– Что тебя насмешило? – спросила я.

Джейми повернул голову ко мне.

– Ох, я разбудил тебя, англичаночка. Прости. Мне просто вспомнилось кое-что.

– Я не спала.

Я стала подбираться поближе к нему. Кровать была явно изготовлена в те времена, когда вся семья спала вместе на одном матраце; гигантская перина вместила в свои недра перья сотен гусей, и перебираться по ней с места на место было все равно что путешествовать в Альпах без компаса. Благополучно добравшись до Джейми, я спросила:

– О чем же ты вспоминал?

– Главным образом об отце. О том, что он говорил мне. – Он закинул руки за голову, задумчиво глядя на толстые балки, пересекающие низкий потолок. – Как это странно, – продолжал он, – пока отец был жив, я не слишком-то много внимания уделял ему. Но с тех пор как его не стало, то, что он, бывало, говорил мне, оказывает на меня все более сильное влияние.

Он снова тихонько рассмеялся.

– А думал я о том, как он выпорол меня в последний раз.

– Это так смешно? – спросила я. – Джейми, тебе кто-нибудь говорил о том, что у тебя совершенно особое чувство юмора?

Я попыталась нашарить под одеялами его руку, но отказалась от этой затеи. Джейми начал поглаживать меня по спине, я прижалась к нему потеснее и прямо-таки замурлыкала от удовольствия.

– Твой дядя бил тебя, когда следовало? – с любопытством спросил Джейми.

– Господи, конечно же, нет! Одна только мысль об этом привела бы его в ужас. Дядя Лэм не верил в пользу телесного наказания для детей, он считал, что их можно убедить словами, так же как и взрослых.

Джейми издал горлом типично шотландский звук – в знак того, что подобная мысль ему смешна.

– Это, без сомнения, объясняет недостатки твоего характера, – высказался он и шлепнул меня пониже спины. – В твои детские годы тебе явно не хватало дисциплины.

– Какие же недостатки ты находишь в моем характере? – спросила я и при лунном свете достаточно ясно разглядела его ухмылку.

– Хочешь, чтобы я перечислил их все?

– Нет. – Я ткнула его локтем под ребро. – Расскажи мне о последней экзекуции. Сколько тебе было лет?

– Лет тринадцать, а может, четырнадцать. Тощий, длинный и в прыщах. Не могу припомнить, за что мне попало. В общем-то, мне чаще доставалось не за то, что я сделал, а за то, что наговорил. Все, что я помню, это как мы оба кипели от бешенства. Тот самый случай, когда отец драл меня охотно и с удовольствием.

Джейми притянул меня поближе и привлек к себе на плечо. Я погладила его плоский живот и пощекотала пупок.

– Перестань, щекотно. Ты хочешь слушать или нет?

– Конечно, хочу. А как мы поступим, если у нас будут дети, станем их убеждать или бить?

Сердце у меня дрогнуло, хотя пока что не было никаких признаков того, что этот вопрос когда-либо примет отнюдь не академический характер. Джейми накрыл мою руку своей, удерживая ее у себя на животе.

– Все очень просто. Ты будешь их убеждать, а когда не преуспеешь, я возьмусь за ремень.

– Я думала, ты любишь детей.

– Люблю. И мой отец любил меня, когда я не вел себя как идиот. И любил меня тогда, когда приходилось выбивать из меня дурь, если я вел себя по-идиотски.

Я перевернулась на живот.

– Ладно, расскажи мне о последней порке.

Джейми сел, взбил подушки, чтобы удобнее было лежать на спине, и снова лег, закинув руки за голову.

– Он отправил меня к забору, как это делал всегда, чтобы я, дожидаясь его, как следует почувствовал страх и раскаяние, но на этот раз он так рассвирепел, что сразу пошел за мной. Я перевесился через перекладину, а как он начал меня хлестать, стиснул зубы и решил, что не пикну – ни за что не покажу ему, как мне больно. Вцепился пальцами в забор так крепко, что остались следы от ногтей, лицо у меня – я это чувствовал – покраснело оттого, что я задерживал дыхание.

Он набрал полную грудь воздуха и медленно выдохнул его.

– Обычно я знал, когда дело идет к концу, но на этот раз он не опустил руку и продолжал меня бить. Я больше не мог держать рот закрытым и начал стонать при каждом ударе, а слезы текли сами, как я ни мигал, чтобы их удержать.

Джейми лежал голый до пояса, почти светясь при луне, тонкие волоски серебрились, точно иней. У меня под рукой отчетливо бился пульс возле грудной кости.

– Не знаю, сколько времени это тянулось, наверное, не очень долго, но мне показалось – чуть ли не вечность. Наконец он остановился и заорал на меня, вне себя от злости, а я сам был так зол, что вначале не понимал его и только потом стал разбирать слова. Он ревел: «Будь ты проклят, Джейми! Ты что, не можешь крикнуть? Ты уже большой, даю слово, больше не стану тебя пороть, но неужели нельзя завопить разок, прежде чем я перестану! Мне же надо знать, что я тебя пронял!»

Джейми рассмеялся, и ровное биение пульса нарушилось.

