— У меня был роман, — продолжала Роуз, останавливаясь на красный свет. Стоявшая рядом девочка-подросток с золотым колечком в губе с любопытством вытаращилась на Роуз и отступила на шаг. — Был один человек… — Роуз помолчала. — Мужчина. Он вроде мой босс, только вот оказался… — Она сглотнула. — Плохим. Очень плохим.

Собака коротко, звонко гавкнула. Отчаиваясь? Одобряя хозяйку? Кто знает? Роуз хотелось позвонить Эми, но как признаться лучшей подруге, что та была права и что Джим еще худший мерзавец, чем она представляла, а Мэгги, ее сестра, которой Роуз открыла дом, которой пыталась помочь, оказалась последней шлюхой?

Красный свет сменился зеленым. Пес снова гавкнул и осторожно дернул за шарф.

— Все кончено, — сообщила Роуз, чтобы хоть что-то сказать, чтобы завершить грустную историю, пусть даже она беседовала всего лишь с собакой. — Кончено, — повторила она, переходя улицу. Собака взглянула на нее и отвернулась. — Еще была девушка, которая принесла тебя в дом. Мэгги. Моя сестра. А теперь нужно тебя покормить, раздобыть поводок, узнать, откуда ты взялся, и отнести обратно.

Она остановилась на углу и еще раз осмотрела собачку: маленькая, цвета кофе с молоком и, кажется, совершенно безобидная.

Песик глянул на нее, а потом резко и, как показалось Роуз, пренебрежительно фыркнул.

— Ладно, — кивнула Роуз, — можешь не благодарить.

И повела собачку домой.

26

Кто и когда говорил правду о своем браке? Во всяком случае, не Элла. Они с подругами говорили о мужьях как о детях или домашних любимцах: дурно пахнущих шумных особях со странностями, вечно учинявших хаос и беспорядок, которые приходилось ликвидировать. В женских устах мужья превращались в комедийные персонажи, о которых следует упоминать многозначительными намеками и обиняками, закатывая глаза и пожимая плечами. Он. Его.

«Он не ест овощи, так как же я могу заставить детей съесть хоть ломтик морковки? Я хотела бы поехать в круиз, но, разумеется, придется сначала спросить его».

У Эллы тоже был свой небольшой запас анекдотов, в которых Аира представал незамысловатым, как детский рисунок, состоящий из кривых штрихов. Ее партнерши по бриджу покатывались со смеху, слушая, как Аира отказывается отправляться в поездки без майонезной баночки, на случай если посчитает туалет на автозаправке чересчур грязным, или о восьмидесяти долларах, потраченных на набор для изготовления йогурта в домашних условиях. Подумать только, не пива и не мороженого, а именно йогурта, подчеркивала Элла. И дамы смеялись, не вытирая катившихся по щекам слез. Йогурт, нет, вы только послушайте, йогурт! Аира, йогуртовый король!

Но за всеми этими историями не было ни капельки истины о природе ее брака. Элла ни словом не обмолвилась приятельницам, каково это — жить с мужем, с годами ставшим скорее соседом по квартире или человеком, которому выпало делить с тобой жилье на время отпуска. Никогда не рассказывала о больно ранившей учтивости, с которой он благодарил жену, когда та наливала кофе, о манерности, с которой он держал ее руку, когда мистер и миссис Хирш появлялись на публике, или о рождественских вечеринках, когда он помогал своей даме выйти из машины на тротуар, словно та была стеклянной. Или абсолютно чужим человеком. Незнакомым и ненужным. И уж, конечно, Элла никогда никому не обмолвилась, что оба, ни о чем не договариваясь и ничего не обсуждая, разошлись по разным постелям вскоре после того, как Кэролайн пошла в школу. И что, едва дочь уехала в колледж, Аира перебрался в спальню для гостей. Об этом не было сказано ни слова, и, честно говоря, у Эллы язык не повернулся бы завести речь о чем-то подобном.

Из задумчивости ее вывел оглушительный грохот. Кто-то колотил в дверь.

— Главная Задница! Вы дома? — кричала на весь коридор миссис Лефковиц.

Элла поспешила впустить ее, надеясь, что соседи не расслышали столь изысканного обращения. Миссис Лефковиц прошаркала на кухню, сунула руку в розовую вязаную сумку размером едва ли не больше ее самой и водрузила на стол стеклянную бутылку.

— Пикули! — объявила она.

Элла, скрыв улыбку, выложила пикули на блюдо, а гостья тем временем бесцеремонно заглянула в гостиную и потянула носом.

— Его еще нет?

— Не пришел, — отозвалась Элла, заглядывая в духовку. Она так и не освоила кухню Флориды, если таковая вообще существовала, и в редких случаях, когда приходилось принимать гостей, готовила те блюда, что подавались на семейных обедах за годы ее брака. Сегодня у нее была грудинка, картофельные оладьи, цимес из моркови и чернослива, хала из булочной, пикули миссис Лефковиц, два вида пирожных и пирог. Наверное, слишком много еды на троих. Тяжеловато для жарких флоридских ночей, но пока она носилась по магазинам и суетилась на кухне, не осталось времени для тревожных мыслей.

