, стоящими на блоках в ожидании ремонта, красноречиво говорили о неопределенности, которая стала основой семейной жизни. Джози пока еще не знала никого на этой улице, да и самой улицы — безопасна ли она для восьмилетнего мальчика, который сидит здесь один, могут ли припаркованные машины, которые периодически подъезжали из центра Седжбери, снова отправиться в путь…

— Пойдем, — сказала она сыну слегка заискивающим тоном. — Пойдем. Мы привезли тебе гостинцы.

Он не взглянул на мать. Вместо этого мальчик посмотрел на дом через дорогу. Там колодец в саду был украшен пластмассовой кошкой, ползущей по крыше.

— Нет, спасибо, — ответил Руфус.

Спустя какое-то время Джози и Элейн вошли в дом. Руфус не обернулся, но он чувствовал, почти видел, что они стояли у окна в гостиной и наблюдали за ним. Мальчик решил встать и пройтись, но ему не хватило для этого бунтарского духа. Да и пугать маму не хотелось.

Руфус просто намеревался дать матери безошибочно понять, что, может быть, она и выбрала Баррат-роуд, 17 местом его проживания, но это — не его дом. Дом остался в другом месте. С ним связаны теплые воспоминания, он досконально знаком, ты знал его большую часть своей жизни. Поэтому дом становится твоим естественным местом пребывания. А вот на Барратт-роуд, 17 нет таких воспоминаний, — по крайней мере, не для Руфуса. Да и в любом отношении здесь незнакомое место для мальчика. Ему очень непривычно находиться тут, и он хотел причинить за это острую боль — матери, бабушке и… Мэтью.

Казалось, прошло немало времени, пока за ним не пришли. Он уже успел действительно замерзнуть, наблюдая, как постепенно темнеет. Несколько домов внизу улицы обзавелись рождественскими елками, Руфусу были видны их огоньки. В основном, это были цветные гирлянды, которые, как знал мальчик, кое в чем хуже, чем простые белые лампочки. Он подумал, что у них, в доме под номером 17, есть елка. Руфус не слишком сильно хотел ее, но на Рождество полагается елка. Хотя на улице были видны деревья в огоньках, сложно поверить, что наступает праздник. Во всем происходящем не ощущалось рождественского настроения — здесь, вдали от Бата, где есть возможность прибытия детей Мэтью.

Руфус сильнее забарабанил пятками по стене. Дети Мэтью были проблемой для него, о чем мать, казалось, даже и не подозревала. Он слышал звуки шагов по бетонной узкой дорожке, ведущей к дому — это шла не мама. А потом, краешком глаза, мальчик тихонько наблюдал за Мэтью, сидящим на низкой стене примерно в восьми футах от него. Отчим молчал. Он сидел лицом к Руфусу, засунув руки в карманы.

Мальчик пожал плечами.

— Ты не хочешь зайти? — спросил Мэтью спустя какое-то время.

Руфус ничего не ответил. Он не хотел заходить в дом, но все же потерял желание сидеть здесь.

— Я не пойду вместе с тобой, — сказал Мэтью. — У меня дела в гараже. Если пойдешь в дом, то там только мама и бабушка.

Мальчик наклонил голову и что-то пробормотал.

— Что?

— Это не так…

— Да нет же, — сказал Мэтью. — Я думаю, что это так. И пока это все, что можно придумать на данный момент, чтобы помочь тебе.

Он посмотрел на дом. Его купили два месяца назад, после восьми месяцев жизни в тесной квартирке, где Мэтью и Джози заверяли друг друга (и неоднократно), как все изменится, когда появится собственный дом. Свет горел в гостиной, Джози и Элейн сидели на диване и в кресле с кружками чая. Кресло взяли из дома Мэтью, который он делил с Надин, а Джози нашла диван на распродаже на соседней улице.

