Дженнифер Вайнер - Чужая роль

«Начнем сначала» — так сказал отец. Словно и впрямь можно было это сделать. Как будто прошлое можно выбросить так просто, как обертку от конфеты или ставшие тесными туфли.

И теперь, много лет спустя, в Филадельфии, Роуз сидела одна, в темноте, понимая, что сегодня не уснет. Она вспоминала похороны. Вспоминала синее платье, которое носила тогда, платье, купленное для первого дня в школе, за девять месяцев до похорон, — она уже успела из него вырасти, а резинка рукавов-фонариков врезалась в руки. Она вспомнила отца, стоявшего над могилой, оцепенело, скованно, и женщину постарше, с рыжеватыми волосами, сидевшую в глубине похоронного бюро и тихо плакавшую в платочек. Ее бабушка. Куда она девалась?

Роуз не знала. После похорон они почти не говорили ни о бабушке, ни о матери. И жили далеко от полицейского, на полях шляпы которого скопилась дождевая вода, и той подъездной аллеи, где он припарковал патрульную машину, синие огни которой все еще смутно мерцали в темноте ее памяти. Далеко от дороги, которая привела его в их дом. Узкой скользкой дороги с предательскими поворотами, черной ленты, мерзкой, как лживый язык. Далеко от дороги, дома и кладбища, где их мать осталась лежать под покрывалом тяжелой сырой земли и надгробием, на котором высечены ее имя, даты рождения и смерти и слова «Жена и любящая мать». Роуз никогда больше не была в родном городе.

Мэгги решила, что ей нужен план.

Она сидела на скамейке в здании вокзала на Тридцатой улице, в огромном гулком зале, заваленном старыми газетами и обертками от гамбургеров, провонявшего жиром, потом и зимними куртками. Была уже почти полночь, на всех скамьях спали бездомные. Мэгги вдруг подумала, что вполне может стать одной из них, и, стараясь не поддаваться нарастающей панике, снова приказала себе раскинуть мозгами. При ней были пакет для мусора с вещами, сумочка, рюкзак и двести долларов, пара хрустящих стодолларовых банкнот, которые дал ей Джим, перед тем как высадить у здания вокзала.

— Я могу тебе помочь? — участливо спросил он, и она, стараясь не встречаться с ним взглядом, протянула руку.

— Я хочу двести долларов. Обычный тариф.

Джим без возражений вытянул деньги из бумажника.

— Мне очень жаль, — пробормотал он.

Интересно, о чем же он жалел? И перед кем извинялся? Только не перед ней. В этом Мэгги была уверена. Теперь ей необходимо было найти хоть какое-то жилье. Ну и работу, конечно.

О Роуз не могло быть и речи. Об отце тоже.

Мэгги вздрогнула, представив, как тащит свои мешки по газону под лай мерзкой собачонки, смесь фальшивого участия и плохо скрываемого отвращения на физиономии Сидел, открывшей дверь, ее красноречивый взгляд «чего-то в этом роде я от тебя и ожидала», хотя губы про бормочут нечто совершенно иное. Сидел захочет подробностей, начнет выпытывать, что случилось с Роуз и с работой Мэгги, Задаст сотню назойливых вопросов, а отец будет сидеть молча, с погасшими глазами неудачника, и ни о чем не спросит.

И что же делать? Мэгги никак не могла представить себя в ночлежке для бездомных. Все эти несчастные женщины, разбитые судьбы, неудавшиеся жизни. Она не такая! Не пропащая! Она звезда, вот только бы кто-нибудь сумел это разглядеть!

«Ты не звезда, — прошептал голос у нее в голове, так похожий на голос Роуз, хотя Роуз никогда не говорила так холодно и злобно. — Ты не звезда, а шлюха, глупая грязная шлюха! Не способна даже сидеть за кассой! Не можешь свести баланс в чековой книжке! Выгнана из дома! Практически бродяжка! И трахнулась с моим бойфрендом!»

«Думай, Мэгги. Думай!» — яростно твердила она себе. Что у нее есть? Тело. Джим довольно спокойно расстался с двумя сотнями. На свете немало мужчин, готовых заплатить за то, чтобы она спала с ними, и уж, разумеется, полно таких, которые выложат денежки за стриптиз или танец в голом виде, — это по крайней мере что-то вроде развлечения. Можно сказать, творческое занятие. Сколько нынешних звезд прошли через это в начале карьеры! Первая ступенька на долгом пути восхождения.

Ладно же.

Мэгги испуганно стиснула свой мешок, услышав странный звук, но немного расслабилась, когда поняла, что это застонал во сне бродяга на соседней скамье.

Стриптиз — еще не конец света. Но не решает проблемы жилья. На дворе январь, холодное, мертвое сердце зимы. Она решила было сесть на электричку до Трентона, а оттуда — на другую, до Нью-Йорка. Значит, она попадет туда не раньше двух часов ночи, а что потом? Куда идти? Что делать?

Мэгги поднялась, крепко сжимая рюкзак в одной руке и пакет в другой, и отыскала расписание транзитных поездов. Куда они идут? Рауэй. Уэстфилд. Матауэн. Метачен. Ред-Бэнк. Литл-Силвер. Звучит неплохо, но что там на самом деле? Ньюарк. Слишком большой Брик. Фу. Принстон.

