Я стряхнула видение и поняла, что лицо и руки у меня действительно мокрые. Не слезы, но кровь и пот кошмарного создания, с которым я боролась во тьме.

Пот… Я что-то знала про пот, но не могла вспомнить. Рука вцепилась мне в предплечье, я вырвалась, на коже осталось что-то скользкое.

Все вокруг и вокруг куста тутовника; обезьяна преследует хорька. Нет, что-то не так — это хорек преследует меня, хорек с острыми белыми зубами, вцепившимися мне в руку. Я ударила его, и зубы разжались, но когти… все вокруг и вокруг куста тутовника…

…Демон прижал меня к стене; я ощущала камень над головой и камень под пальцами, и твердое, как камень, тело прижавшееся ко мне, костлявое колено между моими коленями… камень и кости между моими… ноги, еще каменная твердость… ах… Мягкость среди суровости жизни, приятная прохлада в жару, утешение в разгар скорби…

Мы, сцепившись, полетели на пол, мы кружили и кружили, запутавшись в складках упавшего гобелена, и нас омывали потоки холодного воздуха из окна… Туман безумия начал таять.

Мы налетели на что-то и замерли. Рука Джейми вцепилась мне в грудь, пальцы глубоко впились в плоть. Что-то мокрое капнуло мне на лицо — пот или слезы, я не знала, и открыла глаза, чтобы посмотреть. Джейми смотрел на меня, лицо его в лунном свете было бесцветным, глаза широко раскрыты и несфокусированы. Рука его расслабилась. Один палец нежно очертил мою грудь, еще раз, еще. Рука двинулась, чтобы охватить всю грудь, пальцы растопырены, как морская звезда, и нежны, как рука сосущего младенца.

— М-мама? — произнес он. Волосы у меня на затылке встали дыбом. Это был высокий, чистый голосок маленького мальчика. — Мама?

Холодный воздух омывал нас, унося дурманный дым за окно, в падающий снег. Я протянула руку и положила ее на его холодную щеку.

— Джейми, любимый, — прошептала я, — иди сюда, положи свою головку, милый.

Маска задрожала и сломалась, и я сильно прижала к себе большое тело, и мы оба лежали, сотрясаясь от его рыданий.

В общем, нам крупно повезло, что утром нас обнаружил невозмутимый брат Вильям.

Я с трудом очнулась от скрипа открывающейся двери и тут же полностью пришла в себя, услышав, как монах выразительно прочищает горло перед тем, как сказать «доброе утро», мягко, по-йоркширски растягивая слова.

Джейми тяжело давил мне на грудь. Его волосы высохли бронзовыми прядями и торчали у меня над грудями, как лепестки китайских хризантем. Щека, прижавшаяся к моей груди, была теплой и немного скользкой от пота, но спина и руки — такими же холодными, как мои бедра, застывшие от зимнего ветра.

Солнечные лучи, струившиеся в незашторенное окно, освещали полный разгром в комнате, о котором я смутно догадывалась вчера ночью: пол засыпан обломками мебели и осколками посуды, оба массивных подсвечника, как бревна, запутались среди разорванных занавесок и простыней. Судя по больно врезавшемуся в спину узору, я лежала на сорванном гобелене, изображавшем казнь святого Себастьяна; не такая уж большая потеря для монастыря.

Брат Вильям неподвижно стоял в дверях, держа в руках кувшин и таз. Он очень старательно уставился на левую бровь Джейми и осведомился:

— И как вы себя сегодня утром чувствуете?

Последовала долгая пауза, причем Джейми сознательно не двигался с места, прикрывая меня почти целиком Наконец хриплым голосом человека, которого озарило откровение, он ответил:

— Голодным.

— О, прекрасно, — отозвался брат Вильям, по-прежнему не отводя взгляда от брови Джейми. — Я пойду скажу об этом брату Иосифу.

Дверь за ним беззвучно закрылась.

— Как мило с твоей стороны, что ты не шевелился, — заметила я. — Мне бы не хотелось нести ответственность за непристойные мысли брата Вильяма.

Синие глаза уставились на меня.

— Ага, — рассудительно произнес Джейми. — Вид моей задницы вряд ли развратит кого-нибудь из святого ордена, во всяком случае, в моем теперешнем состоянии. А вот твоя… — Он замолчал и прокашлялся.

— Так что там насчет моей? — возмутилась я. Пламенная голова медленно склонилась, и Джейми запечатлел поцелуй на моем плече.

— Твоя, — заявил он, — соблазнит и епископа.

— Ммхм. — Мне показалось, что я все лучше произношу всякие шотландские звуки. — Как бы там ни было, может, тебе все-таки стоит подвинуться. Не думаю, что даже брат Вильям обладает безграничным тактом.

Джейми осторожно опустил голову, а потом покосился на меня.

— Не знаю, что из прошлой ночи мне привиделось, а что происходило в действительности. — Его рука непроизвольно потянулась к ране на груди. — Но если хотя бы половина из того, что, как мне кажется, случилось, произошло на самом деле, я уже должен быть мертвым.

— Но ты не мертв. Я проверяла. — Немного поколебавшись, я спросила: — А хочешь?

Он медленно улыбнулся, прикрыв глаза.

