А потом мы валяемся на полу вдвоем, она на мне, а я глажу ее спину и все еще вздрагиваю, как будто на мне нет кожи. Где-то в полумраке тикают часы.

Втянул запах ее волос и закрыл глаза от наслаждения.

— Ну что? Скажешь свое имя… познакомимся?

— Я тебе уже его сказала.

Томно и хрипло, по моей груди костяшками пальцев водит. Спина слегка напряглась под моей ладонью.

— Не сказала.

— Сказала — называй как хочешь. Для тебя я стану кем угодно.

Поднял ее за плечи, заставляя посмотреть на себя.

— Я хочу знать твое имя.

— А это что-то изменит? Ты ведь не жениться на мне собрался, а, мент?

— Кто знает… а вдруг надумал.

— Ну и дурак.

Встала с меня и начала лихорадочно одежду поправлять.

— Торопишься? Или ждет кто-то? — от одной мысли об этом адреналин в голову ударил, и пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

Она вдруг повернулась ко мне все еще в распахнутой блузке, грудь бесстыже торчит и соски темно-красные, сбоку следы от моих зубов. И мне вдруг захотелось потянуть ее обратно к себе. Взять еще раз… взять везде. Бывает, после секса тошнить начинает и хочется выгнать побыстрее, избавиться. А с ней иначе все — дозу увеличить надо, и после первой страшно, что до второй успею сдохнуть. Встала надо мной, блузку застегивает и в глаза смотрит.

— Давай, все выясним прямо сейчас. Я не буду рассказывать, кто и где меня ждет, а ты не будешь спрашивать. Замуж я не хочу. Да и пора мне уже.

Я за руку ее схватил.

— Куда пора? Хочешь, я заплачу, и до утра здесь будем?

Она засмеялась как-то унизительно звонко.

— Заплатишь? Да здесь десять минут стоят как твой трехмесячный оклад.

Выпустил руку, продолжая наблюдать, как она одевается, и чувствуя, как внутри закипает ярость от ее тона наглого.

— И часто так развлекаешься?

— Тебе какая разница?

Она напрасно это сказала, сам опомниться не успел, как подскочил с пола и схватил за горло, протащил через комнату, к стене прижал.

— То, что ты можешь номер оплатить, не значит, что ты можешь говорить мне все, что вздумается, маленькая. Ясно?

В глаза нагло смотрит — не боится.

— Так вот в следующий раз я буду спрашивать, что сочту нужным, а ты будешь отвечать.

— Следующего раза не будет.

— Развлекаешься часто, я спросил?

— А я ответила, что это не твое дело. То, что ты меня трахал, не дает тебе никаких прав.

Глаза блестят вызовом, а я на губы ее смотрю.

— Я еще раз спрашиваю, как часто сюда мужиков водишь?

— И я еще раз говорю, что тебя это не касается, мент. Мы не на допросе, а тебя уволили, черт знает когда. Даже если каждый день сюда любовников таскаю…

Стиснул щеки с такой силой, что она дернулась у меня в руках.

— Шлюха, значит? Ты б предупредила, я б резинку надел. Заплатить и правда не чем. Прости.

Оттолкнул от себя, застегивая ширинку, подхватывая пальто с пола и направляясь к двери. Распахнул настежь и по ступеням вниз пошел. Сука. Что ж меня так повернуло на ней? Тварь. Мать ее. Впечатал кулак в стену, и самого трясет всего теперь уже от какого-то дикого бешенства и ревности адской ко всем, кто мог быть с ней до меня и будет после. Кажется, я начал понимать, как совершаются бытовые преступления… что значит хотеть убить.

Спустился и остановился на самой последней ступеньке — стоит босиком, на меня смотрит. Врезалась телом в мое тело, впиваясь дрожащими пальцами в воротник моей рубашки. В глаза не смотрит, только шепчет прерывисто.

— Никого… солгала я. Не уходи… никогда и никого — тебя только.

Голову подняла, и сама в мои губы поцелуем впилась… дрожу от переизбытка эмоций и дьявольского облегчения.

— Останься со мной…

— Имя, — целуя опухшие губы, затягивая ее в лифт.

— Любое для тебя… придумай.

— Твое имя.

— Зоряна… — и со стоном подставила свой рот моим жадным губам.

Глава 8. Зоряна

Не узнал он меня и сейчас. Где-то внутри остро кольнуло прошлой болезненной тоской, но его дикая страсть туманила разум, сводила с ума.

В окно смотрю на то, как день внизу суетой мелькает. Машины носятся, люди ходят, желтые листья смерчами по асфальту шныряет. А он сзади подходит и резко рукой за живот в себя вдавливает так, что я ягодицами эрекцию его чувствую.

— О, Боже, — срывается с губ, когда грудь ладонями сжал и жарко зашептал на ухо:

— Ты знаешь молитвы? — пальцы сильно сжимают мои соски и тут же нежно гладят, унимая сладкую боль. — Знаешь такие молитвы, от которых я стал бы меньше хотеть тебя трахать?

