Они прекратились, когда я выбежала в коридор. Дрожащий свет из открытой двери комнаты Джейми падал на плиты пола в коридоре. Какой-то незнакомый мне монах находился рядом с Джейми и крепко держал его. Пятна свежей крови проступили сквозь бинты на спине у Джейми, а плечи тряслись, словно от холода.

– У него был кошмар, – пояснил монах, заметив меня в дверях.

Он передал мне Джейми с рук на руки, а сам пошел к столику за чистым полотном и кувшином с водой.

Джейми все еще дрожал, по лицу стекал пот. Глаза закрыты, дыхание тяжелое, хриплое, затрудненное. Монах сел рядом со мной и принялся бережно отирать лицо Джейми, убрав намокшие пряди волос с висков.

– Вы, должно быть, его жена, – сказал монах. – Сейчас ему станет лучше.

Дрожь начала униматься минуты через две, и Джейми со вздохом открыл глаза.

– Я в порядке, – сказал он. – Я в полном порядке, Клэр, только, ради бога, избавь меня от этой вони!

Только теперь я почувствовала запах, которым полна была комната, – легкий, пряный, цветочный аромат, такой обычный, что я о нем просто не подумала. Лаванда. Ею пахнут мыло и туалетная вода. В последний раз я ощущала этот запах в подземелье Уэнтуортской тюрьмы, он исходил от белья или от тела капитана Джонатана Рэндолла.

Здесь источником аромата был небольшой металлический сосуд, наполненный благовонным маслом и подвешенный к украшенному орнаментом из роз железному кронштейну прямо над пламенем свечи. Запах должен был принести успокоение, но вышло все как раз наоборот. Монах поднес Джейми чашку с водой, он напился и задышал спокойнее, легче, сидел самостоятельно, без поддержки. Я кивнула францисканцу, чтобы он выполнил требование больного, и тот немедленно завернул горячий сосуд с маслом в полотенце и унес в коридор. Джейми вздохнул с облегчением, но тут же поморщился от боли в сломанных ребрах.

– Ты потревожил во сне спину, – сказала я, слегка поворачивая его и осматривая бинты. – Но не слишком.

– Я знаю. Должно быть, перевернулся на спину во сне.

Свернутое и подложенное под бок одеяло должно было удерживать Джейми в определенном положении. Оно упало на пол; я подняла его и пристроила на место.

– Поэтому мне и приснился кошмар. Снилось, что меня бьют плетью. – Джейми вздрогнул, выпил немного воды и отдал мне чашку. – Мне бы чего-нибудь покрепче, если можно раздобыть.

Словно по наитию наш помощник вошел в комнату с кувшином вина. В другой руке он держал кувшинчик совсем маленький – с маковым настоем.

– Алкоголь или опиум? – с улыбкой спросил он у Джейми. – Можете избрать любой из напитков забвения.

– Я предпочел бы вино, если позволите. Достаточно с меня грез в эту ночь, – кривовато улыбнувшись, отвечал Джейми.

Он пил вино медленно, а францисканец тем временем помогал мне сменить испачканные кровью бинты, смазывая раны мазью календулы. Он собрался уходить, только когда Джейми был подготовлен ко сну, укрыт одеялом и устроен удобно. Проходя мимо Джейми, он осенил его крестом и произнес:

– Доброго отдыха.

– Спасибо, отец мой, – вяло отозвался Джейми, уже полусонный.

Убедившись, что не понадоблюсь теперь Джейми до утра, я тоже собралась уходить, легонько дотронулась до его плеча и последовала за монахом в коридор.

– Благодарю вас, – сказала я. – Я очень признательна вам за помощь.

Монах грациозно повел рукой, как бы отклоняя мою благодарность.

– Я рад, что мог быть вам полезен, – сказал он, и я заметила, что по-английски он говорит отлично, но с небольшим французским акцентом. – Я проходил по крылу для гостей к часовне Святого Жиля и услыхал крики.

Я поморщилась при воспоминании об этих криках, таких хриплых и ужасных, и понадеялась в душе, что больше не услышу их. Взглянув на окно в конце прохода, я не заметила никаких признаков рассвета.

– В часовню? – спросила я с удивлением. – А я считала, что утреню служат в главном храме. Но и для утрени еще рано, как мне кажется.

Францисканец улыбнулся. Он был еще молод, едва за тридцать, но в блестящих каштановых волосах пробивалась седина. На макушке аккуратная тонзура, аккуратно подстрижена и каштановая борода.

– Да, для утрени рановато, – ответил он, – но я направляюсь в часовню, ибо пришел мой черед продолжить вечное бдение у Святого Причастия.

Он заглянул в комнату Джейми, где часы-свеча показывали половину третьего.

– Я сильно запаздываю, – сказал он. – Брат Бартоломе уже борется со сном, ему пора в постель.

Он поднял руку, поспешно благословил меня, повернулся на каблуках своих сандалий и исчез за дверью в конце коридора, прежде чем я собралась спросить, как его имя.

Войдя в комнату, я проверила, как дела у Джейми. Он снова уснул, дышал легко, между бровями набежала едва заметная складка.