— Нет, Сасснек. Не хочу. — Его лицо было исхудавшим и изможденным, но умиротворенным, складки вокруг рта разгладились, синие глаза смотрели ясно. — Но я чертовски близок к этому. Думаю, единственная причина, по которой я еще не умираю — это голод. Как по-твоему, если бы я умирал, то голода бы не испытывал, правда? Это же расточительство. — Один глаз полностью закрылся, второй, полуоткрытый, насмешливо уставился мне в лицо.

— Встать можешь?

Он подумал.

— Если бы от этого зависела моя жизнь, я бы, наверное, смог приподнять голову. Но встать? Нет.

Я со вздохом выползла из-под него, поставила на место кровать и попыталась перевести Джейми в вертикальное положение. Он удержался на ногах всего несколько секунд, потом его глаза закатились, и он рухнул поперек кровати. Я лихорадочно стала нащупывать пульс у него на шее. Он бился медленно, но сильно, сразу под треугольным шрамом на горле. Простое измождение. Несколько недель тюремного заключения, морального и физического стресса, голода, ранений, болезни и жара — даже это энергичное тело исчерпало свои ресурсы.

— Сердце льва, — покачала я головой, — и голова быка. Очень плохо, что у тебя вдобавок нет шкуры носорога. — И прикоснулась к свежему, кровоточащему рубцу на плече.

Он приоткрыл один глаз.

— А что такое носорог?

— Мне казалось, ты был без сознания?

— Был. И есть. Голова кружится, как волчок.

Я натянула на него одеяло.

— Что тебе сейчас нужно, так это еда и отдых.

— Что тебе сейчас нужно, — заявил Джейми, — это одежда. — И, снова закрыв глаз, тут же уснул.

Глава 40

Отпущение грехов

Не помню, как я добралась до постели, но должно быть, я это сделала, потому что проснулась именно в ней. У окна с книгой в руках сидел Ансельм. Я резко села.

— Джейми? — прокаркала я.

— Спит, — ответил он, откладывая книгу, и посмотрел на свечу-часы на столе. — Как и вы. Последние тридцать шесть часов вы провели с ангелами, mа belle. — Ансельм налил что-то из фаянсового кувшина в чашку и поднес ее к моим губам. Когда-то я отнеслась бы к вину в постели, с нечищеными зубами, как к окончательному разложению. Но сейчас, в монастыре, в обществе одетого в сутану францисканца, этот поступок казался не таким уж и дегенеративным. Вино приятно оросило рот, словно заросший мхом.

Я опустила ноги с кровати и села, покачиваясь. Ансельм подхватил меня под руку и помог опуститься на подушку. Неожиданно у него оказалось четыре глаза. Носов и ушей тоже было больше, чем это необходимо.

— У меня немного кружится голова, — сказала я, закрывая глаза. Потом открыла один. Немного лучше. Во всяком случае, теперь передо мной стоял один Ансельм, только немного размытый по краям.

Он озабоченно склонился надо мной.

— Позвать брата Эмброуза или брата Полидора, мадам? К сожалению, я не особенно искушен в медицине.

— Нет, ничего не нужно. Я просто слишком резко села. — Я сделала еще одну попытку, уже медленнее. На этот раз комната и ее содержимое остались в относительном покое, а я почувствовала, что на мне множество синяков и ссадин, которых я не заметила сначала из-за головокружения. Я попыталась прочистить горло и поняла, что оно болит. Я поморщилась.

— В самом деле, mа chere, мне кажется, что… — Ансельм уже направился к двери, готовый привести помощь. Он выглядел очень встревоженным. Я потянулась было за зеркалом на ночном столике, но передумала. К этому я еще не готова, поэтому вместо зеркала взяла кувшин с вином

Ансельм медленно вернулся в комнату и остановился, глядя на меня. Убедившись, что падать я не собираюсь, он снова сел.

Я медленно прихлебывала вино, пытаясь прогнать последствия опиумного дурмана. В голове понемногу светлело. Значит, мы все-таки живы. Оба.

Сны были хаотичными, полными насилия и крови. Мне снова и снова снилось, что Джейми мертв или умирает. А где-то в тумане возникал образ мальчика на снегу, его удивленное круглое лицо наплывало на покрытое синяками и ссадинами лицо Джейми.

Иногда на лице Фрэнка появлялись трогательные пушистые усы. Я отчетливо помнила, как убивала всех троих. И чувствовала себя так, словно всю ночь провела, нанося раны и устраивая побоище. У меня болела каждая мышца, и я ощущала тупое отчаяние.

Ансельм все еще сидел рядом, сложив руки на коленях и внимательно глядя на меня.

— Вы можете кое-что сделать для меня, отец, — произнесла я.

Он тут же вскочил, готовый помочь, и потянулся за кувшином.

— Разумеется! Еще вина?

Я печально улыбнулась.

— Да, но позже. А прямо сейчас я хочу, чтобы вы выслушали мою исповедь.

Он удивился, но быстро закутался в профессиональное самообладание, как в сутану.

— Ну разумеется, chere madame, если вы этого хотите. Но право же, не лучше ли пригласить брата Жерарда? Он хорошо известный исповедник, в то время как я… — Он пожал плечами типично французским жестом. — Я, конечно, могу выслушивать исповеди, но по правде говоря, редко это делаю — я же просто ученый.

— Я хочу, чтобы вы, — твердо произнесла я. — И прямо сейчас.