Я почти не принимала участия в беседе, так как не могла читать знаки Мунро, хотя Джейми и пытался подключить меня, кое-что переводя, а кое-что поясняя.

Джейми ткнул пальцем в прямоугольные кусочки свинца, прикрепленные к завязке кошелька.

— Чтобы все по закону? — спросил он. — Или это на случай, когда игра идет плохо?

Мунро наклонил голову и закивал, словно чертик из коробочки.

— Зачем они? — поинтересовалась я.

— Это габерланзии.

— Ах вот оно что! — сказала я. — Прошу прощения, что спросила.

— Габерланзии — это разрешения на нищенство, Саксоночка, — объяснил Джейми. — Они действительны только в границах одного прихода и один день в неделю, когда попрошайничество разрешено. Каждый приход имеет свою собственную габерланзию, так что нищие одного прихода не имеют права попрошайничать в других и рассчитывать там на милостыню.

— Система с некоторой претензией на гибкость, как мне кажется, — заметила я, приглядываясь к четырем «лицензиям» Мунро.

— А, так Мунро — случай особый. Он был захвачен турками в плен на море. Много лет был гребцом на галере, а потом еще некоторое время рабом в Алжире. Там он и потерял язык.

— Они… его отрезали? — Мне чуть не сделалось дурно.

Джейми, казалось, ничуть не был обеспокоен, он ведь знал Мунро не один год.

— Да. И к тому же сломали ногу. И спину, верно, Мунро?.. Нет, — поправился он после целой серии знаков Мунро. — Со спиной произошел несчастный случай, это произошло, когда он спрыгнул со стены в Александрии. А еще ступни ног, это уж турки довершили.

Я больше ни о чем не хотела знать, но и Мунро и Джейми не терпелось сообщить мне.

— Ладно, — сдалась я. — Что же случилось с его стопами?

С чувством откровенной гордости Мунро сбросил свои битые-перебитые деревянные башмаки, потом чулки и продемонстрировал широкие, вывернутые носками наружу ступни с огрубевшей толстой кожей, на которой ярко-белые рубцы чередовались с темно-красными участками.

— Кипящее масло, — сказал Джейми. — Таким способом они вынуждают христиан перейти в мусульманскую веру.

— Весьма действенное средство убеждения, — сказала я. — И поэтому несколько приходов разрешают ему просить милостыню? За то, что он принял мучения во имя христианской веры?

— Совершенно верно. — Джейми был явно доволен тем, что я быстро разобралась в ситуации.

Мунро также выразил свое восхищение еще одним глубоким восточным приветствием-поклоном, за которым последовали жесты весьма выразительные, чтобы не сказать нескромные, во славу моих физических совершенств.

— Спасибо, дружище. Я тоже считаю, что могу ею гордиться, — сказал Джейми, заметив мое недовольство, и повернул Мунро спиной ко мне, так что я больше не видела его жестикуляции. — Ну а теперь расскажи мне, что там делается в деревнях.

Мужчины придвинулись поближе друг к другу и продолжили свой странный на вид разговор с новой энергией. Участие Джейми в этой беседе почти ограничивалось нечленораздельным мычанием и междометиями, выражающими одобрение или интерес, и потому я смогла уловить лишь немногое, постепенно переключившись на совсем другое занятие — собирала незнакомые и странные маленькие горные растения на том карнизе, где мы сидели.

Я собрала порядочный букетик, пока разговор кончился и Мунро собрался уходить. Поклонившись мне в последний раз и стукнув Джейми по спине, он заковылял к обрыву и исчез за ним так же быстро, как мог бы юркнуть в свою норку один из убитых им кроликов.

— У тебя просто замечательные друзья, — сказала я.

— Да, Хью прекрасный парень. В прошлом году я охотился с ним и еще несколькими ребятами. Теперь он нищенствует по закону, и его работа вынуждает его переходить из прихода в приход. Благодаря этому он отлично знает все, что происходит в границах Арды и Честхилла.

— В том числе и кое-что о Хорроксе? Джейми кивнул:

— Да. И он передаст ему весточку от меня, чтобы договориться о месте встречи.

— И таким образом обвести Дугала вокруг пальца, — заметила я. — Если у него была мысль удержать тебя от оправдания при помощи Хоррокса.

Джейми снова кивнул, и улыбка тронула уголки его губ.

— Примерно так.

Мы снова вернулись в гостиницу только к ужину. На этот раз, однако, большой вороной конь Дугала и лошади его спутников стояли во дворе гостиницы и с аппетитом жевали сено.

Сам Дугал находился в доме, смывая кислым элем набившуюся в горло за дорогу пыль. Он кивнул мне и повернулся к племяннику, чтобы приветствовать его, но не произнес ни слова, а просто стоял и, склонив голову набок, насмешливо разглядывал Джейми. Наконец он заговорил.

— Так вот в чем дело, — сказал он удовлетворенно, как человек, решивший трудную задачу. — Теперь я понял, чего ты от меня добивался, парень.

Он повернулся ко мне.

— Вы когда-нибудь видели оленя-самца в конце гона? — спросил он доверительно. — Бедные животные в это время не спят и не едят по нескольку недель, потому что не могут зря тратить время, которое им нужно либо для того, чтобы драться с другими самцами, либо для того, чтобы обхаживать самок. К концу сезона от них остаются кожа да кости. Глаза ввалившиеся, а единственной частью тела, которая все еще действует…

Конец фразы потонул во взрыве всеобщего хохота; Джейми тем временем тащил меня по лестнице вверх. К ужину мы не спускались.

