— А может быть, вы решили распрощаться с ними? — спросил он и откинулся на стуле, по-видимому, заинтригованный этим новым предположением. — Брачная ночь оказалась более тяжким испытанием, чем вы предполагали? Признаюсь, я был просто поражен тем, что вы предпочли разделить ложе с одним из этих волосатых полуголых дикарей, нежели продолжить беседы со мной. Это свидетельствует о высоком чувстве долга, мадам, и я должен поздравить вашего нанимателя, кем бы он ни был, с тем, что он сумел его вам внушить. Но, — он еще дальше откинулся на спинку стула, удерживая в равновесии на колене стакан с кларетом, — боюсь, я по-прежнему должен настаивать на том, чтобы вы открыли мне имя вашего хозяина. Если вы и в самом деле порвали с Макензи, то вероятнее всего предположить, что вы французский агент. Вот только чей?

Он уставился на меня, как змея, которая надеется зачаровать птичку. К этому времени я выпила уже достаточно кларета, чтобы в какой-то мере заполнить холодную пустоту страха во мне. Я тоже откинулась на спинку стула.

— О, — заговорила я, стараясь выдержать предельно вежливый тон, — так я, оказывается, тоже участвую в разговоре? Я полагала, вам достаточно самого себя. Продолжайте, прошу вас.

Красивая линия его рта слегка поджалась, и глубокая складка возле губ сделалась глубже, но он ничего не сказал. Отставив стакан с вином, он встал, снял парик, подошел к шкафчику и поместил парик на свободную распялку. На минуту остановился, заметив темные песчинки на втором парике, но выражение его лица почти не изменилось.

Волосы у него были темные, густые, тонкие и блестящие. Длинные до плеч и перевязанные сзади голубой шелковой ленточкой, они выглядели потрясающе знакомыми при всем несходстве прически. Он развязал ленточку, взял со стола гребень и распушил волосы, слежавшиеся под париком. Потом снова завязал ленточку. Я подняла и подала ему зеркало, чтобы он мог судить об окончательном эффекте. Он взял у меня зеркало с подчеркнутой любезностью, водворил его на место и почти со стуком закрыл дверцу шкафа.

Не знаю, была ли эта нарочитая медлительность рассчитана на то, чтобы подействовать мне на нервы, — если так, то он вполне преуспел, — или он просто не мог решить, как ему вести себя дальше.

Напряжение уменьшилось с появлением ординарца, принесшего поднос с чаем. Все еще не говоря ни слова, Рэндолл налил и подал мне чашку. Мы отпили понемногу.

— Ничего не говорите мне, — нарушила я молчание. — Позвольте высказать догадку. Это что, новая форма убеждения, придуманная вами, — пытка мочевым пузырем? Вы накачиваете меня напитками в надежде, что я пообещаю вам сообщить нечто в обмен на пять минут наедине с ночным горшком?

Он был так поражен неожиданностью, что засмеялся от души. Смех преобразил его лицо, и мне теперь не составило труда понять, почему так много надушенных конвертов, Надписанных явно женской рукой, скопилось в левом нижнем ящике его письменного стола. Сбросив маску, он не подавил смех, но продолжал смеяться. Кончив, посмотрел на меня с полуулыбкой.

— Кем бы вы ни были, мадам, но с вами не соскучишься, — заметил он.

Потянул за шнур колокольчика, висевший у двери, и, когда появился ординарец, распорядился отконвоировать меня в нужное место.

— Но смотрите не потеряйте ее по дороге, Томпсон, — прибавил он, отворяя передо мной дверь с насмешливым поклоном.

Я в изнеможении прислонилась изнутри к двери уборной, которую мне показали. Избавление от его присутствия было облегчением, но всего лишь кратким. У меня было достаточно возможностей судить о характере Рэндолла как по рассказам, так и на основании личного опыта. Но дьявол их побери, эти проблески черт Фрэнка из-под жестокой оболочки! Было ошибкой вынудить его рассмеяться, подумала я.

Я уселась, не обращая внимания на вонь и сосредоточившись на собственных проблемах. Бежать отсюда, похоже, не удастся. Бдительный Томпсон снаружи, к тому же офис Рэндолла расположен в окружении других зданий форта. Укрепление обнесено всего лишь частоколом, но частокол этот высотой в десять футов, а двойные ворота охраняются.

Я подумала, не стоит ли прикинуться больной и задержаться в этом убежище, но тотчас отбросила эту мысль — и не только из-за неприглядности того места, где я сейчас находилась. Неприкрашенная правда заключалась в том, что тактика промедления не имела смысла, если для нее нет основательных причин — а их не было. Никто не знает, что я здесь, и Рэндолл никого не собирается ставить об этом в известность. Я находилась у него в руках на то неопределенно долгое время, пока ему угодно играть со мной в кошки-мышки. Один раз я заставила его засмеяться. Садист с чувством юмора особенно опасен.

Лихорадочно перебирая в уме все, что имело отношение к Рэндоллу, я искала нечто, могущее оказаться полезным. И натолкнулась на одно застрявшее в памяти имя. Услышано оно было вполуха и запомнилось случайно, но я надеялась, что оно мне и нужно. Ничтожно мелкая карта для игры, но другой у меня в запасе не нашлось. Я глубоко втянула в себя воздух, но тотчас поспешила вытолкнуть его назад и вышла из своего укрытия.