– Я от этих его слов до того ошалел, что выпрямился, повернулся к нему и заорал: «Так почему же ты мне не сказал об этом с самого начала, старый дурак?! Ай-ай-ай! Ой-ой-ой!» В следующую секунду я очутился на земле, в ушах у меня звенело, а челюсть ныла в том месте, куда он мне въехал. А он стоял надо мной, задыхаясь, волосы на голове дыбом, борода торчком. Потом потрогал мою челюсть и говорит, а сам еще дышит со свистом: «Это тебе за то, что назвал отца дураком. Может, оно и вправду так, но неуважительно. Вставай, пошли умываться перед ужином». Больше он меня ни разу не ударил. Только кричал на меня, но я отвечал тем же – как мужчина мужчине.

– Хотелось бы мне знать твоего отца, – сказала я. – Нет, наверное, лучше не надо. Ему бы не понравилось, что ты женился на англичанке.

Джейми крепко обнял меня и укрыл одеялом мои плечи.

– Он бы решил, что я наконец набрался ума, – сказал он и погладил меня по голове. – Он отнесся бы с уважением к моему выбору, на ком бы я ни женился, но ты…

Он повернул голову и нежно поцеловал меня в лоб.

– Ты бы очень понравилась ему, моя англичаночка.

Про себя я назвала это посвящением в рыцари.

Глава 30

Беседы у камина

Какая бы трещина ни возникла между Дженни и Айеном после ее откровений, казалось, она исчезла. На следующий день вечером после обеда мы собрались в гостиной. Айен и Джейми в углу говорили о делах фермы за бутылкой вина, настоянного на плодах самбука, а Дженни наконец расслабилась, положив распухшие ноги на подушечку. Я пыталась записать некоторые рецепты, которые она диктовала мне через плечо, по ходу консультируясь у нее о деталях.

Первый лист: лечение карбункулов.

«Три железных гвоздя замочить на неделю в закисшем эле. Добавить горсть кедровых стружек, дождаться, когда они намокнут. Когда стружки осядут на дно, лекарство готово. Прикладывать три раза в день, начиная с первого дня первой четверти луны».

Второй лист: свечи из пчелиного воска.

«Освободить соты от меда. По возможности удалить мертвых пчел. Растворить соты в небольшом количестве воды в большом котле. Снять с поверхности воды всплывших пчел, крылья и другие примеси. Когда все устоится, воду слить, используя ее для подслащивания. Еще два раза промыть водой».

Рука моя уже устала, а я еще не дошла до приготовления форм для свечей, кручения фитилей и развешивания свечей для просушки.

– Дженни, – обратилась я к ней, – сколько времени потребуется на изготовление свечей от начала до конца?

Она положила на колени распашонку, которую она шила, и задумалась.

– Полдня на сборы сот, два дня – гнать мед, если погода жаркая, то один день. Один день на очистку воска. Если его много или если он очень грязный, то два дня. Полдня делать фитили, день-два делать формы, полдня, чтобы растопить воск, наполнить формы и подвесить их для застывания. Скажем, на все уйдет неделя.

Тусклый свет лампы, брызгающее перо – это уже было слишком после дневных трудов. Я сидела рядом с Дженни и с восхищением смотрела на крохотную распашонку, которую она шила почти невидимыми стежками.

Ее округлившийся живот вдруг зашевелился, когда его обитатель поменял положение. Я смотрела как зачарованная. Я никогда не была рядом с беременной женщиной на позднем сроке и не понимала, что происходит у нее внутри.

– Хочешь потрогать? – предложила Дженни, заметив, как я смотрю на ее живот.

– Не знаю…

Она взяла мою руку и решительно положила ее на свой живот.

– Вот здесь. Подожди немного. Скоро он опять толкнет.

Им не нравится лежать на спине. Им так неудобно, и они начинают двигаться.

Как бы в подтверждение ее слов удивительно сильный толчок поднял мою руку на несколько дюймов.

– Боже! Какой он сильный! – воскликнула я.

– Ага. – Дженни с гордостью похлопала по животу. – Он будет здоровый, как его брат и папа.

Она улыбнулась Айену, чье внимание моментально переключилось с лошадей на его жену и будущего ребенка.

– Или как его никудышный рыжий дядя, – добавила она, чуть повысив голос и подтолкнув меня локтем.

– Эй! – Джейми поднял голову, оторвавшись от счетов. – Ты это мне говоришь?

– Интересно, на что он отреагировал? На «рыжий» или на «никудышный»? – тихо спросила Дженни, снова подтолкнув меня, и нежно ответила Джейми: – Нет-нет, дорогой. Мы просто подумали о возможности, что новорожденный может, к несчастью, быть похожим на своего дядю.

Дядя усмехнулся, подошел и сел на подушечку. Дженни любезно подвинула ноги, потом положила их ему на колени.

– Помассируй их, Джейми, – попросила она. – У тебя это получается лучше, чем у Айена.

Он подчинился. Дженни откинулась назад и закрыла глаза, наслаждаясь. Она положила распашонку на живот, который продолжал двигаться, словно протестуя. Джейми смотрел на живот, словно зачарованный, как я до этого.

– Тебе так неудобно? Кто-то делает сальто в твоем животе?

Дженни открыла глаза и поморщилась, когда живот вдруг изогнулся дугой.

– Мм. Иногда мне кажется, что моя печень вся в синяках от таких толчков. Но большей частью это приятное ощущение. Это как… – Она замолчала, потом усмехнулась, глядя на брата. – Трудно описать это мужчине, у которого нет соответствующих органов. Думаю, что не смогу сказать тебе, что такое вынашивать ребенка, как ты не можешь сказать мне, что чувствует мужчина, когда его ударили по яйцам.