Гораздо позже, уже полусонная, я почувствовала руку Джейми на своей талии, щеку обожгло его горячее дыхание.

— Кончится ли это когда-нибудь? Мое желание обладать тобой? — Он провел рукой по моей груди. — Даже когда мы не вместе, я хочу тебя так сильно, что у меня теснит грудь и пальцы болят от желания дотронуться до тебя снова. — Он взял в темноте мое лицо в обе ладони и провел большими пальцами по бровям. — Когда я обнимаю тебя обеими руками и чувствую, что ты дрожишь, как сейчас, от желания… Боже мой, я так хочу, чтобы ты вскрикнула и открылась для меня, радуясь мне. И когда я вхожу в тебя, мне кажется, что вместе с моим членом я отдаю тебе душу.

Он накрыл меня своим телом, я раздвинула ноги и слегка вздрогнула, когда он вошел в меня. Джейми тихонько засмеялся.

— Мне тоже немного больно. Перестать?

В ответ я обвила ногами его бедра и притянула его к себе.

— А ты хотел бы перестать?

— Нет. Я не могу.

Мы засмеялись оба, продолжая медленно двигаться, целуя и лаская друг друга.

— Я понял, почему церковь называет это таинством, — задумчиво проговорил Джейми.

— Это? — удивилась я. — Почему же?

— Я чувствую себя, как сам Бог, когда я в тебе.

Я так расхохоталась, что он едва не вышел из меня. Перестал двигаться и ухватил меня за плечи. — Что тут смешного?

— Трудно представить себе Бога, который занимается этим.

Джейми возобновил свои движения.

— Но если Бог создал человека по своему образу и подобию, я думаю, у него есть член. — Он вдруг тоже начал смеяться, нарушив свой ритм. — Но ты не слишком напоминаешь мне святую деву, Саксоночка.

Мы вздрагивали от смеха в объятиях друг у друга и смеялись, пока не кончили и не разомкнули объятия. Восстановив силы, Джейми шлепнул меня по бедру.

— Встань на колени, Саксоночка.

— Зачем?

— Если ты не хочешь воспринимать меня в одухотворенной сути, тебе придется познакомиться с низменной стороной моей натуры. — Он куснул меня за шею. — Кем ты хочешь меня видеть — конем, медведем или псом?

— Ежом.

— Ежом? А как ежи занимаются любовью?

Нет, подумала я. Не стану этого делать. Ни за что. Но все-таки сделала. И ответила ему, беспомощно захихикав:

— Очень осторожно.

Джейми повалился на кровать, задыхаясь от смеха. Потом перевернулся, встал на колени и потянулся к столику за коробочкой с огнивом. Янтарно-рыжий ореол обрисовал его фигуру на фоне темной стены, когда позади него загорелся фитиль и по комнате начал разливаться свет.

Он снова плюхнулся на кровать у меня в ногах и с веселой усмешкой глядел на меня — я все еще тряслась на подушке от приступов неудержимого хохота. Джейми провел тыльной стороной ладони по лицу и принял притворно строгое выражение.

— Приготовься, женщина! Настал час, когда я должен утвердить над тобой свою власть мужа.

— Вот как?

—Да!

Он бросился на меня, ухватил за бедра и раздвинул их. Я пискнула и попыталась перевернуться на спину.

— Не надо, не делай так!

— Почему?

Он вытянулся во весь рост у меня между ногами и смотрел на меня искоса. Бедра мои держал крепко, чтобы я не могла их сдвинуть.

— Скажи мне, Саксоночка, почему ты этого не хочешь?

Он потерся щекой о внутреннюю сторону моего бедра; отросшая щетина уколола нежную кожу.

— Ну скажи честно: почему?

Он потерся другой щекой. Я дала ему пинок и попыталась извернуться, но без малейшей пользы для себя.

Я опустила лицо на подушку, прохладную по сравнению с моей горящей щекой.

— Ну хорошо, если ты хочешь знать, то… — забормотала я, — не думаю… нет, я просто боюсь, что… словом, запах… — Мой голос потонул в растерянном молчании.

Джейми зашевелился и приподнялся. Обнял меня за бедра снова прижался щекой и смеялся до слез.

— Господи Иисусе, Саксоночка, — выговорил он наконец, радостно фыркнув, — да знаешь ли ты, что надо делать первым долгом, когда знакомишься с новой лошадью?

— Нет, — ответила я, совершенно сбитая с толку. Он поднял руку, показав мягкий пучок светло-рыжих волос.

— Ты несколько раз проводишь своей подмышкой ей по носу, чтобы она узнала твой запах, привыкла к нему и не была беспокойной. То же самое сделаешь ты со мной, Саксоночка. Ты позволишь мне провести лицом у тебя между ног. И я после этого не буду норовистым.

— Норовистым!

Он опустил лицо и провел им осторожно назад и вперед, отфыркиваясь, как лошадь, которая к чему-то принюхивается. Я дергалась и колотила его по ребрам ногами — с тем же результатом, как если бы пинала кирпичную стену. Наконец он опустил мои бедра и поднял голову.