Ансельм хмыкнул и махнул рукой проходившему мимо брату-прислужнику, который немедля принес нам еще пирог и новый кувшин эля. Ансельм наполнил наши кружки и только после этого заговорил:

– Если вы взяли чью-то жизнь, то другую вы спасли. А сколько больных вы исцелили – людей, которые умерли бы без вашего лечения! Ведь и это влияет на будущее. Что, если человек, которого вы спасли, совершит потом великое зло? Разве это ваша вина? Могли бы вы, имея в виду такое обстоятельство, допустить, чтобы человек умер? Конечно же, нет.

Для вящей убедительности Ансельм даже пристукнул по столу своей кружкой.

– Вы говорите, что не решаетесь здесь на какие-то действия, опасаясь оказать влияние на будущее. Это нелогично, мадам. Поступки каждого из нас оказывают влияние на будущее. Останься вы там, у себя, ваши поступки несомненно влияли бы на ход событий в не меньшей степени, чем они будут влиять здесь. Вы несете ту же ответственность за них, какую несли бы там – в той же мере, как и любой другой человек. Разница лишь в том, что здесь вы можете с большей точностью понимать, какие же именно последствия проистекут из ваших поступков, а там у вас подобного преимущества не было бы.

Он покачал головой и посмотрел на меня через стол уверенным, твердым взглядом.

– Пути Господни неисповедимы для нас, и это очень хорошо. Вы правы, mа chére, церковь в своих установлениях не могла предвидеть ситуации, подобные вашей, и потому вы не можете руководствоваться ничем, кроме собственного разумения и Божьей помощи. И я не могу сказать вам, что вы должны делать и чего не должны. Пред вами свободный выбор – как и перед любым человеком на Земле. А история, как я полагаю, есть единение всех человеческих поступков. Некоторых рабов своих Господь наделяет возможностью влиять на судьбы многих. Быть может, вы одна из таких. Быть может, нет. Я не знаю, почему вы здесь. И вы не знаете. И похоже, что ни один из нас этого никогда не узнает.

Он не без юмора округлил глаза.

– Порой я даже не знаю, зачем я-то здесь!

Я рассмеялась, а он близко пригнулся ко мне через стол.

– Ваше знание будущего – орудие, данное вам так же, как потерпевшему кораблекрушение судьба посылает нож или леску для ловли рыбы. Пользоваться этим орудием не безнравственно, если вы поступаете в соответствии с законами, данными нам Богом, и если вы не употребляете его во зло.

Он помолчал, сделал глубокий вдох, а потом – сильный выдох, от которого приподнялись его шелковистые усы.

– Все, что я могу сказать вам, дорогая мадам, это то же, что я говорю любому, кто обращается ко мне за советом в душевном смятении: положитесь на Бога и молите его о руководстве.

Он пододвинул ко мне свежий пирог.

– Но что бы вы ни решили делать, для этого нужны силы. Так что примите еще один маленький совет: когда вы в сомнении, ешьте.

Когда я вечером зашла проведать Джейми, он спал, положив голову на предплечье. Пустая миска из-под супа целомудренно стояла на подносе, а рядом с ней – нетронутые тарелки с хлебом и мясом. Я переводила взгляд с невинного, сонного лица на тарелки и обратно. Потрогала хлеб. На корочке осталась вмятинка от пальца. Хлеб свежий.

Я оставила его спящим и пошла поискать брата Роджера, которого обнаружила в кладовой.

– Ел он хлеб с мясом? – спросила я без проволочек. Брат Роджер улыбнулся в свою пушистую бороду.

– Да.

– Удержал?

– Нет.

– Надеюсь, вы не убирали за ним?

Ему мой вопрос показался забавным – округлые щеки порозовели.

– Как бы я посмел? Нет, он из предосторожности заранее подставил тазик.

– Вот лукавый шотландец!

Я невольно засмеялась.

Вернулась в комнату и легонько поцеловала Джейми в лоб. Он слегка пошевелился, но не проснулся. Вспомнив совет отца Ансельма, я забрала тарелки с хлебом и мясом к себе в комнату, чтобы поужинать.


Полагая, что Джейми скорее оправится от своей нервозности и желудочного недуга, если я буду меньше его беспокоить, я почти весь следующий день провела у себя в комнате, читая «Травник», который дал мне брат Амброз. После полудня пошла навестить своего непокорного пациента. Но вместо Джейми я обнаружила в комнате весьма смущенного Мурту, который сидел на стуле у стены.

– Где он? – спросила я, оглядывая комнату.

Мурта ткнул пальцем в сторону окна. День был холодный и сумрачный, светильники зажжены. Окно было не занавешено, и холодный ток воздуха снаружи колебал язычки пламени.

– Он вышел во двор? – недоверчиво спросила я. – Куда он пошел? Зачем? И что он надел на себя, дьявол его побери?

В последние дни Джейми лежал в постели большей частью обнаженный: в комнате было тепло, а прикосновение одежды к заживающим ранам причиняло боль. Покидая ненадолго комнату по необходимости и при поддержке брата Роджера, он надевал широкую монашескую рясу, но сейчас эта ряса, аккуратно свернутая, лежала в ногах кровати.

Мурта подвинулся вместе со своим стулом немного вперед и уставился на меня совсем по-совиному.

– Сколько всего вопросов? Четыре? – Он поднял указательный палец. – Итак, первый: да, он ушел. Второй.

