Жатва — изнурительная работа, к концу ужина Айен и Джейми обычно начинали дремать. В тот вечер я встала из-за стола, чтобы принести сладкий пудинг на десерт. Вернувшись, я увидела, что оба мужчины крепко спят, а Дженни тихонько посмеивается над ними, сидя за столом перед остатками ужина. Айен лежал, тяжело опустившись, в своем кресле, голова упала на грудь; он шумно дышал во сне. Джейми прилег щекой на вытянутые через стол руки и мирно похрапывал между деревянным блюдом и мельничкой для перца.

Дженни приняла у меня пудинг, положила мне и себе; покачала головой, глядя на спящих мужчин.

— Они оба так зевали, — заговорила она, — что я подумала: а если мне замолчать, как они себя поведут? Вот я и притихла, и они оба через две минуты были готовы. — Она осторожным движением убрала Айену волосы со лба. — Вот почему так мало детей родится здесь в июле, — продолжала она. — Мужчины в ноябре не в состоянии бодрствовать достаточно долго, чтобы зачать ребенка.

Это было похоже на правду, и я засмеялась. Джейми, который храпел рядом со мной, зашевелился, и я положила руку ему на шею, чтобы успокоить. У него на губах появилась улыбка, совершенно бессознательная, и он снова погрузился в глубокий сон.

— Это необычно, — сказала Дженни. — Я не видела этого с тех пор, как он был маленьким.

— Чего этого?

— Чтобы он улыбался во сне. Обычно он улыбался, когда спал еще в колыбельке, если подойдешь и приласкаешь его, и даже позже, когда спал уже в кроватке. Мама и я иногда подходили и гладили его по головке, она или я, и ждали, улыбнется он или нет. Он всегда улыбался.

— Это удивительно, правда?

Я решила попробовать и погладила затылок и шею Джейми.

Он ответил короткой и светлой улыбкой, которая почти мгновенно сменилась обычным для него во сне серьезным выражением.

— Интересно, почему это он, — сказала я, глядя на него как зачарованная.

Дженни пожала плечами и улыбнулась мне:

— Мне кажется, потому что он счастлив.

Мы так и не уехали на следующий день. Где-то в середине ночи меня разбудил негромкий разговор у нас в комнате. Повернувшись, я увидела, что над кроватью наклонился Айен со свечой в руке.

— У Дженни начались роды, — сказал Джейми, заметив, что я проснулась. Сел на постели и зевнул. — Немного преждевременно, да, Айен?

— Этого никогда не знаешь точно. Маленький Джейми родился позже. Я-то считаю, что лучше раньше, чем с опозданием. — Айен улыбнулся быстрой и нервной улыбкой.

— Саксоночка, ты сможешь принять ребенка? Или мне лучше сходить за повивальной бабкой? — спросил Джейми.

Я ответила без колебаний:

— Надо пойти за повивальной бабкой.

Во время моей практики я только три раза присутствовала при родах; все они происходили в стерильной операционной, под анестезией, причем на роженицах надеты были соответствующие просторные одеяния и почти ничего не было видно, кроме невероятной напряженной и растянутой промежности и внезапно появляющейся головки ребенка.

Проводив Джейми за акушеркой, мистрисс Мартинс, я поднялась следом за Айеном по лестнице.

Дженни сидела в кресле у окна, удобно откинувшись на спинку. Она надела старую ночную сорочку; белье с постели было снято, перина накрыта старым одеялом, а Дженни теперь просто сидела и ждала.

Айен беспокойно крутился возле нее. Дженни порой улыбалась, но то была улыбка отрешенная, обращенная внутрь, словно Дженни прислушивалась к чему-то отдаленному, что было слышно ей одной. Айен, полностью одетый, то и дело принимался бродить по комнате, брал в руки какие-то вещи и тут же ставил обратно, пока Дженни наконец не велела ему уйти.

— Спустись и разбуди мистрисс Крук, Айен, — сказала она, смягчая улыбкой удаление его от себя. — Пусть приготовит все для мистрисс Мартинс. Она знает, что делать.

Тут она сделала глубокий вдох и опустила обе руки на вздувшийся живот. Я оцепенела при виде того, как внезапно напряглось и округлилось ее чрево. Дженни прикусила губу и несколько секунд тяжело дышала, потом расслабилась. Живот принял обычную для последнего времени форму, из глаз Дженни скатились две слезинки. Айен нерешительно положил ей на плечо руку, она накрыла ее своей ладонью и улыбнулась ему.

— И скажи ей, чтобы она тебя накормила, муженек. И тебе и Джейми надо поесть. Говорят, что вторые роды идут быстрее, чем первые. Может, к тому времени, как вы сядете завтракать, и я смогу перекусить.

Он сжал ей плечо и поцеловал ее, пробормотав на ухо какие-то ласковые слова, и пошел. Задержался в дверях и посмотрел на нее, но она отослала его решительным жестом.

Мне показалось, что Джейми невероятно долго ходил за акушеркой; схватки усиливались, и я все сильнее беспокоилась. Вторые роды и в самом деле протекают быстрее первых. Что, если этот младенец решил появиться на свет до прихода мистрисс Мартинс?

Поначалу Дженни вела со мной вполне непринужденный разговор, изредка умолкая и наклоняясь вперед, когда схватка усиливалась. Но вскоре она утратила желание беседовать и в промежутках между сильными болями ложилась на спину и спокойно отдыхала. Наконец, после того как очередная схватка согнула ее чуть ли не пополам, она, пошатываясь, встала на ноги.