Она несколько раз ездила в Принстон к Роуз. В шестнадцать и семнадцать лет. И сейчас легко могла представить его: стоило только закрыть глаза. Здания из обтесанного серого камня, увитые плющом, с горгульями, злобно ухмыляющимися с карнизов. Комнаты студенческого общежития с каминами, широкими деревянными скамьями под окнами, служившими одновременно сундуками для запасных одеял и зимней одежды, и сами окна, забранные мелкими свинцовыми переплетами. Огромные аудитории с покатыми полами, заставленные жесткими деревянными сиденьями, намертво скрепленными с письменными столами. Вечеринку в подвале с бочонком пива в углу, гигантскую библиотеку — три этажа вверх, три вниз, и каждый просторный, как футбольное поле. Запах горящего дерева и осенних листьев, теплого красного, одолженного у сестры шарфа, завязанного на шее. Она, Мэгги, шагает на вечеринку по вымощенной серыми плитами дорожке, зная, что никогда не сможет найти обратный путь самостоятельно, потому что здесь уйма тропинок и здания кажутся почти одинаковыми.

— Здесь так легко заблудиться, — твердила Роуз, чтобы Мэгги не слишком расстраивалась. — На первом курсе я то и дело спрашивала дорогу.

Может, ей стоило бы там заблудиться? Доехать до Принстона, побыть там несколько дней и решить, что делать дальше. Все говорили, что она выглядит моложе своих лет, и, кроме того, при ней был рюкзак, а все студенты ходили с рюкзаками.

— Принстон, — сказала она и зашагала к кассе, где заплатила семь долларов за билет в один конец. В конце концов, она всегда собиралась вернуться в колледж. И что, если выбрала не совсем обычный способ? Когда она, Мэгги Феллер, поступала как все нормальные люди?

В два часа ночи Мэгги шагала по темному кампусу Принстонского университета. Плечи ныли под весом рюкзака, руки онемели от тяжести пакета с вещами, но она старалась ступать уверенно, энергично, подражая снующим по тротуарам студентам, держа голову высоко, распрямив спину. Можно подумать, она знала, куда идти!

Она сошла с поезда в Принстоне и очутилась на гигантской автостоянке. Галогеновые лампы холодно сияли в темноте. Охваченная мгновенной паникой, Мэгги обернулась, но тут же увидела студентов… по крайней мере похожих на студентов молодых людей, исчезающих в подземном переходе. Она пошла следом и очутилась на другой стороне, где ждала другая электричка, поменьше. Купила билет и через пару минут оказалась в кампусе.

Поднимаясь на холм, Мэгги наспех, но внимательно присмотрелась к спутникам. Судя по обрывкам разговоров и количеству вещей, молодые люди возвращались с рождественских каникул. Очевидно, здешние девицы мало заботились о прическах и косметике, зато не вылезали из магазинов «Аберкромби и Фитч». На лицах ничего ярче блеска для губ, и все упакованы в вареные джинсы, свитера или фуфайки, рыжевато-песочные пальто плюс шляпы, шапки, шарфы, вязаные перчатки и зимние сапоги. Что ж, ясно, откуда у Роуз такой вкус.

Мэгги принялась мысленно перебирать свой гардероб. Маленький, завязывающийся на шее топ — нет. Кожаные штаны, вероятно, нет. Кашемировая двойка? Разумеется. Если бы таковая у нее была.

Холодный ветер кусал голую шею. Мэгги вздрогнула. Ей нужен шарф. И еще сигарета, хотя, похоже, ни одна из девушек не курила. Может, из-за холода, хотя скорее всего они просто некурящие. Наверное, потому, что ни одна девушка на рекламе «Аберкромби и Фитч» не курила.

Мэгги вздохнула и подобралась ближе к компании щебечущих девиц в надежде узнать что-нибудь полезное.

— Понятия не имею, — хихикнула одна из них, проходя мимо досок объявлений, увешанных записками, в которых извещалось обо всем на свете: от билетов в кино и на концерты до продажи подержанных гитар.

— Я думала, что понравилась ему, вот и дала телефон, но пока молчание.

Значит, ты не нравишься ему, кретинка. Если бы нравилась, давно бы позвонил. Вот и вся премудрость. И таких девиц считают умными?

— Может, тебе следует позвонить первой? — предложила одна из подружек.

«Ну да, конечно, — подумала Мэгги, которая не звонила мужчинам с тех пор, как в тринадцать лет перестала разыгрывать людей по телефону. — А еще лучше, вывеси плакат перед его комнатой, на случай если до него не дойдет».

Компания остановилась перед четырехэтажным каменным зданием с массивной деревянной дверью. Какая-то девушка, сняв перчатки, набрала код. Дверь открылась, Мэгги проскользнула вместе со всеми. И оказалась в просторном помещении, скорее всего общей комнате: полдюжина диванов, обтянутых вечной голубой тканью присутственных мест, несколько выщербленных журнальных столиков, заваленных журналами и газетами, телевизор, показывающий «Жизнь прекрасна». Мэгги так не думала. Лестница в глубине скорее всего вела в комнаты общежития, и, судя по шуму, вечеринки были в самом разгаре.

Мэгги опустила вещи и потерла занемевшие пальцы. Ну вот, первый шаг сделан. Просто блестяще.