Утром я чувствовала себя гораздо лучше, но у Джейми после беспокойной ночи запали глаза, к тому же его тошнило. Он категорически отказался от горячего укрепляющего напитка из вина, яиц и сахара, а также и от супа и прямо-таки ополчился на меня, когда я хотела проверить повязки на сломанной руке.

– Ради бога, Клэр, оставь меня в покое! Я не хочу, чтобы меня опять ковыряли!

Он отодвинул руку и явно разозлился. Я молча отошла в сторону и принялась разбирать баночки и пакетики с лекарствами на маленьком столике: вот мазь из календулы, а вот успокаивающий маковый настой, отдельно кора ивы, вишневая кора и ромашка – для приготовления целебных чаев, чеснок и тысячелистник для дезинфекции и так далее, все по порядку.

– Клэр!

Я обернулась на оклик Джейми; он сидел на постели и смотрел на меня с виноватой улыбкой.

– Прости, англичаночка! У меня схватило живот, поэтому я в скверном настроении с утра. Но я не должен был грубить тебе. Ты простишь меня?

Я подошла к нему и легонько приобняла за плечи.

– Прощать нечего, это мелочи. Но что ты имеешь в виду, когда говоришь, что у тебя схватило живот?

Уже не впервые я отмечала про себя, что личная близость и романтика – далеко не синонимы. Джейми поморщился, прижав здоровую руку к животу.

– Я имею в виду попросить тебя оставить меня ненадолго наедине с самим собой. Не возражаешь?

Я, разумеется, немедленно выполнила его просьбу и отправилась позавтракать. Возвращаясь спустя некоторое время из трапезной, я заметила изящную фигуру в черной рясе францисканца, пересекающую двор по направлению к монастырской аркаде. Я поспешила монаху навстречу.

– Отец! – окликнула его я, и он, остановившись, улыбнулся мне.

– Доброе утро, мадам Фрэзер! – поздоровался он. – Как чувствует себя ваш муж нынче утром?

– Лучше, – ответила я, надеясь, что слова мои соответствуют действительности. – Я хотела бы поблагодарить вас за помощь прошедшей ночью, но вы удалились так поспешно, что я даже имени вашего не узнала.

Светло-карие глаза сверкнули, когда он поклонился мне, приложив руку к сердцу.

– Франсуа Ансельм Мерикёр д’Арманьяк, мадам, – назвал он себя. – Так меня назвали при рождении. Теперь же я отец Ансельм.

– Я не хочу отнимать у вас время, – сказала я. – Мне просто очень хотелось поблагодарить вас.

– Вы не задержали меня, мадам. Я повинен в грехе лени, никак не соберусь приняться за работу.

– А что у вас за работа? – полюбопытствовала я.

Этот человек был явно временным обитателем монастыря, его черная францисканская ряса резко выделялась на фоне коричневых бенедиктинских. Прислуживающий нам брат Полидор уже говорил мне, что в монастыре несколько таких вот приезжих, главным образом ученых, желающих поработать в прославленной монастырской библиотеке. Одним из таких оказался и отец Ансельм, он провел здесь уже несколько месяцев, занимаясь переводом трудов Геродота.

– Вы видели библиотеку? – спросил он.

Я отрицательно покачала головой.

– Так идемте, – предложил он. – Она производит сильное впечатление, и я уверен, что ваш дядя-настоятель не стал бы возражать против вашего посещения.

Мне, с одной стороны, интересно было увидеть библиотеку, а с другой – не очень-то хотелось возвращаться к изоляции в крыле для гостей, поэтому я последовала за монахом без колебаний.

Библиотека была великолепная, с высоким потолком и стройными готическими колоннами, разделяющими крышу на множество отсеков. Узкие окна заполняли простенки между колоннами, и в библиотеке было много света. Большинство окон застеклено было обычным стеклом, но некоторые представляли собой витражи на темы библейских притч. Ступая на цыпочках, чтобы не беспокоить согнувшихся над книгами монахов, я задержалась у восхитительного витража, изображающего бегство в Египет[21].

На некоторых полках книги были установлены в обычном порядке – рядами одна за одной, на других же книги не стояли, а лежали, чтобы лучше сохранялись драгоценные переплеты; был здесь и застекленный шкаф, содержавший пергаментные свитки. В библиотеке ощущалась атмосфера некоей торжествующей гармонии, словно бы каждая из бережно хранимых книг беззвучно пела свою мелодию под крышками переплета. Я покинула помещение библиотеки в умиротворенном настроении, и мы с отцом Ансельмом не спеша пошли через главный двор. Я снова попыталась поблагодарить его за помощь предыдущей ночью, но он только пожал плечами в ответ на мои слова.

– Не думайте больше об этом, дитя мое. Надеюсь, вашему мужу сегодня лучше?

– Я тоже надеюсь на это, – коротко ответила я и спросила: – А что такое вечное бдение? Вы говорили, что участвовали в нем ночью.

– Разве вы не католичка? – удивился он. – Ах, я забыл, вы же англичанка. И вероятно, протестантка?

– Собственно говоря, я ни то ни другое, если иметь в виду смысл веры, – сказала я. – Формально я католичка.

– Формально?

Гладкие брови взлетели высоко на лоб в изумлении.

Я помолчала – из осторожности, припомнив опыт общения с отцом Бэйном, но, кажется, этот монах не собирался в ужасе осенять меня крестным знамением.