— Помоги мне немного походить, Клэр, — попросила она.

Отнюдь не уверенная, что это следует делать, я тем не менее крепко взяла ее под руку и помогла выпрямиться. Мы сделали несколько медленных кругов по комнате, останавливаясь, когда Дженни схватывало, а потом снова пускаясь в путь. Перед самым приходом акушерки Дженни подошла к кровати и легла.

Мистрисс Мартинс выглядела очень уверенно и спокойно. Высокая и худощавая, с широкими плечами и сильными руками, с добрым и одновременно деловитым выражением на лице, она внушала доверие. Две вертикальные морщинки между седыми бровями углублялись, когда она на чем-то сосредоточивалась. После первого обследования морщинки разгладились. Стало быть, все более или менее нормально. Мистрисс Крук принесла стопку чистых, выглаженных простыней; мистрисс Мартинс взяла одну из них и подсунула под Дженни. Я встревожилась, когда увидела, что на простыне между ног Дженни появилось темное дровяное пятно. Заметив мою тревогу, мистрисс Мартинс успокоила меня:

— Все в порядке. Немного кровит, это ничего. Худо, если потечет светлая кровь и ее будет много, а так все правильно.

Мы все уселись в ожидании. Мистрисс Мартинс тихонько и проникновенно разговаривала с Дженни и растирала ей поясницу, нажимая посильнее во время схваток. Боли участились; Дженни стискивала зубы и тяжело дышала через нос, а когда боль делалась нестерпимой, негромко стонала. Волосы у нее сделались влажными от испарины, лицо покраснело от напряжения. Теперь, глядя на нее, я наконец поняла справедливость выражения «родовые муки». Рождение ребенка оказалось чертовски тяжелой работой.

За следующие два часа особых изменений не произошло. Дженни, поначалу способная отвечать на вопросы, теперь на них не отзывалась и, когда ее отпускало, лежала молча, лицо за считанные секунды из красного делалось совершенно белым. После очередного приступа она поманила меня к себе.

— Если ребенок выживет, — задыхаясь, проговорила она, — и если это девочка… ее имя Маргарет. Скажи Айену… назовите ее Маргарет Элен.

— Да, конечно, — успокоила ее я. — Но ты и сама ему об этом скажешь. Осталось недолго.

Она затрясла головой, не соглашаясь, но тут же сжала зубы от боли — схватки возобновились. Мистрисс Мартинс взяла меня за руку и увела от кровати..

— Не принимайте этого близко к сердцу, милочка, — сказала она невозмутимо. — Им всем кажется, что они непременно умрут.

— О, — с некоторым облегчением выдохнула я.

— Но имейте в виду, — продолжала она, — что и это бывает.

Мне показалось, что мистрисс Мартинс обеспокоена: боли все продолжались без видимых изменений в состоянии роженицы. Дженни ужасно устала; когда боль на время прекращалась, тело ее обмякало и она начинала дремать, словно ища избавления в кратких промежутках сна.

— Может, ребенок идет ягодичками? — решилась я задать вопрос, хоть и боялась задеть профессиональную гордость опытной повитухи.

Но мистрисс Мартинс такое предположение не обидело; морщинки между бровей углублялись при каждом взгляде на исстрадавшуюся роженицу.

Едва ослабела следующая схватка, мистрисс Мартинс отбросила простыню, подняла ночную рубашку и принялась за дело. Быстрыми, искусными пальцами она нажимала тут и там на огромный бугор живота. Казалось, эти прикосновения сами по себе вызывают новые приступы — во всяком случае, во время очередного неумолимого наступления боли ощупывание стало невозможным. Мистрисс Мартинс слегка отступила от кровати и, механически притопывая ногой, смотрела, как корчится Дженни. Та вдруг ухватила простыню и разорвала ее с резким треском. Это словно бы послужило сигналом для мистрисс Мартинс — она вернулась к кровати и обратилась ко мне:

— Уложите-ка ее на спину, милочка.

На вопли Дженни она попросту не обращала внимания, и я подумала, что уж к чему-чему, а к воплям она привыкла. При следующем расслаблении акушерка приступила к действию. Нащупав ребенка сквозь утратившие на время напряженность стенки матки, она попыталась повернуть его. Дженни закричала и рванулась из моих рук — началась очередная схватка.

Мистрисс Мартинс сделала новую попытку. Еще. И еще. И добилась успеха: внезапное и необычное движение, бесформенный выступ повернулся под руками акушерки. Тотчас же изменились и очертания живота Дженни — дело явно шло к завершению.

— Тужься.

Дженни повиновалась, а мистрисс Мартинс опустилась на колени возле кровати. Как видно, она углядела серьезное продвижение, потому что поспешно вскочила на ноги и схватила бутылочку, оставленную ею на столике, когда она только пришла. Она вылила из бутылочки себе на пальцы немного жидкости, похожей на какое-то масло, и начала осторожно втирать ее Дженни между ног. Дженни завопила, протестуя против этих прикосновений, потому что боль возобновилась, и мистрисс Мартинс убрала руку. Но вот роженицу снова отпустило, и мистрисс Мартинс возобновила массаж, что-то мурлыкая на ухо своей пациентке, убеждая ее, что все хорошо… отдохни немного… а теперь… тужься!