«Я хотел бы познакомиться с вашими друзьями», — сказал Льюис, и как могла Элла признаться, что фактически у нее здесь нет друзей? Он мог подумать, что она не в себе либо с ней что-то не так. А миссис Лефковиц была весьма настойчивой, чтобы не сказать больше.

— Ухажер, — закудахтала она, когда Элла сделала ошибку, позволив Льюису подвезти ее на дежурство по бесплатной столовой.

Старуха бродила по кухне, стуча палкой и донимая Эллу вопросами.

— Он красив? Хороший доход? Вдовец или в разводе? Носит парик? Сердце здоровое или кардиостимулятор? Машину водит? И по ночам тоже?

— Довольно! — рассмеялась наконец Элла, поднимая руки.

— Значит, решено! — заявила миссис Лефковиц с кривой улыбкой, делавшей ее похожей на Чеширского кота.

— Что именно? — не поняла Элла.

— Пригласите меня на ужин. Мне не помешало бы развеяться. Так доктор говорит, — жизнерадостно пояснила старуха, поднимая с журнального столика нечто, названное ею наладонником. — Скажем, часам к пяти?

Это было три дня назад.

Элла взглянула на часы. Пять минут шестою.

— Опаздывает, — услужливо подсказала миссис Лефковиц с дивана в гостиной. В дверь постучали.

— Здравствуйте, леди, — приветствовал их Льюис, стоя на пороге с охапкой тюльпанов, бутылкой вина в руках и квадратной картонной коробкой под мышкой. — Пахнет чудесно!

— Я слишком много всего наготовила, — пробормотала Элла.

— Значит, будем доедать остатки, — заверил он, протягивая руки к миссис Лефковиц, которая, как заметила Элла, успела мазнуть губы розовой помадой.

— Здравствуйте, здравствуйте, — проворковала та, беззастенчиво разглядывая его.

— Вы, должно быть, миссис Лефковиц, — сказал он, помогая ей подняться. Элла, возившаяся на кухне, затаила дыхание в надежде, что наконец узнает имя миссис Лефковиц, но вместо этого старуха кокетливо улыбнулась и позволила Льюису проводить ее к столу.

После ужина, десерта и кофе в гостиной миссис Лефковиц удовлетворенно вздохнула и, слегка рыгнув, сообщила, что ее трамвай вот-вот подойдет, после чего захромала в ночь. Элла и Льюис обменялись улыбками.

— Я кое-что вам принес, — сообщил Льюис.

— О, не стоило, — порывисто запротестовала Элла, но Льюис уже открывал коробку. При виде содержимого сердце Эллы сжалось в ледяной комок. Альбом. Семейный альбом. Что это на него нашло?!

— В тот раз я рассказывал вам о своей семье, вот и подумал, что, может быть, вы захотите увидеть снимки, — пояснил Льюис, усаживаясь на диван с таким видом, словно в его поступке не было ничего необычного. Словно это было просто — открыть альбом и взглянуть в лицо прошлому. Лицо Эллы словно замерзло, окаменело, но она заставила себя улыбнуться и села рядом.

Льюис открыл альбом. Родители, в скованных позах и старомодной одежде. Льюис с братьями, Шарла в оранжевом, или ярко-розовом, или бирюзовом (а иногда в том, другом и третьем сразу). Их сын. Дом Льюиса и Шарлы в Ютике, одноэтажный, с пологой крышей и розами у двери.

— Школьный выпускной Джона… или это в колледже? Вот тут мы на Большом каньоне, который вы, вероятно, узнали и без меня… а это обед в честь ухода на пенсию.

Свадьбы, празднования бармицвы[31], пляж, горы, младенцы…

Элла вынесла все, улыбаясь, кивая и произнося все необходимые фразы, пока это, слава Богу, не закончилось.

— А как насчет вас?

— Что именно? — бросила она.

— Не хотите показать мне свои снимки?

Элла покачала головой.

— У меня их не так много.

Она не солгала. Когда они продали свой дом в Мичигане и переехали сюда, пришлось отправить на хранение кучу вещей: мебель и зимние пальто, десятки коробок с книгами и все фотографии — слишком больно было смотреть на них. Но, может быть…

— Погодите! — воскликнула Элла и, подойдя к чулану в спальне, принялась шарить за стопками белья и полотенец. Наконец пальцы наткнулись на старую сумку, в которой лежал простой белый конверт с несколькими снимками, сделанными «Полароидом». Элла вернулась в гостиную и выложила перед Льюисом всю стопку. Сверху лежал самый старый снимок. Она и Аира, стоящие под брызгами Ниагарского водопада, во время медового месяца. Льюис внимательно изучил фото, поднося его к лампе на пристенном столике.

— Кажется, что вы встревожены, — заметил он.

— Может, так оно и было, — пожала плечами Элла. Снимков было не так уж много. Аира, позирующий у таблички «Продано» перед их домом в Мичигане, Аира за рулем их первого нового автомобиля. Элла и Кэролайн. Сосед снял их в тот день, когда они приехали домой из роддома. На заднем фоне — Элла с чемоданчиком. У двери — Аира с трехдневной малышкой Кэролайн, завернутой в розовое одеяло и подозрительно поглядывающей в камеру.

— Моя дочь, — прошептала она, готовясь к неизбежному. — Кэролайн.

— Настоящая красавица, — похвалил Льюис.