Я хотела бы знать молитвы, от которых я перестала бы любить его так мучительно грязно, так отвратительно безответно, рискуя всем, что у меня есть. Рискуя тем, чем рисковать не имела права. Пока смотрю затуманенным взглядом на снующие вниз автомобили, его пальцы отодвигают полоску моих трусиков и скользят по влажным складкам. Он и понятия не имеет, что этой ночью я испытала свои первые в жизни оргазмы. Я думала, у меня их уже никогда не случится. Я думала, их вообще не существует… пока его язык не затрепетал на моем клиторе мучительно и очень долго до срыва в огненную бездну и первых судорог наслаждения. Кажется, я плакала… и когда взорвалась второй раз, тоже плакала.

— А ты… ты хотела бы меньше быть мною оттраханной.

И гладит пальцами уже пульсирующий в предвкушении клитор. Тело жаждало адских повторов, я как с цепи сорвалась. Я никогда такой не была, а с ним превратилась в похотливое, дрожащее от вожделения текущее животное. До этой ночи я не знала, что такое течь.

— У меня рвет планки каждый раз, когда я смотрю на тебя. С той секунды, как увидел там впервые. Ты ведь поняла, да? Поняла, что я до одури хочу тебя, Зоряна… имя безумно сладкое, как ты. Зо-ря-на.

Пусть говорит. Не останавливается. Мое имя — вот так, гортанной вибрацией стонов. Его голос мне в ухо, лаская, целует затылок, скользя по воспаленной коже языком и не переставая растирать меня между ног. Всхлипывая каждый раз, как надавливает на воспаленный узелок плоти и медленно входит внутрь двумя пальцами. Жмет на поясницу ладонью, заставляя прогнуться и прижаться лицом к стеклу. И когда одним толчком заполняет собой кричу, закатив глаза.

— Что ты делаешь со мной? — непроизвольно, кусая губы и прижимаясь грудью к стеклу.

— Трахаю, маленькая, я тебя трахаю.

Сжимает клитор, вбиваясь сильнее, до боли, до искр из глаз. И эта боль такая странная, такая остро невыносимо прекрасная, что я захлебываюсь стонами, широко раскрыв рот и скользя лицом по окну, оставляя следы от своих раскрытых ладоней.

Он уснул поперек кровати, лежа на животе. Голый и красивый, как Бог. Широкая спина со слегка выпирающими лопатками и сильными накачанными ягодицами. А мне показалось, что мой рай горит в адском огне невозможной любви. Сколько лет я бредила им. Сколько лет он снился мне по ночам. Да, я понимала, что нормальная женщина уже давно забыла бы, что это звучит так просто, так реально. Взять и забыть. Пойти дальше. Если бы я могла, я бы так и сделала. Но я не могла. Меня преследовал его образ. Везде. Как наваждение или сумасшествие. Он мерещился мне в каждом мужчине и в то же время оглушал едким разочарованием — никто не мог быть им и никогда не станет. Первое время я думала, что найду утешение в объятиях Дениса, если не буду его злить, но нет. Я опять играла кого-то другого и смотрела со стороны. И ни одной эмоции. Лишь тоска дикая и понимание — или с Олегом, или ни с кем, и тогда мне становилось наплевать, сколько синяков на мне оставит мой муж за мою дерзость или холодность.

После мучительной безответной пытки это ослепительное сумасшествие как смертельная инъекция разъедающего яда счастья. Да, он был моей навязчивой идеей и опасным наркотиком, после которого вся дурь этого мира стала пресной и бесцветной в ожидании только этой. Мое сердце стремилось только к нему. Я жила не своей жизнью, я приходила домой после изнуряющих тренировок и ездила на гастроли, а на самом деле проживала чужую судьбу, в которой кто-то другой жил, а я смотрела со стороны. Какое-то время я Олега ненавидела. Смертельно. Так, что хотелось взять из сейфа Дениса пистолет, приехать к дому Громова и выстрелить в его пустую грудину, где никогда не было сердца. Или было, но оно не билось ни разу для меня. Билось для нее. Для его жены и для их детей. Неразделенная любовь — это самая адская пытка, которая существует в этом мире. Я понимала, что не была нужна ему и никогда не буду, и это раздирало на части. Зачем вообще существует любовь? Кто ее придумал? Какой чокнутый психопат впервые назвал эту лють любовью? Что она дает людям? Только немыслимые страдания и ложь. Тонны лжи. И мне никогда не узнать, что значит быть любимой ИМ. Как и моему мужу никогда не познать моей любви, как бы он этого ни желал. Я с ненавистью смотрела на свое обручальное кольцо и вспоминало другое, такое простое на безымянном пальце Олега. Клеймо другой женщины, с которой он знает, что такое счастье, и которую любит, а мне лишь жалкие крошки воспоминаний, дорогих лишь для меня одной.


Я, как маньяк, перебирала все самые ничтожные минутки, проведенные с ним и не могла смириться с тем, что жизнь продолжается, что он даже не помнит, как меня зовут и как я выгляжу. А какая-то часть меня верила, что помнит… просто жена и дети, просто я ведь уехала… просто он помнит, но не может найти. Глупая, такая глупая идиотка. Надежда, что узнает, не таяла до того самого момента, как сказала ему свое имя… а он просто заткнул рот поцелуем и потащил наверх в номер. Не доехали. Нажал на "стоп" и одержимо трахал прямо в лифте, подхватив под колени и вдавливая в зеркала. И я простила, что не узнал. Плевать. Разве это имеет значения, когда моя мечта сумасшедшая так осатанело вбивается в мое тело и шепчет мне сладкие непристойности?