Половина мебели была приобретена таким образом — та половина, которая не принадлежала Мэтью или Джози с той поры, когда она жила в Бате. На другом конце Седждбери находилась их общая с Надин мебель. Она была сложена в кучу в закрытом на ключ гараже. «Склад» принадлежал одному из друзей Мэтью, который не пользовался гаражом. Бывшая жена не захотела взять мебель в Херфордшир с той же самой горячностью, с которой отказалась воспользоваться своей долей суммы, вырученной от продажи бывшего дома, чтобы купить квартиру в Седжбери. Мэтью знал, что она приобрела машину, но он не представлял, как Надин распорядилась остальными деньгами. Средств было немного, одному богу известно, сколько осталось после того, как они выкупили закладную. Но этого вполне достаточно для Надин, чтобы растратить финансы — или даже просто их потерять. Она теряла деньги как носки при стирке. Обычно это приводило мужа в бешенство.

Мэтью взглянул на Руфуса. Было уже темно, но бледное лицо мальчика отлично различалось. Пасынок глядел вниз, себе под ноги.

Сын Джози пришел в жизнь Мэтью с собственными средствами — точнее, с деньгами Тома Карвера, на которые его будут кормить, одевать, оплачивать транспорт и отправлять на школьные каникулы. Конечно, правильно, что все так сложилось: Карвер будет содержать своего собственного сына. Но присутствие его денег в бюджете Мэтью терпел с трудом. Он беспокоился из-за этого: без помощи Джози нельзя было бы выплатить взнос за этот дом. Но ничто не мешало предпочесть независимость. Необходимость сознавать, что средства другого мужчины помогли ему выкрутиться, внушала страх. Джози сказала, что почти все, что она дала на покупку дома, принадлежат ей. Она экономила деньги с того времени, когда работала учительницей в Бате. Но, глядя на ее одежду и имущество, Мэтью иногда задавался вопросом, насколько жена тактична. Слишком тактична, возможно, почти снисходительна, если посчитала, что правда об ее финансах касается его. И он остро чувствовал это. Джози всегда так открыто восхищалась всем, что делал Мэтью, его педагогическими навыками, способностью любить молодежь, работать с ней, наставлять на путь истинный. «Ты работаешь хорошо, — говорила она не раз. — Ты творишь добро, вот в чем дело». Но когда дело доходило до денег или отношения к ним, он замечал — жена не проявляла такого же доверия.

По Баррат-роуд проехали машины, дальний свет фар внезапно разрывал тьму сверху и внизу, словно они преодолевали горные хребты на дороге. Оттого-то муниципалитет предписал снижать скорость. Некоторые из них освещали Руфуса и Мэтью быстрым желтым светом фар. Было видно, что мальчик дрожит.

— Тебе нужно зайти в дом.

— Почему мама не пришла?.. — спросил Руфус, не глядя на отчима.

— …Чтобы забрать тебя? Потому что я пришел. Ты выглядел немного одиноко.

— Мне нравиться быть одному, — ответил мальчик.

— Да, — сказал Мэтью. Он встал и подошел, чтобы положить руку на плечо ребенка. — Давай.

Мальчик спрыгнул на тротуар, потом, пригнув голову, нырнул под въездные ворота и опрометью помчался вверх по бетонной дорожке к дому. Мэтью слышал, как открылась и затем громко хлопнула входная дверь. Он вспомнил, что, будучи примерно в возрасте Руфуса, предавался фантазии, которая владела им месяцами — о том, что он сирота, объект страдания и восхищения в мире, в котором нет места для его матери, отца, младшей сестренки Карен. Даже спустя тридцать пять лет он мог вызвать ощущение воображаемого одиночества, той печали и отваги. А потом отчим взглянул вверх и увидел в освещенной гостиной, как Джози поднялась навстречу сыну, чтобы поздороваться с ним. Мальчик очень нерешительно входил в комнату, что выдавало глубокое нерасположение. «Моя Джози, — подумал Мэтью, встрепенувшись при виде ее, — моя…» Он увидел, как она пытается обнять мальчика, а тот, ловко уклонившись от ее рук, уселся на диван возле бабушки.