Вернувшись в офис, я положила сахар себе в чай и размешала его не торопясь. Теперь добавим сливки. Затянув церемонию насколько могла, я вынуждена была взглянуть наконец на Рэндолла. Он сидел в своей любимой позе, откинувшись на спинку стула, грациозно держа чашку на весу таким образом, чтобы смотреть на меня поверх нее.

— Ну? — заговорила я. — Вам незачем беспокоиться, что вы испортите мне аппетит, потому что у меня его и так нет. Как вы собираетесь поступить со мной?

Он улыбнулся и сделал осторожный глоток очень горячего чая, прежде чем ответить:

— Никак.

— В самом деле? — Я удивленно приподняла брови. — Изобретательность вам изменила?

— Я так не думаю, — сказал он с обычной любезностью, но при этом окинул меня взглядом, весьма далеким от любезного. — Нет, — продолжал он, уставившись на ту часть моего лифа, где заткнутый за него носовой платок оставлял открытой верхнюю часть груди. — Я охотно преподал бы вам крайне необходимый урок хороших манер, но боюсь, что удовольствие придется отложить на неопределенное время. Я отошлю вас в Эдинбург при следующей же отправке донесений. И я не могу послать вас туда с признаками нанесенных вам повреждений, моим старшим начальникам это не понравилось бы.

— В Эдинбург? — Я не могла скрыть удивления.

— Да. Я полагаю, вы слышали о Толбуте?

Я слышала. Одна из самых зловонных и печально известных тюрем того времени, примечательная своей грязью, преступностью, болезнями и мрачной темнотой. Значительное число заключенных умерло там до того, как предстать перед судом. Я с трудом сделала глоток, отправив обратно в желудок поднявшуюся оттуда горчайшую желчь, которая смешалась со сладким чаем.

А Рэндолл пил чай маленькими глоточками, вполне довольный собой.

— Вы будете чувствовать себя там очень уютно. Как мне кажется, вы предпочитаете откровенное убожество в качестве вашего окружения. И любите сырость. — Он многозначительно поглядел на мокрый подол моей нижней юбки, свисающий из-под платья. — После замка Леох вы там будете как дома.

Я несколько сомневалась, что кухня в Толбуте на уровне обедов за столом у Колама. И вообще я не могла — никак не могла — позволить ему отправить меня в Эдинбург. Замурованная в Толбуте, я уже никогда бы не попала в круг каменных столбов.

Пришло время разыграть мою карту. Сейчас или никогда. Я подняла свою чашку.

— Как вам угодно, — холодно произнесла я. — А как вы считаете, что сказал бы по этому поводу герцог Сандрингем?

Он опрокинул горячий чай на обтянутое замшей колено и разразился восклицаниями, которые доставили мне большое удовольствие.

— Тц-тц, — посочувствовала я.

Он замолчал, весь вспыхнув. Чашка лежала на полу, ее коричневое содержимое впитывалось в бледно-зеленый ковер, но Рэндолл не позвонил ординарцу. Сбоку на шее у него дергался маленький мускул.

Я уже нашла стопку накрахмаленных носовых платков в левом верхнем ящике письменного стола, рядом с украшенной эмалью табакеркой. Достала один и протянула ему.

— Надеюсь, пятна не останется, — выговорила я сладким голоском.

— Нет, — сказал он, не обращая внимания на платок. — Нет, это невозможно.

— Почему же? — спросила я, изображая полное безразличие и в то же время думая, что именно невозможно.

— Мне бы сообщили. Кроме того, если вы работаете на Сандрингема, то какого дьявола вы вели себя так нелепо?

— Возможно, герцог проверяет вашу лояльность, — высказалась я наобум, приготовившись, если понадобится, вскочить на ноги. Он прижал к бокам стиснутые кулаки, а до брошенной на письменный стол плети легко было дотянуться.

— Это вы испытываете мое легковерие. Или мою способность сдерживать гнев. То и другое невелико, уверяю вас, мадам!

Глаза его сузились, оценивая ситуацию, и я сделала стремительное движение. Он бросился на меня, но я отскочила в сторону. Схватила чайник и запустила в него. Он уклонился, и чайник с грохотом ударился в дверь. Ординарец, который дежурил снаружи, просунул в дверь голову.

Тяжело дыша, капитан нетерпеливым жестом поманил его в комнату.

— Хватай ее! — грубо приказал он и метнулся к столу.

Я начала глубоко дышать — чтобы успокоиться, а также запастись воздухом на тот случай, если через мгновение мне это уже не удастся.

Но вместо того, чтобы ударить меня, он выдвинул правый нижний ящик стола, который я не успела обследовать, и вынул оттуда длинную тонкую веревку.

— Что же это за джентльмены, которые держат веревки в ящиках письменного стола? — с презрением спросила я.

— Предусмотрительные, мадам, — пробормотал он, связывая мне кисти рук за спиной. — Идите, — скомандовал он ординарцу, указывая головой на дверь. — И не суйтесь сюда, что бы вы ни услышали.

Это прозвучало достаточно зловеще, и мое предощущение оправдалось, когда он еще раз полез в ящик стола.