Мурта присоединил к указательному средний палец.

– Куда? Будь я проклят, если знаю. Третий.

Вверх поднялся безымянный палец.

– Зачем? Он заявил, что ему осточертело сидеть взаперти. Четвертый, – поднялся мизинец. – Также будь я проклят, если знаю. Когда я видел его в последний раз, на нем ничего не было.

Мурта сложил четыре пальца и выставил вверх большой.

– Вы не спрашивали, но отвечаю: ушел примерно час назад.

Я так и вспыхнула – от полной беспомощности. Поскольку преступник исчез, я набросилась на Мурту:

– Вы что, не знаете, что на дворе подмораживает? Снег идет! Почему вы его не остановили? И что вы имеете в виду, утверждая, что на нем ничего не было?

Маленький клансмен сохранял полную невозмутимость.

– Конечно, знаю. Думаю, и он знал, не слепой. Остановить его я пробовал. Когда он собрался уходить, я сказал ему, что он еще к этому не готов и что вы мне голову снимете, ежели он уйдет. Схватил его рясу и стал спиной к двери. Сказал, что он пройдет только через мой труп.

Мурта помолчал и сообщил совершенно не к месту:

– У Элен Маккензи была самая прекрасная улыбка, какие я видел. Любого мужчину пробирала до самых костей.

– И поэтому вы позволили ее тупоголовому сыну уйти, чтобы замерзнуть до смерти? – вспылила я. – Какое отношение имеет улыбка его матери ко всему этому?

Мурта задумчиво потер себе нос.

– Да, так вот я ему сказал, что не пропущу его, и он на меня этак поглядел. Улыбнулся точь-в-точь как его матушка и прямо голый вылез в окно. К тому времени, как я подскочил, он успел удрать.

Я в полном ужасе воздела глаза к небесам.

– Он велел, чтобы я вам сказал, куда он направился, и чтобы вы о нем не беспокоились, – завершил свое объяснение Мурта.

– Чтобы я о нем не беспокоилась! – в бешенстве бормотала я себе под нос, пока бежала к конюшне. – Лучше бы он сам о себе побеспокоился, когда попадет мне в руки!

В этих местах лишь одна большая дорога вела от побережья во внутренние районы страны. Я ехала по ней крупной рысью, то и дело поглядывая на окружающие поля. Та часть Франции, где находился монастырь, была густо населена крестьянами, и, к счастью, леса хорошо расчищены; ни волки, ни медведи не представляли здесь серьезной опасности.

Я нашла его примерно в миле от монастыря. Он сидел на одной из многочисленных верстовых тумб, оставленных повсюду древними римлянами.

Был он бос, но одет в короткую куртку и тонкие штаны – собственность одного из конюхов, если судить по пятнам на них. Я натянула поводья и некоторое время смотрела на него, опершись о переднюю луку седла, потом сказала этак небрежно:

– У тебя нос посинел. И ноги тоже, между прочим.

Он ухмыльнулся и вытер нос тыльной стороной ладони.

– Яйца тоже. Может, ты мне их погрела бы?

Замерз он или нет, но настроение у него было явно хорошее. Я слезла с лошади и остановилась перед ним, укоризненно качая головой.

– Выходит, это бесполезно? – спросила я.

– Что именно?

– Злиться на тебя. Тебя, я вижу, ничуть не заботит, что ты можешь схватить воспаление легких, что тебя съедят медведи, что меня ты замучил до полусмерти…

– О медведях я ничуть не беспокоюсь. Они в это время спят в своих берлогах.

Я утратила всякое самообладание и замахнулась, чтобы дать ему в ухо, но он поймал мою руку и легко удержал ее, смеясь над моим негодованием. После нескольких секунд бесплодного сопротивления я сдалась и тоже засмеялась.

– Ты собираешься вернуться? – спросила я. – Или будешь еще что-нибудь доказывать?

Движением подбородка он указал мне на дорогу:

– Ты отъезжай вон к тому старому дубу и подожди меня там. Я хочу сам дойти до того места.

Я прикусила язык и удержалась от кое-каких замечаний, готовых у меня сорваться, и села в седло. Остановилась возле дуба и стала смотреть на дорогу, но тотчас поняла, что просто не в состоянии наблюдать за мучительными усилиями Джейми. Когда он упал в первый раз, я крепко сжала поводья руками в перчатках, потом решительно повернулась спиной к нему.

Мы с трудом добрались до гостевого крыла, но тем не менее прошли вдвоем по коридору, причем рука Джейми тяжело опиралась о мои плечи. В холле я наткнулась на брата Роджера и срочно отправила его за грелкой, а сама кое-как доволокла свою тяжелую ношу до комнаты и свалила на постель. Джейми застонал от толчка, но лежал смирно, закрыв глаза, пока я стаскивала с него грязные отрепья.

– Слава богу, ты на месте.

Он послушно завернулся в одеяло. Я поспешно сунула в постель грелку и принялась двигать ее туда-сюда, чтобы согреть простыни. Когда я убрала ее, Джейми вытянул длинные ноги и расслабился с блаженным вздохом, почувствовав тепло.

Я спокойно ходила по комнате, подбирая разбросанную одежду, наводила порядок на столике; потом подбросила угля в жаровню и высыпала туда же щепотку девясила, чтобы у дыма сделался приятный запах. Я решила, что Джейми уснул, и удивилась, когда он меня окликнул: