Элла протянула руку со стаканом.

— Это «Космополитен». Водка, клюквенный сок…

— Я знаю, — пренебрежительно перебила Мэгги, — что такое «Космополитен». — Это предложение было одно из самых длинных, которые Элле удавалось услышать от внучки.

Девушка взяла стакан и ополовинила одним глотком.

— Неплохо, — кивнула она и, повернувшись, направилась в гостиную. Миссис Лефковиц вручила ей миску с «фритос». Мэгги устроилась на диване, проглотила остатки коктейля и развернула «Энтертейнмент уикли».

— Я видела эту серию, — сообщила она.

— Вот как, — откликнулась Элла. С одной стороны, новость была не слишком хорошей. С другой… Мэгги произнесла еще одну фразу. И все-таки она пришла в гостиную, верно? Это уже что-то, так ведь?

— Но эта одна из лучших, — сообщила Мэгги и, швырнув журнал на столик, огляделась. Элла с отчаянием уставилась на Льюиса, который мигом принес из кухни кувшин с коктейлем и наполнил стакан Мэгги. Та изящно, двумя пальчиками, взяла куриное крылышко и принялась грызть, не сводя глаз с экрана. Элла постепенно успокаивалась. «Это еще не победа, — твердила она себе, слушая, как женщины на экране говорят вещи, за которые шестьдесят лет назад им вымыли бы рты хозяйственным мылом. — Но все же начало».

Она посмотрела на внучку. Глаза Мэгги были закрыты, ресницы лежали на щеках игольчатой бахромой. На подбородке остались крошки «фритос». А губы были надуты, словно во сне ее внучка ожидала поцелуя.

После четырех коктейлей, трех крылышек и горсти «фритос» Мэгги пожелала Элле и компании доброй ночи, легла на тощий матрасик раскладного дивана и закрыла глаза, думая о том, что, возможно, пересмотрит план завоевания Флориды.

Сначала она решила просто наблюдать, выжидать, оставаться в стороне, пока не сообразит, что к чему. А для этого требовалось время. Все знания о пожилых людях она почерпнула из рекламы, в которой сообщалось, что старики страдают от высокого давления, диабета, постоянного переполнения мочевого пузыря и нуждаются в кнопках сигнализации на случай, если упадут и не смогут самостоятельно подняться. А Мэгги хотела сосредоточиться на бабушке, у которой, очевидно, имелись деньги. И больная совесть. По ее мнению, Элла Хирш глубоко мучилась из-за того, что сделала когда-то. Или, наоборот, не сделала. А это означало, что при некотором терпении и выдержке Мэгги сумела бы перевести эти страдания в наличные, наличные, которые можно было добавить к стопке банкнот, медленно, но верно растущей в коробке под кроватью. В магазинчике она, разумеется, получала по минимуму, но рассудила, что несколько слезных сцен, пара грустных историй о том, как ей недоставало матери и как она обрадовалась бы любви бабушки или любой женщины в своей короткой, но несчастной жизни, наверняка помогут ей выбраться из приемной смерти («Голден-Эйкрс») с суммой, достаточной, чтобы купить все, что она пожелает.

Единственная проблема заключалась в том, что задача — выманить у Эллы вещи и деньги — казалась легкой. Легче легкого. После всех задач, которые приходилось решать Мэгги, эта — вообще пара пустяков. Даже неинтересно. И на душе как-то муторно. Все равно как если бы готовилась разбить кулаком кирпич, а рука легко прошла сквозь картон. Бабушка была настолько жалкой, что Мэгги, не привыкшая задумываться над своими поступками, чувствовала некоторую неловкость по поводу того, что собиралась разлучить ее с деньгами. Она была так неприкрыто благодарна за любое слово внучки, взгляд, кивок головы, словно голодающий за корку хлеба. Купила новый телевизор, плеер, готовила каждый вечер, постоянно предлагала поужинать, пойти в кино, поехать в Майами или на пляж — словом, из кожи вон лезла, так старалась, что у Мэгги в животе все переворачивалось. И единственное, чего она хотела, — чтобы Мэгги позвонила отцу и сообщила, что с ней все в порядке. Ни упоминания о квартирной плате, ни намеков на деньги за бензин, страховку машины, еду и тому подобное. Так зачем же рваться отсюда? Можно и не торопиться.

Ждать и наблюдать, напомнила себе Мэгги, взбивая подушку. Может, она сумеет заставить Эллу свозить ее в «Диснейленд». Покататься на аттракционах. Послать домой открытку «Жаль, что вы не с нами».

44

— Повтори еще раз, зачем мы это делаем? — шепнула Роуз.

— Видишь ли, когда двое решают пожениться, их родителям, по традиции, следует хотя бы познакомиться до свадьбы, — пояснил Саймон, тоже шепотом. — Не волнуйся, все будет хорошо. Мои родители любят тебя, и, уверен, твой отец им тоже понравится, что же до Сидел… хуже все равно быть не может.

Тем временем на кухне Элизабет, мать Саймона, свирепо уставилась в поваренную книгу. Невысокая полная женщина с серебристо-белыми волосами и такой же молочной кожей, как у сына, Элизабет, в своей длинной юбке с цветочным рисунком, белой блузке с оборками и желтым передником с розами на широких карманах, походила на еврейскую Тамми Фэй Беккер[42], только без длиннющих ресниц. Но внешность, как известно, обманчива. Элизабет преподавала философию в Морском колледже, причем лекции читала в тех же цветастых юбках и кашемировых кардиганах, которые носила дома. И хотя будущая свекровь казалась Роуз милой, остроумной и добродушной, было ясно — свои кулинарные таланты и замашки гурмана Саймон унаследовал явно не от нее.

— Шалот, — пробормотала Элизабет, рассеянно улыбнувшись Саймону, чмокнувшему ее в щеку. — Вряд ли он у нас есть. Собственно говоря, я понятия не имею, что это такое.

— Что-то среднее между луком и чесноком, — сообщил Саймон. — А тебе он зачем? Попался в кроссворде?

— Саймон, я готовлю, — твердо объявила Элизабет и слегка оскорбленно добавила: — Ты не знаешь, у меня прекрасно получается! Я очень хорошая кулинарка, когда берусь за дело. Просто не часто стряпаю.

— И решила начать сегодня?

— Это самое малое, что я могу сделать к приему миш-похи[43], — пояснила она, благосклонно глядя на Роуз, которая прислонилась к кухонному столу. Саймон, однако, с подозрением нюхал воздух.

— Что ты готовишь?

Элизабет поднесла к его глазам кулинарную книгу.

— Жареный цыпленок, фаршированный диким рисом и абрикосами, — уважительно покачал головой Саймон. — А ты не забыла выпотрошить цыпленка?

— Я купила потрошеного, — отмахнулась мать.

— Да, но ты вынула внутренности? Шейку, печень и тому подобное? Все, что они обычно кладут в целлофановый пакетик.

Теперь и Роуз потянула носом, учуяв запах горящего пластика. Миссис Стайн встревоженно нахмурилась.

— Ты прав, я еще удивилась, почему вошло так мало начинки, — призналась она, наклонившись, чтобы открыть духовку.

— Ничего страшного, — заверил Саймон, ловко вынимая противень с дымящимся полусырым цыпленком.

— Полотенце горит. — С этими словами в кухню вошел отец Саймона.

— Что? — переспросил Саймон, не отводя глаз от цыпленка. Мистер Стайн, высокий и тощий, с такой же оранжевой гривой волос, как у сына, спокойно проглотил кусочек сыра с крекером, прежде чем ткнуть пальцем в кухонное полотенце на плите, действительно занявшееся пламенем.

— Полотенце, — коротко сообщил он. — Огонь.

И, подойдя ближе, аккуратно сбросил полотенце в раковину, где оно продолжало шипеть и плеваться искрами.

— Паникерша, — любовно заметил он, стиснув жену. Та, по-прежнему уткнувшись в книгу, попыталась шлепнуть мужа.

— Ты опять лопал сыр с крекерами?

— Ничего подобного, — поклялся он. — Я переключился на кешью.

Однако, несмотря на все уверения, тут же протянул Роуз блюдо с сыром и крекерами.

— Советую подкрепиться этим, пока не поздно, — заговорщически прошептал он.

— Спасибо, — фыркнула Роуз.

Мать Саймона страдальчески вздохнула и вытерла руки.

— Так твоя… э… Сидел хорошо готовит?

— Обычно она держит отца на очередной идиотской диете. Высокое содержание карбонатов и протеинов, низкое — жиров, никакого мяса…

— Вот как? — нахмурилась Элизабет. — Как по-твоему, это она будет есть? Наверное, надо было спросить…

— Ничего, обойдется, — вздохнула Роуз, зная, что, едва здесь появится Сидел, всем будет не до еды.

Стайны жили в большом, довольно захламленном особняке, выстроенном на двух акрах заросшей травой земли, в ряду столь же впечатляющих домов. Мистер Стайн был по профессии инженером, разрабатывавшим авиационные приборы. Много лет назад он получил патент на два свои изобретения и сумел заработать на этом немалый капитал. Теперь, в семьдесят, он почти отошел от дел и большую часть дня проводил в поисках очков, радиотелефона, телевизионного пульта и ключей от машины, вероятно еще и потому, что миссис Стайн, чтобы муж не терял квалификации, тратила массу времени на перемещение вещей из одной беспорядочной груды в другую. Помимо этого она копалась в заросшем сорняками огороде и запоем глотала романы, авторы которых воспевали безумную страсть. Те самые книжки я ярких обложках, которые Роуз всегда читала тайком, валялись здесь в самых неожиданных местах. «Ее запретное желание» примостилось на микроволновке. На диване лежали «Скованные страстью», и Саймон признался, что как-то, еще учась в школе, преподнес матери поддельный подарочный талончик на несуществующую книжку, которую озаглавил «Влажные трусики любви».

— Она очень сердилась? — спросила тогда Роуз.

— Скорее была разочарована, что такой книжки не существует, — покачал головой Саймон.

Сейчас он с новой тревогой нюхал воздух.

— Ма, орехи!

— С ними все в порядке, — безмятежно откликнулась Элизабет, вытряхивая булочки из бумажного пакета в застланную салфеткой корзинку, выглядевшую так, словно кто-то пнул ее в бок.

— О Господи, — пробормотала Элизабет. — Скособочилась!